Читаем без скачивания Мэр Кестербриджа - Томас Гарди

Тут кто-то наверху отчаянно дернул за шнур звонка, гак что деревянная перегородка, делившая дом пополам, содрогнулась до самого основания. Звук колокольчика внизу был куда слабее, чем дребезжание проволоки и блоков, вызвавших его.

— Это шотландский джентльмен, — сказала хозяйка с видом всезнающей особы и перевела взор на Элизабет. — Не взглянете ли вы, приготовлен ли ему поднос с ужином? Если все готово, отнесите ему наверх. Комната над этой, с фасада.

Элизабет-Джейн, хотя и проголодавшаяся, отложила на время заботу о себе и, обратившись к кухарке, получила поднос с ужином, который и понесла наверх в указанную комнату. Помещение у «Трех моряков» было отнюдь не просторное, хотя под дом была отведена порядочная площадь. Перекрещивающиеся балки и стропила, перегородки, коридоры, лестницы, никому не нужные печи, скамьи, кровати с балдахинами занимали столько места, что почти ничего не оставалось для людей. Мало того, все это происходило в те времена, когда мелкие предприниматели еще не отказались от домашнего пивоварения, и в доме, где хозяин по-прежнему свято придерживался двенадцатибушелевой крепости своего эля, а качество этого напитка являлось главной приманкой заведения, все должно было уступать место утвари и операциям, связанным с упомянутым пивоварением. Вот почему, как выяснила Элизабет, шотландца поместили в комнате, смежной с той комнатушкой, которая была отведена ей самой и ее матери.

Войдя, она обнаружила, что там никого нет, кроме молодого человека, которого она видела под окнами гостиницы «Королевский герб». Сейчас он лениво читал местную газету и вряд ли заметил, как она вошла, поэтому она спокойно оглядела его, не преминув подметить, как блестит его лоб там, где на него падает свет, как хорошо подстрижены у него волосы и какой бархатистый пушок на затылке, как изящно изогнута вписанная в овал лица линия щеки и как четко очерчены веки и ресницы, скрывающие его опущенные глаза.

Она поставила поднос, подала ужин и вышла, не сказав ни слова. Когда Элизабет-Джейн спустилась вниз, хозяйка, которая была столь же добра, сколь толста и ленива, заметила, что девушка выглядит утомленной, а та, горя желанием быть полезной, и думать позабыла о своих нуждах. Тогда миссис Стэинидж заботливо настояла, чтобы они с матерью сами поужинали, если вообще намереваются это сделать.

Элизабет пошла за скромным ужином, как ходила за ним для шотландца, и, поднявшись в комнатушку, где она оставила мать, бесшумно открыла дверь, толкнув ее краем подноса. К ее изумлению, мать, которая, когда она уходила, прилегла на кровать, сейчас сидела выпрямившись, приоткрыв рот. При появлении Элизабет она предупреждающе подняла палец.

Смысл этого жеста вскоре обнаружился. Комната, отведенная двум женщинам, некогда служила туалетной при спальне шотландца — на это указывала дверь, ныне заколоченная и заклеенная обоями. И, как это частенько бывает даже в гостиницах с большими претензиями, чем «Три моряка», каждое слово, произнесенное в одной комнате, было отчетливо слышно в другой. И сейчас из соседней комнаты слышались голоса.

Повинуясь немому приказу, Элизабет-Джейн поставила поднос; мать шепнула, когда она подошла ближе:

— Это он.

— Кто? — спросила девушка.

— Мэр.

Любой человек, кроме Элизабет-Джейн, совершенно не подозревавший об истине, мог бы предположить, что дрожь в голосе Сьюзен Хенчард вызвана какою-то более тесной связью с мэром, чем дальнее родство.

В соседней комнате и в самом деле беседовали двое — молодой шотландец и Хенчард, который, войдя в гостиницу, когда Элизабет-Джейн находилась на кухне, был почтительно препровожден наверх самим хозяином Стэнниджем. Девушка расставила тарелки со скромным ужином и знаком предложила матери присоединиться к ней, что миссис Хенчард и исполнила машинально, так как ее внимание было приковано к разговору за дверью.

— Я заглянул сюда по пути домой, чтобы спросить вас кой о чем, что возбудило мое любопытство, — с небрежным добродушием сказал мэр. — Но, я вижу, вы еще ужинаете.

— Да, но я сейчас кончаю! Вам незачем уходить, сэр. Присаживайтесь. Я уже почти кончил, да и вообще это не имеет никакого значения.

По-видимому, Хенчард сел на предложенный стул и через секунду заговорил снова:

— Ну-с, прежде всего мне хотелось бы спросить, вы ли это написали?

Послышался шелест бумаги.

— Да, я, — ответил шотландец.

