Читаем без скачивания Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Наряду с этой необычайной деятельностью в области филологии нас поражает малая активность в остальных науках. Все, что в философии казалось стоящим внимания, как например, Лукрециево изображение эпикурейской системы в поэтически наивной оболочке досократовской философии и лучшие сочинения Цицерона, производило действие и находило для себя подходящую публику не благодаря, а вопреки своему философскому содержанию, единственно в силу своей эстетической формы. Многочисленные переводы эпикурейских сочинений и труды пифагорейцев, равно как и обширное сочинение Варрона об элементах чисел и еще более пространный труд Фигула о богах не имели, без сомнения, ни научной, ни чисто формальной ценности. И в специальных науках дело обстояло плохо. Написанные Варроном в диалогической форме книги о земледелии, конечно, более методичны, чем труды его предшественников, Катона и Сазерны, на которых он и бросает не один неодобрительный, косой взгляд, но зато они в общем были скорее результатом кабинетного труда, чем, подобно этим древнейшим сочинениям, порождением живого опыта. О них, как и о юридических трудах Сервия Сульпиция Руфа (консул 703 г. [51 г.]), ничего нельзя сказать, как только то, что они служили диалектическим и филологическим убором для римской юриспруденции. В этой области нечего более назвать, разве только три книги Гая Мация о стряпне, соленье и варенье, бывшие, сколько нам известно, древнейшей римской поваренной книгой и составлявшие как сочинение знатного лица, действительно, замечательное явление. Что развитию математики и физики содействовал рост эллинистических и утилитарных тенденций монархии заметно уже из усилившегося их значения в школьном преподавании и из некоторых практических применений, к которым, кроме реформы календаря, можно еще причислить появление в эту эпоху стенных карт, улучшение техники судостроения и музыкальных инструментов, разведение садов и такие постройки, как упоминаемый Варроном птичник, свайный мост через Рейн, сооруженный инженерами Цезаря, наконец, две деревянные, полукруглые эстрады, устроенные так, что их можно было сдвигать вместе, и употреблявшиеся сперва порознь, как два отдельных театра, а впоследствии вместе, как амфитеатр. Выставлять напоказ во время народных празднеств чудеса иноземной природы было не редкостью, и описания замечательных животных, вставленные Цезарем в отчеты об его походах, доказывают, что если бы появился второй Аристотель, он снова нашел бы достойного себе монарха. Все литературные достижения, о которых упоминается в этой области, тесно связаны с неопифагорейством, как, например, сопоставление Фигулом греческих и варварских, т. е. египетских, астрономических наблюдений и его сочинения о животных, ветрах, половых органах. После того как греческое естествознание от Аристотелевых стремлений открыть закономерность в частных случаях стало все более и более уклоняться к эмпирическому, большей частью некритическому наблюдению внешних и бросающихся в глаза явлений природы, естественные науки, превратившиеся в мистическую натурфилософию, могли только парализовать и притуплять умы, вместо того чтобы просвещать и возбуждать их; и ввиду подобных тенденций многие предпочитали держаться того тривиального положения, которое Цицерон выдавал за Сократову мудрость, именно, что естествоведение допытывается тайн, которые никому недоступны или которых никому знать не надлежит.

Если мы в заключение бросим взгляд на искусство, то и здесь обнаруживаются те же нерадостные явления, которые наполняют всю духовную жизнь этой эпохи. Среди финансовых затруднений последнего периода республики государственное строительство почти совсем приостановилось. Об архитектурной роскоши знатных римлян было уже рассказано выше: благодаря ей архитекторы научились расточительно обращаться с мрамором; цветные сорта вроде желтого нумидийского (giallo antico) и других вошли в употребление в это время; лунскими (каррарскими) мраморными каменоломнями стали пользоваться впервые только теперь; начали выкладывать комнатные полы мозаикой, украшать мраморными плитками стены или даже расписывать под мрамор штукатурку; это были первые зачатки позднейшей стенной живописи. Но искусство ничего не выиграло от этой расточительной роскоши.

