Читаем без скачивания Дочь Сталина - Розмари Салливан

Рассерженная Светлана жаловалась Розе: «Я чувствую себя так, будто меня надули. Это все был сплошной обман!» «Я никогда не занималась никаким шпионажем, и не могу позволить себе жить на пенсию или еще какую-то помощь со стороны ЦРУ». Она была уверена, что во время своей службы в Компании ни Боб Рейл, ни Дональд Джеймсон не одобрили бы это мошенничество.

Был ли ее гнев вполне искренним? Действительно ли она не подозревала, что у нее есть покровители в ЦРУ? Вероятно, в восприятии Светланы, пока она занималась переводами текстов, не так важно было, кто ей их присылает, откуда и почему. Многих советских диссидентов так или иначе поддерживали. Годом ранее в Сенате прошли публичные слушания под председательством сенатора Сэма Нанна, на которых затрагивались проблемы беглецов из Советского Союза в США. Светлана была разочарована тем, что ее не пригласили на эти слушания в качестве свидетеля. Но вот регулярно получать деньги напрямую от ЦРУ означало для нее оказаться на одной доске с работавшим на КГБ Виктором Луи. И, веря своему русскому опыту, Светлана предчувствовала, что рано или поздно ЦРУ потребует у нее ответных услуг в ответ на свою щедрость.

И внезапно для всех Светлана решилась бежать. Это произошло одинокой, пустой осенью в ее апартаментах в Мэдисоне — рядом не было уже ни Тома, ни Ольги. Жизнь Светланы зашла в очередной тупик. Теперь, когда Советский Союз распадался на части и Америку охватила «горбимания», ей стало ясно, что только что завершенная ею рукопись «Книги для внучек» никогда не увидит свет в США. У нее все еще действовало приглашение на посещение мадам Элен Замойска во французском Мюре, да к тому же супруги Синявские, с которыми Светлана возобновила переписку, уверяли ее, что во Франции она легко отыщет себе издателя. Но превыше всего, конечно, было ее стремление оказаться поближе к Ольге.

Приехавшая в декабре Ольга узнала от Светланы, что та собирается переехать во Францию. Переезд, как обычно, готовился в спешке. Ольга утаскивала различные предметы мебели в лавки мебельных старьевщиков, торговалась там, стремясь получить цену повыше, и занималась упаковкой прочих вещей матери, которые надлежало отправить в Англию. Светлана поужинала напоследок с Уэсли Питерсом в традиционном для их встреч ресторане «Дон-Кью-Инн» в окрестностях Доджвилля. Он был нежен с ней, они мило говорили о всякой всячине и о перспективах Ольги в образовании. А потом Светлана уехала.

Сперва она отправилась на юг Франции, где провела несколько недель в тихом и укромном женском католическом монастыре в Тулузе. Она часто с тоской вспоминала потом этот монастырь. В Париже она посетила Синявских, но на деле вышло, что они не смогли помочь ей найти себе французского издателя. Очевидно, до Светланы не дошел слух, который они еще в 1984 году распустили через лондонскую «Таймс» о том, что якобы она уехала в СССР, соблазненная агентом КГБ Олегом Битовым. Если бы она знала, что это их рук дело, то могла бы не тратить время на бесполезную поездку.

Но куда ей было податься? С жизнью в Висконсине было покончено навсегда. Единственное место, где что-то ее ждало, была Англия. Ольга работала в банке и снимала дешевое жилье в Масвелл-Хилл вместе с тремя друзьями. Она пригласила мать пожить вместе с ними. Светлана провела у них четыре месяца, но, конечно, долго так продолжаться не могло.

Вышло так, как если бы Светлана безрассудно шагнула с обрыва в пустоту, а оттуда вдруг поднялся камень, ставший ей новой опорой. Ее бывший хозяин квартиры в Кембридже профессор Роберт Денман свел Светлану с сэром Ричардом Карр-Гоммом, филантропом, который основал общество «Морпет», некоммерческую организацию, содержавшую несколько жилых комплексов в Лондоне, предназначенных для бедствующих дворян и малоимущих людей. Светлана поселилась в Северном Кенсингтоне в доме по адресу Делгарно-Гарденс 24. Там у нее была своя комната, а кухню, туалет и ванную она делила с пятью другими жильцами — странное ощущение возврата к былой жизни в московской коммуналке.

Обращаясь к своим американским друзьям, Светлана превозносила британское великодушие. «Английские благотворительные работники — замечательные люди». В городе было очень много мест и услуг, которыми пожилые люди могли пользоваться бесплатно: ездить на городском транспорте, ходить на симфонические концерты, посещать библиотеки, где Светлана могла вдоволь изучать темы, давно ее интересовавшие. Она часто ходила в Риджент-парк, где сидела и писала письма. Светлана уверяла друзей: «Ничего страшного, что теперь мне приходится жить на благотворительные средства. Ничего, что вся моя мебель и обстановка — это чьи-то пожертвования. Все это ерунда. Я совсем не чувствую себя этим уязвленной. Я не пожелала жить на хорошие средства, которые мне взялось платить ЦРУ, поскольку посчитала это неправильным. У меня есть четыре готовых к публикации книги, и я еще смогу заработать себе литературным трудом».

От общества Карр-Гомм Светлана получала каждую неделю примерно 60 фунтов. Из этой суммы часть она выплачивала за комнату, питание и тратила остальное на жизнь. Своих соседей Светлана ласково описывала такими словами: «Американец, повар из Китая, бывший алкоголик, разорившийся домовладелец и гей двадцати четырех лет». Неприятным было лишь то, что приходилось делить на всех один туалет и ванную, которые никто не рвался мыть. Британской подруге она говорила: «Судьба постоянно посылает мне необычных людей, которые помогают мне выкарабкаться из пропасти».

В Лондоне Светлана стала принимать участие в массовых шествиях против ядерной войны. Для нее это не было новым устремлением. Несколько лет назад она писала Джорджу Кеннану: «О, КАК БЫ Я ХОТЕЛА жить в стране, у которой нет никаких ядерных бомб и которая никому не угрожает… Джордж, вы такой великий миротворец. ПОЖАЛУЙСТА, СДЕЛАЙТЕ ЧТО-НИБУДЬ! ПРЯМО СЕЙЧАС! ЧТО-НИБУДЬ ПО-НАСТОЯЩЕМУ ЗНАЧИТЕЛЬНОЕ!» Если бы Светлана дала понять публике, что это она, дочь Сталина, шествует по Лондону вместе с другими борцами за мир, то это могло бы привлечь серьезное внимание к антиядерному движению. Тем не менее, Светлана предпочитала не афишировать себя, как обычно, опасаясь, что враги извратят мотивы ее поступков. Когда ее подруга Филиппа Хилл как-то раз оговорилась, сказав, что она «злейший враг самой себя», она ответила ей на это, на удивление спокойно:

Я не думаю, что я злейший враг самой себя. По простой причине: у меня такая пропасть и злых, и добрых врагов, о какой вам, моя дорогая, не приходится и мечтать… Мои враги — на самом деле, не мои, а моего отца, но они готовы использовать меня как предмет-заменитель для своей ненависти. Вам это легко объяснит любой психиатр. Мне постоянно приходится сталкиваться с настоящей враждой, настоящими угрозами, и реальными препятствиями.