Читаем без скачивания Полукороль - Джо Аберкромби

Ральф снова сплюнул.

— Прошлый Верховный Король был довольно сволочным, но называл себя первым среди братьев. А этот чем старше становится, тем больше под себя подбирает. Он и его чертов министр не будут счастливы, пока не навяжут всюду своего Единого Бога и весь мир не встанет на колени перед их сморщенными задницами.

— Тот, кто поклоняется Единому Богу, не может сам выбирать свой путь: он дается ему свыше, — задумчиво проговорил Ярви. — Он не может отказаться выполнять требования, но должен склониться перед властью. — Он подтянул к себе цепь и хмуро посмотрел на нее. — Единый Бог создаст цепь через весь мир, от Верховного Короля, через малых королей, до каждого из нас, и каждое звено будет на своем месте. Все будут рабами.

Джод хмуро посмотрел на него сбоку.

— Глубоко мыслишь, Йорв.

Ярви пожал плечами и уронил цепь.

— Гребцу от этого пользы меньше, чем от здоровой руки.

— Но все же, как один бог сможет заставить весь мир работать? — Ральф протянул руки, словно охватывая гниющий город и всех его людей. — Как может быть один бог и для коров и для рыб, и для моря и для неба, и для войны, и для мира? Это, черт возьми, бессмыслица.

— Возможно, Единый Бог, он как я. — Сумаэль растянулась на юте, подложив руку под голову и качая ногой.

— Ленивый? — проворчал Джод.

Она ухмыльнулась.

— Он выбирает курс, но у него есть множество мелких прикованных божков, чтобы грести.

— Прости меня, о, всемогущая, — сказал Ярви, — но с моего места выглядит так, словно и на тебе есть цепь.

— Это сейчас, — сказала она, забрасывая цепь за плечо, словно шарф.

— Единый Бог, — снова фыркнул Ральф и покачал головой, глядя в сторону построенного на четверть храма.

— Лучше один, чем ни одного, — проворчал Тригг, проходя мимо.

Рабы притихли, так как все знали, что их курс лежит через землю шендов, которые безжалостны к чужакам, не молятся ни одному богу и не преклоняются ни одному королю, каким бы верховным он себя не называл.

Хотя, большие опасности означают большие прибыли — как сказала команде Шадикширрам, запрыгнув на борт и высоко держа исписанную рунами лицензию. Ее глаза так светились от триумфа, что можно было подумать, будто она получила ее от самого Верховного Короля.

— Бумага не защитит нас от шендов, — проворчал кто-то со скамейки позади. — Они сдирают с пленников кожу и едят своих мертвецов.

Ярви фыркнул. Он изучал язык и обычаи большинства людей вокруг Расшатанного моря. Невежество — пища для страха, как говорила Мать Гандринг. А знание — это смерть страха. Когда изучишь какое-либо племя людей, поймешь, что они такие же люди, как прочие.

— Шенды не любят чужаков потому, что те постоянно забирают их в рабство. Они не более дикари, чем любые другие люди.

— Все так плохо? — пробормотал Джод, глядя на Тригга, который разворачивал свой хлыст.

Тем днем они гребли на восток, с новой лицензией и с новым грузом, но со старыми цепями. С тех пор, как они проснулись, Башня Министерства растаяла в тумане вдали. На закате они зашли в укрытую бухту, и Мать Солнце разбрасывала золото по воде, опускаясь за миром, раскрашивая облака в удивительные цвета.

— Не нравится мне, как выглядит небо! — Сумаэль вскарабкалась по мачте и хмуро смотрела на горизонт, цепляясь ногами за рею. — Завтра нужно остаться здесь!

Шадикширрам отмахнулась от ее предостережений, как от мух.

— Бури в этом маленьком прудике ничто, а у меня всегда была выдающаяся удача в погоде. Мы отправляемся. — Она швырнула пустую бутылку в море, крикнула Анкрану, чтоб принес еще, а на то, что Сумаэль трясла головой в сторону неба, не обратила внимания.

«Южный Ветер» мягко качался, охранники и моряки собрались у жаровни на баке, чтобы сыграть в кости на безделушки, а один из рабов начал высоким хриплым голосом петь непристойную песню. В одном куплете он забыл слова и прокричал вместо них какие-то бессмысленные звуки, но все равно в конце отовсюду раздавался усталый смех и гулкие одобрительные удары кулаков по веслам.

Следующий человек запел удивительным басом песню о Байле Строителе, который на самом деле ничего не строил, кроме куч из трупов, и который при помощи огня, меча и сурового слова сделал себя первым Верховным Королем. Впрочем, в воспоминаниях тираны выглядят куда как лучше, так что вскоре другие голоса присоединились к первому. В конечном счете, Байл прошел в битве через Последнюю Дверь, как и все герои, песня закончилась, а певец в свою очередь был вознагражден ударами по дереву.

