Читаем без скачивания СЕРЕБРО И СВИНЕЦ - Владимир Серебряков

Обри раздраженно втянул воздух сквозь зубы… и закашлялся, наглотавшись дыма. Сигарета тлела.

Полковник вытащил ее изо рта двумя пальцами, как ядовитую букашку, чувствуя, как волосы его встают дыбом. Было бы очень легко решить, что помог проходивший мимо офицер… если бы Обри не помнил совершенно точно, что руки того были пусты. Он повернул голову, но спина незнакомого майора уже скрылась за поворотом.

“Он назвал меня по имени, – сообразил Обри. – И по старому званию… тому званию”.

Полковник бессильно привалился к стене. Сигарета по-прежнему тлела в его руке, а в голове билась, как отчаявшаяся муха, одна-единственная мысль: “Они меня достали… все-таки достали… даже здесь они меня достали…”

– Ну что, дед? – Алекс поставил опустевшую бутылку под стол. – По последней?

– По последней, – степенно кивнул дед. – Ирина Сергеевна, может, все-таки присоединитесь к нам?

– Ну уж нет! – возразила сидящая рядом с Алексом молодая женщина. Прожитые в глуши годы ничуть не испортили ее красоты, и люди малознакомые в последнее время подчас принимали их не за мужа с женой, а за отца с дочерью. Впрочем, чужаков в доме Алексея и Ирины не привечали. – Этот яд, который вы с таким удовольствием пьете… Ни за что, и тебе, – она резко повернулась к Алексу, и от этого движения густые пушистые волосы цвета меди, взметнувшись, на миг замерли в воздухе, прежде чем снова упасть на плечи, – еще отсоветую.

– Ой, не надо этого делать, девонька! – в притворном испуге запричитал дед. – Заговоришь его, заворожишь…

– Сейчас модно говорить “закодируешь”, – усмехнулся Алекс.

– Во-во, зашифруешь, а жить-то ему потом как? У нас в России водка, это, знаешь ли, не выпивка…

– …А средство выживания, – закончил Алекс. – Ладно, дед, будет тебе. Все это она знает, да и ты все знаешь. А то не ты меня учил, что алкоголь – это органический яд, равно как и мясо, и сладкое. Я твои уроки хорошо запомнил, не надейся.

– Так то на войне, – вздохнул дед, отводя взгляд в сторону. – Там спрос другой.

– И то верно. – Алекс приподнял граненый стакан и, дождавшись, пока дед проделает то же, одним движением опрокинул в глотку огненный напиток.

– Ух! – выдохнул он. – Такие уж вот мы, люди, саморазрушающиеся системы.

– Ты еще скажи – “иррациональные”, – хмыкнула молодая женщина.

– Ты и такое слово знаешь? – наигранно удивился Алекс. – Ах, ну да, ты ведь у меня холодная, насквозь рациональная, – он приобнял жену за плечо, притянул к себе, и та нежно склонила головку на его плечо, – любимая, милая, самая-самая дорогая на свете…

– Ну чисто голубки воркуете, – насмешливо заметил дед. – Прямо сердце радуется, на вас глядючи…

– Товарищ генерал-майор, – сказал Алекс, зарываясь лицом в пушистую осеннюю рыжесть. – Выходите из образа. Он вам мал.

Дед вздохнул.

– Генерал-майору позволительно переигрывать, – буркнул он, вертя опустевший стакан. – Это майору за такое враз бы оценку выставили… какой-нибудь парш… а генералу можно.

– Брось ты прибедняться, а? – сказал Алекс. – “Бывший полковник бывшего СМЕРШа”. Сидишь тут, на нас смотришь, в окошко иногда поглядываешь. Чего тебе еще от этой жизни надо?

– Да ничего, наверное, – задумчиво проговорил дед, опуская стакан на стол. – Внученек… с хитрой резьбой. Вот уж, что называется, не думал, не гадал, каким оно будет – мое стариковское счастье, а оно таким оказалось.

– Как там она? – настороженно спросила Ирина.

– Все нормально, – сообщил дед, приподнимаясь и выглядывая в окно. – На лужайке сидит, перед грядками. Очень уж ей моя земляника по вкусу пришлась.

Алекс тоже перегнулся через подоконник. В последнее время катаракта все сильней донимала старика, но тот из гордости не признавался, что зрение его слабеет. Впрочем, сейчас это было даже к лучшему.

Девочка лет шести в воздушном зеленом платьице действительно сидела перед земляничными грядками и, не отрываясь, смотрела на них. И под этим, не по-детски сосредоточенным взглядом крохотные ягоды стремительно наливались спелой краснотой.

Толпа обтекала Леву Шойфета, недовольно урча и толкая в сутулую спину. Стиснув зубы, Лева медленно ковылял в этом бурлящем потоке, подволакивая хромую ногу. Погода на улице была премерзкая, и старый перелом ныл, напоминая о том, что Лева принес страшную клятву забыть.

Странно, но после возвращения из Эвейна жизнь его не изменилась совершенно. Всего однажды его вызвали с работы на Лубянку – очень вежливо и нестрашно, – и там, в тишине кабинета, выходившего окнами в глухой колодец двора, объяснили, что события летних месяцев 1980 года, так несчастливо совпавшие с Московской Олимпиадой, не должны стать достоянием гласности. Никогда. Переводчика не заставляли подписывать никаких бумаг – это значило бы, что несчастливая операция все же состоялась, а ее полагалось считать небывшей. Впрямую седоволосый и седоглазый человек, чьего звания Лева с перепугу не запомнил, не объяснял ничего, но у лингвиста сложилось впечатление, что идеологический противник сбежал из параллельного мира столь же позорно.

А дальше не было… ничего. Родители, кажется, решили, что необычно молчаливого сына отправляли в Афганистан по какой-то государственной надобности, дедушка Рувим получил повод гордиться отслужившим, пусть недолго, зато по-настоящему, внуком, начальство косилось вначале, а потом перестало. И если бы не сны, Лева мог бы и сам решить, что нелепая и жуткая секретная операция ему просто привиделась в бреду.

Но каждую ночь ему снились зеленое небо Эвейна и сверкающие на неестественно жарком солнце кирасы воинов Бхаалейна.

Самые неожиданные вещи порой пробуждали в жизни каскады воспоминаний, заставлявшие Леву цепенеть от ужаса и покрываться холодным потом. Особенно сильно действовали на него запахи. Лева перестал выезжать за город – его пугал запах навоза. На улице порой ноздри его улавливали на полувдохе какую-то комбинацию летучих: молекул, и призраки прошлого вдруг вставали перед глазами.

Лева заслужил среди коллег и друзей репутацию человека с причудами, но и не более. Он даже исхитрился жениться, пробудив в своей избраннице материнский инстинкт непреодолимой силы. Завел семью. Сделал научную карьеру.

Потом началась перестройка.

Пережив первоначальный шок, вызванный не столько политическими событиями, сколько смертью деда – сердце старика не выдержало такого предательства идеалов, – Лева на удивление неплохо приспособился к новой жизни, хотя его исследования фонетических сдвигов в германских языках IV-V веков оказались в одночасье никому не нужны. Он был несколько раз жестоко кинут, после чего по строгому наказу супруги оставил попытки влиться в систему мирового капиталистического хозяйства. Вместо этого он освоил смежную профессию. Прикупив на последние деньги, оставшиеся после экономической реформы, новую лет для пишущей машинки и ящик краденой бумаги, Лева принялся переводить научную фантастику для расплодившихся в первые годы перестройки мелких издательств.