Читаем без скачивания Дyxless 21 века. Селфи - Сергей Минаев

Своих издателей я, по правде говоря, тоже очень люблю. Хотя бы за то, что они уравновешивают наш лицемерный мир «творческих людей», показывают его суть, как лакмусовая бумажка с проступающим на ней портретом Франклина. Каждый из сотни говорящих с вами со страниц своих книг о духовности, морали, отрешенности от бытия, ничтожности материального, превращается здесь, в этом кабинете, в мерзкого, алчного Леприкона, готового до одури торговаться за свой мешочек золота.

Самая увлекательная часть литературного спора – конечно… торговля. Да-да, довольно глупо жить в двадцать первом веке и делать вид, что настоящие писатели питаются нектаром и пишут чаще всего в стол. В стол кладут деньги.

Просто спорят о гонорарах три процента авторов-бестселлеристов, а остальные девяносто семь довольствуются тем, что им предлагают.

Конечно, никто из известных писателей не начинал писать ради гонораров. Но в то же время я не знаю ни одного, кто бы после первого мало-мальского успеха не попытался выбить из издателя более выгодные условия. Видал я альтруистов и аскетов, «живущих совершенно вне материального мира», которые выгрызали у редакторов кадык за лишних пятнадцать центов с экземпляра. И я никого не готов за это осуждать. Кроме тех бездарностей, которые получают более высокую ставку роялти, разумеется.

Стоит ли говорить, что лучшей рецензией на мою книгу было словосочетание «один миллион долларов», сказанное на переговорах моим издателем по слогам.

– Слушайте! – Мне кажется, что час предъявления козырных тузов пробил, я прищуриваюсь и завлекающим тоном открываю дверь в комнату с табличкой «Выбить лишнюю сотку». – А вы же сеть эту региональную, как ее? «Премьер-книга»? Вы ж ее покупаете, а конкуренты ваши говорят, что это рейдерство. А вот если я…

– Вов, за правильное упоминание в эфире про «Премьер-книгу» мы еще отдельно сотку готовы отдать, – как бы подытоживая давно пройденную тему, бросает Дима.

– Ты телепат, что ли? – искренне удивляюсь я.

– Ты придуриваешься, что ли? Вов, хорош дурака валять, мы эту сотку за эфир с тобой по телефону обсудили. Ты больше хочешь? Больше сотки не дадим. Честное слово.

– Правда обсудили? – С одной стороны, я искренне удивлен собственным умением выстраивать комбинации, с другой – испуган тем, что совершенно не помню этого разговора с Димой.

– Ты бухать завязывай, – устало говорит Дима, – вредно для памяти.

– Да-да, – тихо соглашаюсь я.

– Итого на сегодняшний день девятьсот тысяч за контракт и сто за программу. Миллион получается, да. – Лев победоносно оглядывает присутствующих.

– Миллион, – растерянно отвечаю я, глядя в угол комнаты. Туда, где потолочная лепнина слегка потрескалась и пожелтела. Странно, думаю. Вроде никто здесь не курит, а лепнина желтая. А еще я пытаюсь вспомнить, когда же с Димой успел этот эфир обсудить. Причем не просто обсудить, а цену за него назначить и с Колей обговорить, кого героем взять.

Дело, конечно, не в бухле, но точно в курении. Надо бы подзавязать с травой, думаю. Хотя раньше вроде не мешала. Может быть, перейден критический рубеж накопленных каннабиноидов? Может быть, возраст? Или Дима правда телепат и читает мои мысли? Перевожу взгляд. Смотрю, как он выводит геометрические фигуры карандашом на бумаге. «Дима, ты жадный урод», – говорю про себя, отмечая его реакцию.

– Может, обедать пойдем? – предлагает он.

– Может, еще сотку накинете?

«Значит, все-таки, не телепат».

– Нет, – дружно качают головами издатели.

– А электронные права? – делаю обреченную попытку.

– Шутишь? – Дима берет из вазы очередной апельсин, начинает чистить. – Твои интернет-фанаты все бесплатно качают. Какие уж тут электронные продажи!

– Да, они такие, – выдыхаю.

– Обедать пойдешь, любимый писатель? – улыбается Лев.

– Спасибо. Я уж весь аппетит с вами потерял.

– Ну как хочешь. – Лев встает, давая понять, что встреча окончена.

На прощание обнимаемся так, будто одного из нас только что выпустили из мест заключения.

– Как твоя новая рукопись? Переделываешь? – Дима роняет кожуру апельсина на бортик хрустальной пепельницы, опасно стоящей на краю стола. Кожура неуверенно повисает, будто размышляя, остаться в пепельнице или сорваться вниз. – Я правда считаю, что не нужно уходить в эту мистику со сновидениями.

– Мистику? – пытаюсь понять, о чем он говорит.

