Читаем без скачивания Французова бухта - Дафна дю Морье

— Ни за что не поверю, — звонким голосом возразила Дона. — Каюты вроде вашей не располагают к жаренью цыплят. Философия и кулинария не уживаются в келье отшельника.

— Напротив, уживаются, и прекрасно. Но кто говорит о каюте? Мы разведем костер в лесу, у самого берега бухты, и там я зажарю цыпленка. Вам придется его есть руками, у пламени костра, свечей там не будет.

— Зато в темноте будет слышен крик козодоя?

— Не исключено.

Перед глазами Доны одна за другой мелькали картины: костер, разложенный у кромки воды, языки пламени, Француз, целиком поглощенный жарившимся цыпленком, затем его рисунки, каюта на шхуне… Очнувшись, она увидела, что Уильям незаметно вышел. Она встала, задула свечи и пригласила Француза пройти в гостиную.

— Если хотите — курите, — предложила Дона, подведя гостя к каминной полке, где среди прочих вещей лежала его коробка с табаком.

— Просто верх гостеприимства, — шутливо развел он руками в знак полного восхищения. Дона села, а он замешкался у каминной полки, набивая трубку и между делом оглядывая комнату.

— С зимы здесь все переменилось, — заметил он. — В прошлый раз, когда я был здесь, мебель стояла зачехленная, цветов, конечно, не было и в помине. Комната производила мрачное, гнетущее впечатление, но вам удалось все изменить.

— Все пустые дома похожи на склепы, — сказала Дона.

— Да, наверное. Но я имел в виду другое. Никому, кроме вас, не удалось бы оживить Наврон.

Дона промолчала, не уверенная, что правильно поняла его слова.

— В конце концов что привело вас сюда? — спросил он, выждав паузу.

Теребя кисточку от диванной подушки, лежавшей у нее под головой, Дона собралась с ответом:

— Вчера вы говорили мне, что леди Сент-Коламб была чем-то вроде знаменитости. Слухи о ее выходках достигли даже этих мест. Вероятно, я устала от леди Сент-Коламб и захотела стать кем-то другим.

— Иными словами, пожелали скрыться?

— Уильям ручался, что именно так вы и скажете.

— Уильям набрался кое-какого опыта. Он подозревает, что и я совершил нечто подобное. Жил некогда человек по имени Жан-Бенуа Абери. У него были имения в Бретани, друзья, деньги, положение в обществе. А Уильям состоял у него на службе. Но однажды хозяину Уильяма до смерти надоело оставаться в шкуре Жана-Бенуа Абери. Тогда он превратился в пирата.

— Разве невозможно избрать себе другую стезю?

— Я пришел к выводу, что нет.

— И вы счастливы?

— Я доволен.

— Какая же тут разница?

— Между счастьем и удовлетворением? Этого не объяснишь в двух словах. Чувство удовлетворения предполагает, что твои ум и тело находятся в гармонии, между ними не возникает разногласий, они умиротворены. А счастье иллюзорно. Оно приходит, возможно, лишь раз в жизни и по силе ощущения близко к экстазу.

— Оно быстротечно, в отличие от довольства?

— Да, долго длиться оно не может. Тем не менее, существуют ступени, градации счастья. Мне запомнился, например, один счастливый миг — это было после того, как я стал пиратом и выиграл свой первый бой с одним из ваших торговых судов. Удача мне сопутствовала, и нам удалось привезти добычу в порт. Да, это был хороший миг — радостный, счастливый. Я достиг трудной цели, которую сам себе поставил.

— Пожалуй, я могу вас понять, — промолвила Дона.

— Были и другие минуты. Я испытываю удовольствие от того, что мой рисунок удался, — и это тоже счастливый миг.

— Мужчинам проще достичь его, — разочарованно вздохнула Дона. — Мужчина — созидатель. Он черпает счастье в творениях своих рук, ума, таланта.

— Мне не приходило это в голову, — удивился он. — Но женщинам дано другое — они производят на свет детей. А ребенок — куда большее достижение, нежели рисунок или удачный пиратский набег.

— Вы так думаете? — расхохоталась Дона.

— Конечно.

— Совершенно новая для меня мысль.

— Но у вас же есть дети, не так ли?

— Да, двое.

— Разве не говорили вы себе, впервые взяв их на руки: «Вот то, что я сотворила сама», разве не чувствовали гордости, разве это не было счастьем?

Дона нахмурилась, но тут же, улыбнувшись, признала:

— Возможно.

Француз, оставив эту тему, занялся изучением безделушек на каминной полке.

— Не следовало бы забывать, что вы имеете дело с пиратом. Так беззаботно выставлять напоказ сокровища! Эта шкатулка, к примеру, стоит несколько сот фунтов.

— Но я доверяю вам.

— Напрасно. Вы неблагоразумны.

— Я отдаю себя на вашу милость.

— Обо мне говорят, что я не знаю пощады, — сказал он и, водворив шкатулку на место, взял в руки портрет Гарри.

— Ваш муж? — коротко осведомился он.

— Да.

Без каких-либо комментариев он отложил портрет в сторону, но выражение, с которым он это сделал, его нежелание высказаться привели Дону в неловкое замешательство. Она уловила его полное пренебрежение к Гарри, которого он, видно, счел за болвана. Внезапно ей захотелось, чтобы здесь не было этой миниатюры или чтобы Гарри был другим.

— Эту миниатюру сделали много лет назад, — как бы в оправдание сказала Дона, — перед тем, как мы поженились.

— Понятно, — кивнул он. — А ваш портрет, тот, что наверху, был написан в то же время?

— Да, приблизительно. Точнее, после того, как мы обручились.

— Давно вы женаты?

— Шесть лет. Генриетте уже исполнилось пять.

— Почему вы вышли за него?

Дона на миг растерялась, но спокойствие и безразличие, с которым был задан вопрос, будто интересовались, какое блюдо она выберет за обедом, странно подействовали на нее, и она, может быть впервые, сказала вслух правду:

— Гарри был такой забавный. И мне нравились его глаза. — Ей почудилось, что ее голос звучал откуда-то издалека и принадлежал кому-то другому.

А Француз, казалось, уже забыл, о чем шел разговор. Он отошел от камина, вытащил из большого кармана камзола клочок бумаги и сел на стул. Дона не шевелилась, погрузившись в воспоминания о Гарри, их свадьбе в Лондоне, о том, как Гарри, совсем юный, не нашел ничего лучшего, как вдребезги напиться в первую брачную ночь, и выглядел форменным ослом. Потом они путешествовали по Англии, все время останавливаясь в чужих домах, гостили у его друзей. Почти сразу она стала ждать Генриетту. Чувствовала себя болезненно раздражительной, была капризной, не похожей на себя. Прежде ей не приходилось испытывать недомоганий. Теперь же невозможность ездить верхом, гулять вволю, делать то, что хочется, приводили ее в отчаяние. Гарри мог бы помочь ей, окружив ее заботой и нежностью. Но это не приходило ему в голову. Наоборот, в стремлении развеселить ее он становился шумным, надоедливым и в довершение всего донимал ее своими бесконечными ласками.