Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

На двадцать восьмом заседании покинули съезд самые оголтелые ревизионисты — Акимов и Мартынов. На тридцатом заседании девятнадцатого августа — день, который можно назвать историческим, — снова началось сражение. Выбирали центральные руководящие органы партии.

Когда один из делегатов предложил вместо старой редакции «Искры» избрать новую из трех человек, ссылаясь, как он выразился, на шероховатости, возникающие время от времени в редакции по важнейшим политическим вопросам, Мартов, слишком рано почувствовавший себя победителем после того, как съезд принял его формулировку первого пункта Устава, счел, что он и впредь может командовать съездом по своему усмотрению.

В зале возник неимоверный шум, когда Мартов сказал, что, поскольку поставлен вопрос о внутренних отношениях в бывшей редакции «Искры», он и еще трое редакторов уходят с заседания.

Вслед за тем, полагая, что съезд без Мартова ничто, он ушел. Не очень охотно за ним последовали Старовер, Засулич и Аксельрод. Ушел Плеханов, поручив председательство другому делегату. Вынужден был, скорее из внешней солидарности, нежели по своему желанию, уйти и Ленин.

Председатель обратился к съезду с просьбой ответить, должна ли старая редакция присутствовать при дальнейших прениях. Его никто не слушал: возбуждение нарастало, и беспорядок достиг кульминации, пока наиболее благоразумные делегаты — в их числе Крупская и Землячка — кое-как навели порядок.

Решили, что без присутствия редакторов работа съезда будет облегчена. Однако не прошло и десяти минут, как снова нестройный шум голосов заглушил выступавших. Отдельные делегаты резко спорили друг с другом; их призывали к спокойствию; шум продолжался. Не было Ленина, который умел одним словом возбуждать и успокаивать страсти.

Делегаты перебивали друг друга. Кто стоял за то, чтобы сохранить прежнюю шестерку редакторов, кто предлагал троих, доказывая, что чем меньше редакторов, тем меньше споров и тем продуктивнее будет их работа.

Троцкий и на этот раз вихлялся туда и сюда: то он защищал тройку редакторов, то произносил горячие речи, восхваляя бывшую редакцию «Искры».

Утром съезд отверг предложение Троцкого об утверждении прежней редакции, пригласил старую редакцию вернуться в зал заседаний и принять участие в выборе новой редакции.

Мартов, поняв, что дело проиграно, старался натравить съезд против Ленина, утверждая, что именно он сокрушил старую «Искру», которой, мол, больше не существует, и обвинял Ленина (как всегда, не называя имен) в том, что он ввел в партии «осадное положение».

— Я надеялся, что съезд положит конец осадному положению и наведет в партии нормальные порядки. В действительности же осадное положение с исключительными законами против отдельных групп продолжено и заострено… При таких обстоятельствах, — надменно закончил Мартов, — предположение некоторых товарищей, что я соглашусь работать в реформированной редакции, я должен считать пятном на моей политической репутации. На такую роль согласится не тот Мартов, которого, как я думаю, вы знаете по работе. Для всех не тайна, что речь при этой реформе идет не о работоспособности старой редакции, а о борьбе за влияние на Центральный Комитет, то есть о желании превратить ЦК в орудие редакции.

Ленин тут же уличил Мартова во лжи, заявив, что его предложение о трех редакторах Мартову было заранее известно и тот не протестовал против него.

— До какой степени глубоко мы расходимся здесь политически, — это слово Ленин особенно подчеркнул, — с Мартовым, видно из того, что он ставит мне в вину желание влиять на ЦК, а я ставлю себе в заслугу то, что я стремился и стремлюсь закрепить организационным путем. Оказывается, что мы говорим даже на разных языках. К чему была бы вся наша работа, все наши усилия, если бы венцом их была бы все та же старая борьба за влияние, а не за полное приобретение и упрочение влияния. Да, — воскликнул Ленин, — товарищ Мартов совершенно прав: сделанный шаг есть, несомненно, крупный политический шаг, свидетельствующий о выборе одного из наметившегося теперь направления в дальнейшей работе нашей партии! И меня нисколько не пугают страшные слова об «осадном положении» и об «исключительных законах против отдельных лиц и групп»… По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только можем, мы обязаны создавать «осадное положение», и весь наш Устав, весь наш утвержденный отныне съездом централизм есть не что иное, как «осадное положение» для столь многочисленных источников политической расплывчатости. Против расплывчатости именно и нужны особые, хотя бы исключительные законы, и сделанный съездом шаг правильно наметил политическое направление, создав прочный базис для таких законов и таких мер.