— Кто еще споет? — крикнул кто-то.

И к всеобщему удивлению — в том числе и к своему — получилось так, что запел Ярви. Это была песня, которую его мать пела по ночам, когда он был маленьким и боялся темноты. Он не знал, отчего она ему вспомнилась, но его голос высоко и чисто поднимался в места, далекие от смердящего корабля, к тому, что эти люди давно забыли. Джод моргая, смотрел на него, Ральф глядел, не отрываясь, и Ярви показалось, что он никогда не пел и вполовину столь же хорошо, как здесь, прикованный и беспомощный в этой гниющей кадке.

Когда он закончил, опустилась тишина, лишь корабль поскрипывал на качающейся воде, да ветер шумел в такелаже, да где-то вдалеке были слышны крики чаек.

— Давай еще, — сказал кто-то.

Так что Ярви спел им еще, и еще, и после этого еще. Он пел песни о потерянной любви и о любви обретенной. О великих и низких поступках. О Лэе из Фроки, таком хладнокровном, что проспал битву. Об Ашенлире, такой остроглазой, что она могла сосчитать все песчинки на пляже. Он пел о Хоральде Путешественнике, который на скачках победил чернокожего короля Дайбы, а в конце заплыл так далеко, что упал за край мира. Он пел об Ангальфе Козлоногом, Молоте Ванстеров, и не упомянул, что тот был его дедом.

Всякий раз, как он заканчивал, его просили спеть снова, пока полумесяц Отца Луны не показался над холмами, и звезды не начали проглядывать сквозь небесную ткань. И последняя нота сказания о Береге, который умер ради того, чтобы основать Министерство и защитить мир от магии, растворилась в сумерках.

— Как маленькая птичка с одним крылом. — Ярви обернулся, а Шадикширрам смотрела на него, поправляя заколки в путанице волос. — Отлично поет, а, Тригг?

Надсмотрщик посопел, вытер глаза ладонью и приглушенным от эмоций голосом сказал:

— Никогда не слышал ничего подобного.

Мать Гандринг говорила, что мудрый ждет своего момента, но никогда его не упускает. Так что Ярви поклонился и заговорил с Шадикширрам на ее языке. Он не очень хорошо его знал, но хороший министр может отлично поприветствовать кого угодно.

— Это честь для меня, — сладко сказал он, думая о том, как бы добавить корень черноязык в ее вино, — петь для кого-то столь знаменитого.

Она прищурилась, глядя на него.

— А ты полон сюрпризов. — Она бросила ему почти пустую бутылку и пошла прочь, напевая так немелодично, что он еле узнал песню о Лэе из Фроки.

Если бы это вино поставили ему за столом его отца, он выплюнул бы его в лицо раба, но теперь оно казалось самым вкусным из всего, что он пробовал, полное солнца, фруктов и свободы. Делиться с остальными было тяжело, но вид широченной улыбки Ральфа после глотка того стоил.

Когда они готовились спать, Ярви заметил, что остальные рабы теперь смотрят на него иначе. Или, по крайней мере, вообще на него смотрят. Даже Сумаэль задумчиво и хмуро глянула на него со своего места у капитанской каюты, словно он был итогом, который она никак не могла вычислить.

— Почему они смотрят на меня? — прошептал он Джоду.

— Здесь редко получаешь что-то хорошее. Ты дал им это.

Ярви улыбнулся, натягивая вонючий мех до подбородка. Ему никогда не зарезать охранников столовым ножом, но возможно боги дали ему лучшее оружие. Время может и течет сквозь пальцы. Тем более, у него их не хватало. Но надо быть терпеливым. Терпеливым, как зима.

Однажды, когда отец в гневе ударил его, мать нашла его плачущим. Она сказала: «Глупец бьет. Мудрый улыбается, наблюдает и учится.

А потом бьет».

14. Дикари

В детстве Ярви дали игрушечный кораблик из пробки. Брат отобрал его, бросил в море, и Ярви лежал на краю скалы, наблюдая, как волны бросают кораблик, крутят его и играют с ним, пока тот не исчез.

Теперь Мать Море сделала такой же игрушкой «Южный Ветер».

Желудок Ярви подскакивал к горлу, когда они взбирались на очередную нахлынувшую гору воды, и проваливался в задницу, когда они, метаясь и рыская, ныряли в очередную белопенную впадину, глубже и глубже, пока вздымающееся море не окружало их со всех сторон. И он был уверен, что сейчас их утащит в неведомые глубины, и утопит всех до единого.

Ральф перестал говорить, что ему бывало и хуже. Не то чтобы Ярви мог его слышать. Сложно было понять, где небесный гром, где рев волн, а где стон побитого корпуса, истязаемых веревок или людей.