В изобразительном искусстве число знатоков и любителей коллекций постоянно возрастало. Было лишь аффектацией Катоновой простоты, когда какой-то адвокат говорил перед присяжными о художественных произведениях «некоего Праксителя»; все путешествовали по замечательным местам, и профессия художественного «чичероне», или, как тогда говорили, экзегета, была далеко не из худших. За древними художественными произведениями шла настоящая охота, — правда, не столько за картинами и статуями, сколько (в соответствии с грубым характером римской роскоши) за художественной утварью и комнатными и столовыми украшениями всех родов и видов. Уже в это время раскапывались старинные греческие могилы в Капуе и Коринфе в погоне за металлическими и глиняными сосудами, положенными в могилу вместе с умершими. За маленькую фигурку из бронзы платили до 40 тыс.; за два ценных ковра — 200 тыс. сестерциев, хорошо сработанная медная кухонная машина стоила дороже целого имения. Понятно, что при этой варварской погоне за предметами искусства богатых любителей зачастую обманывали их поставщики; но экономическое разорение Малой Азии, особенно богатой предметами искусства, доставляло на художественный рынок немало действительно древних и редких предметов роскоши и искусства, и из Афин, Сиракуз, Кизика, Пергама, Хиоса, Самоса и других древних художественных центров все, что подлежало, и даже многое, не подлежавшее продаже, переселялось во дворцы и виллы знатных римлян. Уже раньше говорили мы о том, какие сокровища искусства скрывались, например, в доме Лукулла, который, бесспорно, недаром обвинялся в том, что удовлетворял своему артистическому чутью в ущерб своим военачальническим обязанностям. Любители искусства теснились в его доме, как ныне в вилле Боргезе, и уже тогда раздавались жалобы на то, что сокровища искусства хоронились в глубине дворцов и загородных домов знатных вельмож, где их можно было обозревать лишь с трудом и только с особого разрешения владельца. Напротив, общественные здания отнюдь не в такой же пропорции наполнялись знаменитыми произведениями греческих художников, и во многих из столичных храмов все еще ничего не стояло, кроме древних, выточенных из дерева изображений богов. О художественном творчестве этого времени почти что нечего сказать; в эту эпоху не называют почти ни одного скульптора или живописца, кроме некоего Арелия, работы которого продавались нарасхват, но не ради их художественного достоинства, а потому, что этот отъявленный повеса давал в лице богинь верное изображение своих любовниц.

Значение танцев и музыки возрастало и в общественной и в домашней жизни. Мы уже говорили о том, что театральная музыка и пляски получили в сценическом развитии этого времени более самостоятельное значение; можно только добавить, что теперь в Риме даже на публичной сцене давались часто представления греческими музыкантами, танцовщиками и декламаторами, как это было заведено в Малой Азии и вообще во всем эллинском мире и везде, где распространялась эллинская цивилизация 142 . Кроме того, мы видим еще музыкантов и танцовщиц, которые показывали свое искусство за столом и вообще по заказу, и, наконец, нередко в знатных домах имелись собственные оркестры струнных и духовых инструментов, а также певцов. Знатные люди и сами прилежно пели и играли, это доказывается уже включением музыки в круг общепринятых предметов обучения; что же касается танцев, то, не говоря уже о женщинах, даже консуларам ставили в упрек, что они исполняли в тесном кругу разные пляски.

Однако к концу этого периода обнаруживается одновременно с началом монархии и наступление лучшего времени для искусства. Мы уже раньше указывали, какое сильное развитие получила благодаря Цезарю столичная архитектура и как это должно было сказаться на строительном деле во всем государстве. Даже в выделке монетных штемпелей замечается около 700 г. [54 г.] поразительная перемена; грубый и по большей части небрежный до той поры отпечаток выделывается с этих пор тоньше и тщательнее.

Мы дошли до конца римской республики. Мы видели ее властвовавшей в течение целого полутысячелетия над Италией и прибрежными странами Средиземного моря; мы видели, как она не под давлением внешней силы, а вследствие внутреннего разложения приходила в упадок в политическом, нравственном, религиозном и литературном отношении и уступила место Цезаревой монархии. В том мире, который застал Цезарь, было много благородных пережитков минувших веков и бесконечная бездна роскоши и блеска, но мало ума, еще менее вкуса и всего меньше — веселья и радостного наслаждения жизнью. Это был поистине одряхлевший мир, и даже гениальный патриотизм Цезаря не мог вполне обновить его. Заря не наступит, пока не установится полная ночная мгла. Тем не менее для измученных народов вокруг Средиземного моря наступил благодаря Цезарю после удушливого полдня приятный вечер; и когда вслед за долгой исторической ночью занялся для усталых народов новый день и новые нации устремились в свободном самоопределении к иным, высшим целям, тогда между ними нашлось немало таких, в которых взошло семя, посеянное Цезарем, и которые были и поныне остаются обязанными ему своей национальной индивидуальностью.