Читаем без скачивания «Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

Я взглянул на свое ружье – оно лежало в каяке, и мне не дотянуться было до него. «Иохансен, бери ружье, стреляй в него! Да скорей же, скорее!» Иохансен ждать себя не заставил, он вскинул ружье к щеке, и в ту самую минуту, когда заяц снова приготовился исчезнуть подо льдом, раздался выстрел. Тюлень взметнулся, лег на спину и заколыхался на воде. Кровь хлестала у него из головы. Я бросил нарты, схватил гарпун и с быстротой молнии всадил его глубоко в жирную спину зайца, который еще вздрагивал, распластавшись на воде. Теперь он вдруг весь задергался – оказывается, он еще был жив.

Опасаясь, что тонкий гарпунный линь не выдержит, если огромное животное вздумает воскреснуть по-настоящему, я выхватил нож из ножен я всадил его тюленю в горло. Ручьем хлынула кровь. Вода далеко вокруг окрасилась красным. Обидно было, что драгоценная кровь таким образом пропадает даром. Но делать нечего; лишь бы не упустить самого тюленя. На всякий случай я всадил в него еще один гарпун.

Между тем наполовину втащенные на край льда нарты соскользнули, и каяки с Иохансеном и собаками очутились в воде.

Он попытался было втащить нарты обратно на каяк, но это оказалось ему не под силу, и нарты остались одним концом в воде. Они накренили своей тяжестью весь плот, так что борт каяка Иохансена касался воды. Каяк протекал как решето, и вода в нем набиралась с пугавшею нас быстротой. Стоявший на палубе кухонный аппарат свалился в воду и, подгоняемый ветром, весело поплыл в сторону со всем своим драгоценным содержимым; благодаря алюминиевой покрышке, которая, на счастье, оказалась водонепроницаемой, он не тонул. Лыжи тоже соскользнули и закачались возле каяка на воде, а самый плот наш погружался все глубже и глубже. Я в это время стоял на льду, придерживая нашу драгоценную добычу, не смея выпустить из рук линь. Все вместе взятое представляло картину полной катастрофы.

Но вот каяк Иохансена накренился так сильно, что вода дошла до распоровшегося шва на палубе, и в одно мгновенье весь каяк наполнился водой. Выбора у меня не оставалось: надо было бросить зайца и постараться вытащить каяк, пока он не пошел ко дну. Так я и сделал, хотя наполненный водой каяк был достаточно тяжел. Затем пришла очередь зайца. Тут дело оказалось похуже. Порядком пришлось нам повозиться, прежде чем удалось мало-помалу вытащить грузную тушу на лед. Тогда мы оба громко завопили от радости и принялись от избытка чувств плясать вокруг тюленя. Каяк, полный воды, насквозь промокшие вещи – в этот момент нам все казалось нипочем: у нас был теперь богатый запас и пищи и горючего на долгое время. Наши тревоги как рукой сняло.

Теперь надо было спасать и сушить вещи, в первую очередь, конечно, боеприпасы, от которых зависело все наше существование. К счастью, патроны почти не пострадали, да и заряды дроби в картонных капсюлях не так уж долго пролежали в воде, чтобы успеть промокнуть. Хуже обстояло дело с нашим небольшим запасом пороха: жестянка, в которой лежал порох, была до краев полна водой.

Съестные припасы оказались подмоченными не особенно сильно, за исключением хлеба; он насквозь пропитался соленой водой и от этого не стал вкуснее.

Мы нашли неподалеку место для стоянки, быстро разбили палатку, разрубили тюленью тушу на части и все хорошенько припрятали. Вряд ли плавучие льды давали когда-нибудь приют более довольным и счастливым людям, чем те двое, которые сидя в то утро в спальном мешке ели тюленье мясо и сало и запивали еду мясным бульоном до тех пор, пока только оставалось место в желудке. Оба единодушно признали, что никакой обед на свете не мог быть вкуснее. А потом мы забрались поглубже в свой любимый мешок, с которым пока не было нужды расставаться, и заснули сном праведных, с сознанием, что нам нечего больше беспокоиться о будущем.

Я нахожу, что в данное время самое лучшее, что мы можем сделать – это остаться на месте, кушать тюленину и, не трогая оставшегося провианта, ждать, когда или лед рассеется, или путь станет лучше. Пока что мы смастерим деревянный настил для нарт, попытаемся сделать каяки водонепроницаемыми, а затем облегчим насколько возможно наше снаряжение. Если отправиться в путь сейчас, то придется бросить на месте значительную часть тюленьего мяса и сала, а это было бы, по-моему, безрассудством».

«Воскресенье, 23 июня. Канун Ивана Купалы и вдобавок воскресенье. Как радуются сегодня у нас на родине все школьники! Люди веселыми, радостными толпами спешат за город, в чудесные норвежские леса и долины! А мы лежим по-прежнему здесь, на Севере, среди плавучих льдов, варим и жарим тюленье мясо и сало, жуем эти лакомые блюда, и не видно конца такой жизни; быть может, нам предстоит еще такая же зима. Меньше всего думал я, что в это время мы все еще будем сидеть здесь.

Одна приятная перемена, впрочем, произошла. После того как потребление продовольствия и горючего было доведено до предельно малых размеров, вдруг в нашем распоряжении и того и, другого сколько угодно, мы можем есть вволю, не жалея, когда хотим и сколько хотим. Это даже как-то не укладывается в сознании. И как вкусна эта пища! Она с каждым разом нравится нам все больше. Сало и сырое и жареное, по-моему, великолепно и отлично может заменить масло.

Мясо же тюленье, по нашему мнению, так хорошо, как только может быть хорошо мясо. Вчера на завтрак у нас был суп с вареной тюлениной и сырое сало. К обеду я зажарил прекрасно удавшиеся бифштексы, которые нам обоим показались такими вкусными, что никаким бифштексам из «Гранд-отеля» не сравниться с нашими, хотя, конечно, мы не прочь были бы запить их кружкой доброго мартовского пива. Вечером я испек кровяные оладьи на тюленьем жире вместо масла, и оладьи получились, по мнению Иохансена, первосортные. Меня нечего было и спрашивать.

Но готовить такие кушанья в палатке, на жировой лампе – удовольствие, однако, сомнительное. Если даже лампа не коптит, то чад ест несчастному повару глаза; держать их открытыми невозможно – они закрываются сами собой и бурные ручьи текут из глаз и носа. Но дело чуть было не кончилось совсем печально. Лампа, которую я смастерил из листа нейзильбера, слишком раскалилась под сковородкой, и вдруг все – и куски оладьев на сковородке и ворвань в лампе – разом вспыхнуло.

Пламя взметнулось высоко кверху. Я всячески пытался погасить его, но оно разгоралось все сильнее. Лучше всего было бы, конечно, выбросить самую лампу, но на это не оставалось времени. Палатка стала наполняться удушливым дымом, и как последнее средство я схватил горсть снегу и бросил в кипящую ворвань. Лучше бы я этого не делал. Последовал ужасающей силы взрыв, брызги горящей ворвани разлетелись во все стороны, и вокруг лампы разлилось огненное море, заполнившее палатку и поглотившее все, что находилось поблизости.