Съезд решил избрать редакцию из трех человек: Ленин, Плеханов и Мартов после тайного голосования оказались избранными.

Мартов, чтобы сорвать и это решение, отказался быть членом редакции. Съезд, которому надоели его увертки и надменность, предоставил двум избранным редакторам кооптировать в редакцию третьего.

Флегонт, впитывавший каждое произносимое Лениным и его сторонниками слово, откровенно радовался победе. Сидя позади делегатов на местах, отведенных гостям, он отбил ладони, аплодируя тем, кто выступал за Владимира Ильича.

Вокруг Ленина к тому времени, как выражались некоторые делегаты, образовалось компактное большинство, равно как и вокруг Мартова — столь же компактное меньшинство.

Еще резче эти две группы определились при выборе Центрального Комитета партии.

Мартов, уже зная, что ни один из кандидатов, предлагаемых им из числа шатающихся вкось и вкривь членов партии, не пройдет, правдами и неправдами добился того, что меньшинство отказалось принимать участие в голосовании кандидатов в члены Центрального Комитета.

Большинство избрало членами ЦК людей, которых Флегонт знал лично и понимал, что они способны работать в самых тяжелых условиях русского подполья. Хотя на съезде из конспиративных соображений был назван только один из избранных членов ЦК, несколько позже Флегонт узнал, что в составе ЦК и руководитель Юго-восточного транспортного бюро Глеб Кржижановский.

Неизвестно, кто из делегатов после выборов в ЦК и в Совет партии пустил в оборот слова «большевики» и «меньшевики». С той поры они прочно вошли в историю: первое как символ твердости и целеустремленности, второе как символ отступничества и предательства.

…В конце заседания, когда были решены последние и важные организационные проблемы, Флегонт подошел к Крупской.

— А раскол-то, пожалуй, уже есть, Надежда Константиновна, — сказал он.

— Но есть то, что много, много важнее, Флегонт Лукич, — вмешался в разговор стоявший рядом Ленин. — Есть партия.

Глава двенадцатая

Прошел еще год, и в Двориках узнали, что невесть с чего началась война, та самая маленькая, победоносная война, которая «грезилась так сладко бесценному Ники».

Верные своей вероломной стратегии, «внуки неба» под командой адмирала Того, презирая такие пустяки, как формальное объявление военных действий, напали на русский флот, обстреляли Порт: Артур, а через два дня объявили России войну.

Началась она в самое подходящее время: народ бунтовал тайно и явно; бунтовали рабочие и мужики, начала бунтовать интеллигенция.

Пироговский съезд врачей, вместо того чтобы обсуждать медицинские проблемы, занялся конституцией. Съезд разогнали, а чтобы господа врачи не могли услышать резолюций, трактующих о конституции, пришлось поставить под окнами четыре военных оркестра. Деятели технического и профессионального образования, уклонившись от подлежащих обсуждению вопросов, решали вопрос о том, как бы укоротить власть Николая Второго.

Нелегальное студенческое собрание в Одессе послало приветствие Российской социал-демократической партии… Харьковские студенты напали на Союз Михаила Архангела.

Охранка сообщала о новых типографиях «Искры», обнаруживаемых то там, то здесь… Арестовали, сослали в Сибирь сотню социал-демократов Тифлиса, но через час после ареста появилась листовка от имени нового Тифлисского комитета партии.

Эсеры стреляли в кавказского наместника князя Голицына, в белостокского полицмейстера Метленко; фон Плеве получил от боевой организации эсеров четвертый смертный приговор.

«Теперь, — мечталось Николаю, — бесчинства черни прекратятся. Заводам даны военные заказы, рабочим будет не до стачек. Мужиков — на фронт, и они тоже успокоятся. А с прочими изменниками поступят согласно законам военного времени: вешать и стрелять».

Манифестации следовали одна за другой: фон Плеве не щадил казны для подкупа верноподданных голодранцев, представлявших на манифестациях народные массы. Звонили колокола, попы служили молебны о даровании победы. Наместнику на Дальнем Востоке вагонами отправляли иконы Серафима Саровского. Офицеры ехали на войну, как на увеселительную прогулку.