— В таком случае, — сказал Хенчард, — видимо, судьба свела нас до срока, так как наша встреча была назначена на утро, не так ли? Моя фамилия — Хенчард. Не вы ли ответили на объявление, которое я поместил в газете насчет управляющего для торговца зерном? Ведь вы явились сюда, чтобы переговорить со мной по этому вопросу?

— Нет, — с некоторым удивлением ответил шотландец.

— Ну конечно же, вы тот человек, — настойчиво продолжал Хенчард, — который условился приехать повидаться со мной! Джошуа, Джошуа, Джип… Джон… как его там зовут?

— Вы ошибаетесь, — сказал молодой человек. — Меня зовут Доналд Фарфрэ. Правда, я занимаюсь хлебным делом, но ни на какие объявления я не отвечал и ни с кем не уславливался встретиться. Я направляюсь в Бристоль, а оттуда — на другой край света, попытать счастья на необъятных полях Запада, где выращивают пшеницу. Есть у меня кое-какие открытия, полезные для этого дела, но здесь мне негде развернуться.

— В Америку… так, так… — сказал Хенчард таким разочарованным тоном, что это сразу почувствовалось, как сырой воздух. — А я-то готов был поклясться, что вы — тот самый человек!

Шотландец снова пробормотал «нет»; оба помолчали, затем Хенчард сказал:

— Так вот, стало быть, я искренне и глубоко признателен вам за те несколько слов, которые вы мне написали.

— Пустяки, сэр.

— Да, но сейчас это имеет для меня огромное значение. Шум, поднявшийся из-за моей проросшей пшеницы, меня доконал, хотя, клянусь богом, я не знал, что она плохая, пока люди не начали жаловаться. У меня на руках несколько сот четвертей ее… И если ваш оздоровительный процесс может сделать ее доброкачественной… ну, вы понимаете, из какой беды вы бы меня выручили! Я сразу почувствовал, что в ваших словах может таиться правда. Но мне бы хотелось иметь доказательства, а вы, конечно, не пожелаете сообщить мне все подробности процесса, пока я вам хорошо не заплачу.

Молодой человек на минутку призадумался.

— Отчего же, — сказал он. — Я уезжаю в другую страну, а там я не собираюсь заниматься оздоровлением проросшего зерна. Хорошо, я объясню вам все: здесь вы извлечете из этого больше пользы, чем я в чужой стране. Минутку внимания, сэр. Я могу вам показать все на образцах, они у меня в дорожной сумке.

Послышалось щелканье замка, затем какое-то шуршание и шелест, после чего речь зашла о том, сколько нужно унций на бушель, как надо сушить, охлаждать и тому подобное.

— Этих нескольких зерен вполне достаточно, чтобы показать вам весь процесс, — раздался голос молодого человека, и после паузы, в течение которой оба, по-видимому, внимательно следили за какими-то манипуляциями, он воскликнул: — Ну вот, попробуйте теперь!

— Превосходно! Вполне доброкачественное зерно… или, скажем, почти доброкачественное…

— Словом, из такого зерна можно получить приличную муку второго сорта, — сказал шотландец. — Большего добиться невозможно: природа этого не допустит, но мы и так далеко шагнули вперед. Вот и весь процесс, сэр. Я не очень дорожу своим секретом, потому что от него мало проку в тех странах, где погода более устойчива, чем у нас… И я буду очень рад, если вы извлечете из него пользу.

— Послушайте… — проговорил Хенчард. — Как вам известно, я торгую зерном и сеном. Но поначалу я был всего-навсего вязальщиком сена, и в сене я разбираюсь лучше всего, хотя теперь мне больше приходится иметь дело с зерном. Если вы поступите ко мне, я отдам в ваше полное ведение торговлю зерном и, помимо жалованья, буду еще платить вам комиссионные.

— Вы очень, очень щедры, но… нет, не могу! — не без огорчения возразил молодой человек.

— Что ж, быть по-вашему! — решил Хенчард. — А теперь поговорим о другом. За добро платят добром. Бросьте вы этот жалкий ужин! Пойдемте ко мне, я могу вам предложить кое-что повкуснее холодной ветчины и эля.

Доналд Фарфрэ поблагодарил, сказал, что, к сожалению, должен отказаться… что хочет уехать завтра рано утром.

— Ладно, — быстро сказал Хенчард, — как вам угодно. Но выслушайте меня, молодой человек: если ваш совет даст такие же хорошие результаты не только на образцах, но и на всем зерне, значит вы спасли мою репутацию, а ведь вы мне совсем чужой. Сколько же мне заплатить вам за эти сведения?

— Ничего, ровно ничего. Может быть, вам не часто придется ими пользоваться, а я не дорожу ими. Я подумал, что не худо было бы сообщить их вам, раз вы попали в затруднительное положение и на вас так наседают.