Читаем без скачивания Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908 - Цзюн Чан

На состоянии Цыси пагубным образом сказались тревожные известия от ее маньчжурского наместника, сообщившего о приграничных трениях с Кореей, теперь находящейся под пятой японцев. Японцы возводили паромные переправы на корейской стороне и проложили железнодорожную ветку до самого берега реки. Они даже приступили было к строительству моста и довели его до середины реки. Это сооружение им потом пришлось разобрать из-за яростных протестов, поступавших из Пекина. Пока все это там происходило, японский посол в Пекине вручил дипломатическую ноту с предупреждением о том, что их отряд должен перейти через государственную границу, чтобы разгромить корейскую банду врагов Японии, доставлявшую им беспокойство. Все выглядело так, что власти в Токио готовились использовать любой предлог, чтобы послать свои войска в том случае, если во дворцах что-нибудь да случится.

18 июля в Китай прибыл легендарный специалист Японии по сбору военной информации генерал-лейтенант Фукусима Ясумаса, который отправился прямо в провинцию Хунань к Цэнь Чуньсюаню, назначенному Цыси генерал-губернатором. Быть может, под влиянием дурных предчувствий Цыси приказала генералу Юань Шикаю и наместнику Чжан Чжидуну ознакомиться с конфискованными папками, содержащими переписку Дикого Лиса Кана со своими единомышленниками. Это распоряжение выглядит весьма редким, так как секретарь Верховного совета с удивлением упомянул о нем в своем дневнике. Цыси обычно старалась избегать поступков, способных послужить поводом для обвинения в преступлении тех, кто имел связи с ее политическими противниками; теперь же она явно осознавала необходимость в том, чтобы выявить потенциальных изменников вроде Цэнь Чуньсюаня.

Как раз в такой напряженной обстановке 24 июня пришлось справлять тридцать седьмой день рождения императора Гуансюя. По такому случаю Цыси потребовала исполнить оперу, и ее поставили на сюжет гибели царя Лю Бэя в 223 году до новой эры. Цыси, любившая эту оперу, распорядилась изготовить все костюмы и реквизит траурного цвета – белого. На сцене актеры труппы выступали в одежде из белой парчи, а изображение дракона на халате царя вышили контрастными черными нитями. Оружие и знамена тоже сияли полированной белизной. По правилу белый цвет на дне рождения императора запрещался: придворные отказывались от нарядов с рукавами, открывающими белое белье – чтобы не накликать беду. Но Цыси желала своему приемному сыну недоброй судьбы. Только с его кончиной японцы остановили бы свои махинации с ним в качестве марионетки.

Глава 31

Смерть близких людей и самой Цыси (1908)

В это время император Гуансюй действительно тяжело болел, и из всех провинций в Пекин вызвали лекарей. В разговоре со своими врачами его величество жаловался на то, что он слышит звуки «иногда далекого ветра и дождя, а также человеческие голоса и бой барабанов, иной раз – стрекот цикад и звук рвущегося шелка. Ни минуты покоя у меня не остается». Он описал «мучительные боли от пояса вниз», затруднение, когда поднимал руки, чтобы умыться, тугоухость и «дрожь от холода даже под четырьмя стегаными одеялами». Он бранил своих врачей за то, что они не могут его вылечить или облегчить недуги. При этом упорно цеплялся за жизнь.

С момента возвращения двора из изгнания император получил чуть-чуть больше свободы и снова приступил к исполнению своего главного долга: посещение храма Небес на зимнее солнцестояние и обращение к Небесам за благословением богатого урожая в предстоящем году. Когда он впервые попал в заточение, этот обряд за него выполняли великие князья, а Цыси постоянно страшилась гнева Небес. Теперь, уверенная в том, что гвардейцы и чиновники будут подчиняться только ей, а не императору, она наконец-то стала отпускать его из дворца без своего сопровождения.

Но все-таки она жила в постоянном страхе за то, что он может скрыться, и постоянно была начеку, особенно когда прибывали зарубежные визитеры. Однажды Цыси разговаривала с группой иностранных гостей, и один из них позже вспоминал: «Император, вероятно уставший от беседы, в которой никакого участия не принимал, потихоньку вышел через боковую дверь в театр, где в это время шло представление. На протяжении некоторого времени вдовствующая императрица его отсутствия не замечала, зато в момент обнаружения того факта, что императора нет рядом, на ее лице появилось выражение сильнейшего беспокойства, и она повернула голову к главному евнуху Ли Ляньину, чтобы властным тоном спросить: «Где император?» Среди евнухов возник переполох, их разослали во все стороны искать императора. Через несколько минут они вернулись и сообщили, что тот находится в зрительном зале. Тревога на лице вдовствующей императрицы исчезла, как туча расходится в стороны перед появлением солнца, но несколько евнухов осталось сидеть в зрительном зале и сторожить своего монарха».

Похоже, что император Гуансюй на самом деле предпринимал несколько попыток избавления от опеки Цыси. Однажды он шел в направлении ворот Морского дворца до тех пор, пока евнухи не потащили его назад, ухватившись за длинную императорскую косу. В другой раз один из секретарей Верховного совета наблюдал за ним из своего кабинета: император Гуансюй стоял с запрокинутой к небу головой и как будто бы молился. Потом он направился к одним из ворот Запретного города. Путь ему тут же преградили евнухи числом с десяток или даже больше.

Императора запрещалось навещать в его особняке, и только совсем немногие надежные сановники общались с ним. Когда Луиза Пирсон только начала появляться при дворе, ее подросток дочь Жунлин при встрече обычно общалась с ним. Однажды евнух, всегда сопровождавший монарха, зашел к ней в комнату и показал ей часы. На стеклянной поверхности этих часов красовался иероглиф, нарисованный красными чернилами. Этот евнух сказал девочке, что ее величество хотела знать, где находится мужчина с именем, обозначаемым этим иероглифом. Выросшая за границей Жунлин едва читала по-китайски и не смогла узнать показанного ей иероглифа. Евнух ухмыльнулся: «Ты не знаешь его? Он обозначает Кан». До нее дошло, что он относился к Дикому Лису Кану, имя которого, как даже она знала, запрещалось упоминать при дворе. Испугавшись, она заверила евнуха в том, что на самом деле не знала, где находится Кан, но, если надо, она могла бы пойти спросить у матери. Но евнух приказал ей забыть обо всем этом происшествии. Памятуя о том, что евнухов для окружения императора Гуансюя самым тщательным образом подбирала сама Цыси, представляется маловероятным, чтобы император на самом деле изобразил на тех часах иероглиф «Кан». Скорее всего, Цыси проверяла эту девушку, о беседах которой с императором, безусловно, ей доложили, и ей потребовалось убедиться в том, что Жунлин не использовали в качестве связного между Диким Лисом и императором Гуансюем.