Читаем без скачивания Моховая, 9-11. Судьбы, события, память - Сборник статей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так ведь в этом здании находился прежде Департамент коннозаводства. И, между прочим, жила Марья Александровна.
– Какая Марья Александровна?
– Дочь Пушкина, – объяснил знаток.
– Она же была замужем за директором департамента и одно время имела там казенную квартиру. С нее, с Марьи Александровны, Лев Николаевич Анну Каренину писал. Вот был конник!
– Кто был конник?
– Лев Николаевич. Правда, конного дела он как следует не знал, но в лошадях все же разбирался.
Так говорил знаток. А у меня родилась идея. Спрошу-ка я у наших китов, осознают ли они, какие ступени попирают, в каких стенах спорят о барокко. Придет моя очередь поставить вопрос: «А вы что думаете?» И сам Тацит смиренно скажет: «Поскольку мы не компетентны в данной области.» И даже Скобелев дрогнет. А я предложу тему «Насущные проблемы изучения литературно-иппической истории». Краткие тезисы: «Верно ли Шекспир оценил коня? Хорошо ли Байрон держался в седле? И знал ли Толстой толк в лошадях?».
Как только началось заседание с обсуждением моих конно-критических тезисов, профессор Скобелев, который командовал группой Возрождения, сказал по обыкновению:
– У кого будут вопросы?
Будто в самом деле обсуждались какие-нибудь очередные проблемы барокко!
– Если позволите, – произнес тут Тацит и продолжил: – Думает ли автор коснуться воззрений Платона на управление упряжкой коней?
Платон! При чем же здесь Платон? Оставалось прибегнуть к обычной в таких случаях, проверенной со студенческизх лет, формуле:
– Данной проблемой мне заниматься не приходилось.
В самом деле, если ты ни бум-бум, не надо мямлить «Не знаю»… Скажи с достоинством: «Проблемой не занимался». Помогает.
– И уж заодно, – подключился Воронцов-Дашков, – что вы, молодой человек, думаете о культе ве’гковой езды п’ги Неаполитанском дво’ге?
Неаполитанский двор? Да я о нем как-то до сих пор не думал.
– А конный завод князя Курбского? – сверкнул взором Скобелев. Не слыхал о заводе князя Курбского.
– Приступим к обсуждению, – отдал распоряжение Скобелев.
Первым заговорил Тацит.
– Работа обещает быть весьма актуальной, – с этого начал академик, затем он отодвинул мои листочки с тезисами и, устремив взор ввысь, продолжал:
– Вдумаемся в движение истории с точки зрения человека, управляющего упряжкой коней.
Минут пятнадцать говорил Тацит. Мы побывали с ним не только в Гималаях, но и на Алеутских островах. Пронеслись по Европе и заглянули в Америку. Платон и Аристотель, как живые, прошли перед нами. Причем, они, кажется, ни о чем больше, кроме конских ристаний, не думали. Тацит цитировал на пятнадцати языках. Он приводил название уздечки у разных народов, просто желая показать единство рода людского в плане иппическом.
– Или возьмем его, этот. как его. – Тацит взмахнул рукой.
– Хлыст, – подсказал я.
– Именно! Благодарю вас. – И улыбнувшись в мою сторону, Тацит добавил: – Сразу виден специалист!
После этого он еще минут пятнадцать описывал, как пользовались разными орудиями понуждения древние египтяне, средневековые германцы и современные самоеды. Свое выступление кит заключил словами:
– Королевство за коня, которое у Шекспира предлагает Ричард III, это, как мы убедились, не только поэтический образ, но и реальный исторический феномен.
Убедились, убедились и – настолько, что забыли, зачем, собственно, собрались. Тацит пошарил по столу, как бы в поисках предмета разговора, придвинул к себе мои листочки и сказал:
– Желаю вам удачи, молодой человек.
Взял слово Воронцов-Дашков.
– Сове’гшенно согласен, – так начал он, – с высокой оценкой данной ‘габоты.
– Пока это еще не работа, – предупредил Скобелев, – а вот… – и поднял над столом двумя пальцами мои тезисы.
– Допустим, – уклонился Воронцов-Дашков, потому что, чувствовалось, ему было не до моих тезисов, ему бы поскорей до Тацита добраться. Он и сказал:
– Но не могу согласиться в остальном с уважаемым коллегой!
После этого голова у нас пошла кругом. Если академик Тацит опоясал земной шар вожжами, так сказать, по параллелям, то доктор наук Воронцов-Дашков проехался в седле по меридиану, и эволюция человечества предстала как последовательная смена приемов верховой езды. Мы гарцевали при дворе всех Людовиков. Участвовали в кавалькадах Генриха Наварского. И благополучно доскакали бы до наших дней, если бы Воронцов-Дашков вдруг не сказал:
– А началось все с Неаполитанского дво’га…
– Буржуазность! – рубанул Скобелев с такой силой, что мои тезисы всколыхнулись с порывом ветра над столом.