– Ты посмотри. Может, я, конечно, не до конца понял замысел. Подумай, в общем.

– Я… я посмотрю. – Не сводя глаз с кожуры, зачем-то нащупываю телефон во внутреннем кармане пидажка.

Кожура срывается и падает на пол.

День рождения

– Мама просила передать тебе, чтобы ты не исполнял, – заговорщицки подмигивая, сообщает мне дочь.

– У мамы хорошая память, – хмыкаю я.

Исполнил я полгода назад, в кругу бывших родственников. Я заехал к дочери в неправильный день. Неправильный во всех отношениях. Во-первых, вся семья выпивала дома у моей бывшей, во-вторых, в качестве экстрабонуса выпивала по случаю дня рождения тещи. И мне бы убежать, скрыться, пока при памяти, но я зачем-то дал себя уговорить сесть за стол и выпить. «Не чужие же люди в конце концов», – было сказано моей бывшей.

И все проходило довольно ровно, пока тетка жены, хряснув очередной стакан, не вышла со мной на живое человеческое общение. Она начала с того, что относится ко мне «в целом неплохо». «Неплохо» заключалось в классическом дуализме русских семейных ценностей: «Парень ты, в общем, неплохой, но козел редкий». К полемике подключилась бывшая теща, дополнившая картину деталями, тетке неизвестными.

А именно: «Как только книгу издал, сразу нырнул в сладкую жизнь, с поклонницами, шлюхами и шоу-бизнесом» (примечательно, что в тот момент она еще разделяла шлюх и поклонниц, но категорически путалась в хронологии – все-таки книгу я издал после развода), «непонятно, зачем семью заводил, таким, как ты, это противопоказано» и «странно как ты с дочерью-то общаешься, наверное, чтобы журналистам рассказывать, какой ты хороший отец».

Может быть, потому, что во мне к этому моменту уверенно торчала бутылка красного, может, невовремя вспомнился груз невысказанных в канун развода взаимных обид, возможно, катализатором явилась чья-то искрометная шутка в мой адрес, высказанная вслух. А может быть, из-за того, что меня, лицемерного до мозга костей человека, обвинили в лицемерии в отношениях с дочерью – единственной сферы, где я его не допускаю. В общем, я позволил себе критически не согласиться со сказанным. Настолько критически, что через полчаса теща картинно капала валокордин, а тетка сожалела, что она не мужик, а то бы морду набила. «Исполнил», одним словом.

Воспоминания настроения не улучшают. Меня и так колбасит от неожиданного приступа социопатии. Сейчас я вынужден буду перешагнуть порог заведения, наполненного незнакомыми мне людьми, родителями, чьи дети учатся в одном классе и которые наверняка уже дружат между собой. Имеют кучу совместных интересов, выпивают вместе по выходным, обсуждают достижения детей, учительницу по химии, ЕГЭ или что там обсуждают родители школьников. А тут я, который даже не знает, как классную руководительницу дочери зовут.

Человек, который появляется исключительно на сентябрьской линейке и отваливает, как только прозвенит первый звонок. Никаких тебе «Здрасте, Маша, а где вы с вашими летом отдыхали?», никаких анекдотиков. Человек-говно, в общем и целом. «А он еще в телевизоре выступает… Ах, ну тогда понятно. И книжки какие-то пишет. Ох, читали бы вы эти книжки!»

Все это и наверняка что-то похуже (не забываем про шутки по линии разведенных отцов) думают обо мне эти замечательные люди. А мне сейчас с ними сидеть да еще изображать бурную радость по поводу детского праздника.

– Дочь, я волнуюсь, – говорю я тоном ребенка, обреченно понимающего, что от дантиста не соскочить.

– Все нормально! – Дочь берет меня за руку, как когда-то я вел ее на новогоднюю елку в мэрию, перед которой она дико переживала, и буквально тащит меня в ресторан.

«Главное – молчи и улыбайся, – уговариваю себя, – в конце концов это пара-тройка часов. И не вступай в дискуссии, вне зависимости от темы. Все-таки есть риск исполнить».

За столом не так много гостей, человек двадцать. То есть совсем не клубная вечеринка, в ВИПе не спрячешься. Дочь вручает цветы и подарок имениннице, возвращается ко мне и легонько подталкивает к столу.

– Это мой папа! – звонко сообщает она присутствующим.

Я растягиваю морду в улыбке. (Господи, какой, должно быть, у меня идиотский вид!)

– Здравствуйте! Владимир, – обращаюсь я к присутствующим.

Мужчины сухо пожимают мою руку, представляясь непременно по отчеству – Игорями Геннадьевичами, Александрами Павловичами. Дамы, наоборот, сплошь Светы, Марины и Наташи. Некоторые слегка рдеют.

– Володя, очень приятно, Владимир, – блею я в ответ.