Читаем без скачивания Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления - Михаил Фонотов

Второе обвинение: Макаренко воспринимал только мажор. Он не любил тех, кто скулит и ноет. И ссылка на Сухомлинского: «Ребенок в разные периоды имеет право на минор».

Третье обвинение. С некоторых пор будто бы Сухомлинский «взялся за гуманизацию воспитания ребенка в суровых реалиях социализма». Гуманизация состояла в том, что Сухомлинский высказал свое предостережение: «Нормальное воспитание не должно знать наказаний». Наконец, последнее, категоричное: «Детей можно воспитывать только добром, только лаской, без наказаний». С поправкой на то, что «многие учителя не умеют еще воспитывать без наказаний, а в Павлышской школе – умеют».

Я не знаю, стал ли бы Антон Семенович спорить с Сухомлинским. А тем более с его дочерью. Может быть, и не стал бы. А я стану. Тем более что это просто: надо ссылаться не на дочь, а на отца.

Василий Сухомлинский, из «Писем сыну»: «Помни, что наша Родина – первое в мире социалистическое государство. Она открыла человечеству путь к коммунизму. Помни, что наша Родина дала миру великого Ленина».

Василий Сухомлинский: «Нет более прекрасных, величественных идей, чем идея коммунизма».

Василий Сухомлинский: «Школа должна воспитывать убежденных борцов за коммунизм».

Василий Сухомлинский: «Коммунизм – в самом человеке, в его счастье».

Что было, то было – говорил. Правда, некто Г. Глейзер взялся объяснить и «оправдать» Сухомлинского. Сначала он «посочувствовал» известному педагогу, которому пришлось жить и работать «в условиях лицемерия, ханжества, морального разложения, в условиях насквозь прогнившего строя». А потом – «чтобы выжить, а тем более творить» – предположил в нем «определенную гибкость» и «умение приспосабливаться». И не заметил, как в пылу славословия приписал и самого Сухомлинского к лицемерам и двурушникам…

Да, у Сухомлинского были научные оппоненты и откровенные противники. А у кого из известных людей их не было? В газетах появлялись «злые» статьи, и Василий Александрович воспринимал их очень остро. Наверное, он мог заподозрить, что это – гонения «сверху». Однако «сверху» сыпались награды и звания, подавались знаки признания и почтения. Как не раз это бывало, высокая власть не могла в каждом отдельном случае рассудить спорящих и, для верности, держалась одной линии – не обязательно верной. Но сказать, что советская власть «не любила» педагога Сухомлинского, – сомнительно. Наверное, она не любила его так сильно, чтобы всегда и везде бросаться на его защиту, но так она относилась ко всем без исключения.

Легко согласиться и с тем, что Василий Сухомлинский был искренним коммунистом. Сыном коммуниста (его отец – большевик с 1920 года). Что вынуждена признать и его дочь, которая, однако, с некоторых пор – вызывающая антикоммунистка. По ее мнению, «Василий Александрович, так же как многие другие, не представлял себе другой тип мышления, не в русле категорий марксистско-ленинской философии». Нет нужды задним числом находить в Сухомлинском какие-то либеральные прозрения. Допустимо ли, что, доживи до либеральных времен, он, как и многие другие, как и его дочь, перешел бы с одних позиций на другие? Наверное, этого нельзя уверенно отрицать. Но тогда, в 70-е годы, ветер перемен им еще не угадывался.

Что касается его разногласий с Макаренко, то они, скорее всего, объясняются не идеологическими расхождениями. Здесь – другое побуждение. Честолюбивое. Может быть, не вполне осознанное. Так бывает. Долгие годы Павлышская школа Сухомлинского и сам он не сходили с зенита славы. К последним годам он ощутил себя создателем некоего педагогического учения, которое вправе посягать на масштабы отнюдь не павлышские. Это внутреннее восхождение и придало Сухомлинскому смелости «в чем-то» не согласиться с Макаренко, со своим учителем. Однажды Сухомлинский обнаружил, что все остальные кумиры педагогики уже где-то ниже его. Выше оставался только Макаренко – Первый педагог. Не так ли?

Судя по всему, Василий Александрович и сам обладал теми качествами, которыми хотел наделить своих учеников, – он был сердечным, чутким, отзывчивым, светлым и очень добрым. Вот именно – духовно красивым. И это очень покоряет – то, что он хотел воспитывать доброту добротой. Хотел – и воспитывал. Он воспитывал – Сухомлинский. Но много ли таких, как он? И, значит, правильно ли возводить доброту в главный и едва ли не единственный принцип воспитания? Да, в жизни отведено место и доброте, но и много чему другому. Она – разноцветная, разносторонняя, разнообразная. Наверное, и воспитание должно быть, как жизнь, всеохватывающим.