И, взяв слово, профессор Скобелев повел нас в сабельную атаку при Креси и под Вапняркой. Мы брали Геок-Тепе и рубились под Бродами. А Тацит с Дашковым прижали Скобелева сразу с обоих флангов, и тут киты схватились, нанося страшные удары друг другу. Нет, вам не видать таких сражений. Один знает все, и другой – буквально все, они терли друг друга в порошок, сровняли с землей, и после этого каждый все-таки воскресал, словно феникс из пепла, чтобы ответить противнику градом неотразимых фактов, выдержек и концепций. Поле битвы покрылось именами редчайшими, цитаты, которым цены нет, раскидывались в такой густоте, что каждый, подобно Руслану, мог выбрать себе меч по руке и материала на целую диссертацию. Наконец, киты устали. Скобелев обвел утомленным взором присутствующих, как бы желая отыскать, с чего же все началось. Но один из свидетелей происходившего все-таки не растерялся. Это – Оля. Наш ответственный секретарь. Голова у нее была занята проблемами более насущными, чем вопрос о том, где находилась колыбель цивилизации. Поэтому, когда Скобелев спросил: «На чем мы остановились?», Оля, заглянув в протокол, тотчас ответила:
– … к вопросу о том, был ли Лев Николаевич лошадью.
– Какой лошадью? – переспросил удивленный Скобелев.
А это в ходе дискуссии кто-то привел мнение Тургенева, который, слушая рассказ Толстого о переживаниях старого коня, воскликнул: «Право, вы, Лев Николаевич, когда-нибудь были лошадью!».
– Нет, – усмехнулся Скобелев, – для дирекции прежнего департамента это, быть может, и подошло бы, а наш Ученый совет такой формулировки не утвердит. «Диалектика правды и вымысла в литературе» – вот, и чтобы к концу месяца было готово, а то на ближайшем же заседании выпорем!
Тут все признали, что придется выпороть. А Тацит подошел ко мне уже после и сказал:
– У вас, молодой человек, может получиться интереснейший опус. Тема замечательная, как бы ее ни формулировать. Был ли Лев Николаевич лошадью? Шутка сказать, это же в гносеологическом смысле вопрос о творческой истине! Только, дружок… – Академик осмотрелся по сторонам. – Я бы посоветовал вам побольше почитать по истории вопроса. Платон, схоласты, Кант, Гегель, если бы вы только знали, сколько глубоких мыслей они высказали о месте лошади в цепи бытия!
Envoi
Торгуйте лошадьми, Димитрий, милый друг.Не забывайте лишь Пегаса.Пусть Элиот хранит ваш творческий досугНа склонах русского Парнаса.
И. Н. Голенищев-Кутузов…Они только умнеют с годами при воспоминании о них. Приоритет подобной переоценки приписывается Марку Твену. В ранней молодости покинувший отчий дом и вернувшийся несколько лет спустя, он будто бы сказал: «Насколько же мой папаша стал больше понимать!» В его сочинениях таких слов никто не отыскал, но высказывание это вполне в его духе. И едва ли не каждый из нас испытал то же превращение на собственном опыте.
Из записной книжки филолога,
или Как «отразился» филологический факультет МГУ в жизни моей семьи
Софья Митрохина
«До» и «после» Лермонтовского семинара[6]
Июнь 1953 года. Я подаю документы для поступления на филологический факультет МГУ, я – в стенах «альма-матер». Прямо с поезда, в белом бальном выпускном платье. Конкурс – 12 человек на место. Я немного колебалась: мне хотелось на журналистику, но там конкурс -25 человек на место. Еще мне хотелось на романо-германское. Но я побаивалась. Поскольку ещё в Ульяновске учитель логики предупредил меня, что москвичи имеют репетиторов, а у нас даже не знали, что это такое. Но я люблю литературу! Значит – филологический факультет.
Как мы учились в студенческие годы? Как нам удавалось сочетать увлечения молодости с выполнением заданий? По-всякому. Иногда – прекрасно, иногда личные переживания сильно мешали.
О наших выдающихся ответах на экзаменах ходили слухи и легенды. Вот, например:
Экзаменатор: «Объясните, что значит «Ренессанс»?
Студент: «Это лошадь Дон-Кихота».
Или (мое собственное наблюдение): профессор Р. М. Самарин слушает ответ одной студентки русского отделения:
Студентка: «Таким образом автор развинчивает своего героя»..
Самарин: «Что, что?»
Студентка (нерешительно): «Развинчивает героя…»