Людям никак не наскучат споры о борьбе добра со злом. Философы уже сошлись в том, что зло – неистребимо. Что добро и зло – два конца одной палки. Что добро способно превращаться в зло и, наоборот, – зло в добро. Все вроде бы трезво рассуждено. Однако мы продолжаем чего-то ждать, на что-то надеяться. На то, в конце концов, что все-таки возможен мир, состоящий из одного добра.

Все сомнения развеяны, кроме трех. Первое: что будет, если люди прекратят борьбу со злом? Второе: если все-таки бороться со злом надо, то на какую меру рас-считывать – на половину добра, на треть, на две трети, на три четверти? И сомнение третье: как бороться – только добром за добро или можно привлекать зло? То есть злом – за добро? Как говорится, должно ли добро иметь кулаки?

Санобработка беспризорника в приемнике-распределителе

Не случайно то, что Сухомлинский мечтал, чтобы «доброта стала таким же обычным состоянием человека, как мышление». Что вознамерился он воспитывать добротой, красотой, радостью, мечтой, музыкой природы, верой в светлое будущее. Как это ни романтично, но так ему подсказала реальная жизнь. На его долю пришлись одно-два самых мирных, спокойных, сытых, благополучных десятилетия в истории России. У Макаренко были другие условия.

Добавлю, что обстоятельствами определялось и другое в деятельности Сухомлинского, – то, что к концу жизни он склонился к индивидуализму: Украина раньше других восприняла веяния с Запада, тот самый эгоизм, который подается под обликом «человека на первый план» и «права человека».

В условиях, данных Антону Макаренко, было не до тонкостей. Первоначально все сводилось к тому, чтобы привести, вернуть в общество подростков, отрицающих общество, отколовшихся от него и, в сущности, потерявших человеческий облик. Надо было, как ни странно, внушить им, что они – люди, такие же, как все. Не отбросы, не изгои, а люди, которые где-то там, внутри, ничем не хуже других. Дать им надежду – найти себя среди людей. Прежде всего, наделить их такими «фундаментальными» качествами, как честность, трудолюбие, уважение к другим. Да, Макаренко учил их, как есть (не чавкать!), как дышать (не сопеть!), как стоять, как сидеть и как ходить, но это были элементарные навыки поведения среди людей. До более тонких вещей – тактичность, учтивость, обходительность, снисходительность, вкус, изыск, манеры – дело не доходило. Сухомлинский работал и жил в других обстоятельствах. Ему было легче, чем Макаренко? Нет, не легче, но иначе. По-другому.

Пресловутый индивидуальный подход…

О. В. Сухомлинская, имея в виду своего отца, высказалась категорично: «Главным, безусловно, является индивидуальный подход к каждому ученику». Слова красивые и будто бы правильные. Возразить нечего. Хорошо бы так: индивидуальный подход. К каждому. А реально ли? Надо ли возводить в абсолют тот таинственный «синхронный процесс воздействия двух субъектов» – воспитателя и воспитанника? Много ли таких учителей, сердце которых способно каждого ребенка «возлюбить», к каждому подойти индивидуально? Подойти, но ведь не только подойти, а побыть с ним и потом – отойти… Речь идет о массовом воспитании, о миллионах детских душ.

Однажды известного педагога Ш. Амонашвили спросили: «В России 13 миллионов школьников. Где найти для всех учителей-творцов?» «И не надо, – ответил Амонашвили, – невозможно найти миллион учителей и всех сделать новаторами». И добавил: одного бы такого учителя на школу – и то хорошо.

Группа ребят, которые были переведены в коммуну им. Дзержинского из колонии им. Горького. Вместе с ребятами их руководитель – В. Н. Терский. На столе военная игра, изобретенная и изготовленная в коммуне изокружком в свободной мастерской. 1928

Те же ребята через пять лет. На столе уже не игрушки, а электросверлилка, выпуск которой освободил страну от импорта. 1932

Индивидуальный подход невозможен не только потому, что не хватит «индивидуальных» учителей. Допустим, что «подходящих» учителей мы нашли. Будет ли их «подход» индивидуальным? Нет. Он будет одним из тысяч. У каждого воспитанника не один, не два, не десять, а тысячи воспитателей. Никто не в состоянии их учесть. Я думаю, Нобелевской премии достоин тот исследователь, который разберется, сколько индивидуальных влияний ощутил человек и как они на него повлияли. Это такая стихия, которая не поддается никакому моделированию. И потому в начале воспитания мы не можем предугадать, что получим в конце. Каким будет результат. Сколько их, великих, известных, признанных людей, которые ссылались и продолжают ссылаться на то, что в школе их не «раскусили»? Что никто из учителей и не подозревал, что он так вознесется. Вознесение пророчили другим, которые как-то «стушевались» и – не видать…