Читаем без скачивания Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани) - Виктор Салошенко

Сейчас я могу лишь удивляться тому, что находились средства и силы еще и на строительство стадионов, о коих и не ведала Россия; Дворцов пионеров, школ, вузов, домов культуры, больниц, санаториев, пионерских лагерей, баз отдыха и жилья…

Это особенно ярко проявилось в строительстве нового Сочи. В конце мая 1936 года мы с мамой при довольно крутой волне высадились с борта комфортабельного теплохода «Аджаристан» в моторный баркас, доставивший нас к сочинской свайной пристани.

Нынешнего красавца — порта не было и в помине… Не было и прибрежной береговой железнодорожной ветки Туапсе-Сочи… Многого и из того, что так присуще нынешнему Сочи, еще не было… Отцу были поручены большие объемы бетонных работ. Только что, еще не полностью, вступил в строй санаторий РККА им. К. Е.Ворошилова, заканчивалось строительство санатория для работников тяжелой промышленности им. Серго Орджоникидзе, возводились другие здравницы, а заодно большая больница и школы.

Как‑то краснодарская городская газета поместила коротенькую информацию о собрании сочинских коммунистов, приправленную мыслишкой о том, что, дескать, мало они поразрушали, еще, мол, захотелось… Отец последние два — три года своей жизни с болью воспринимал всякую перестроечную мерзопакость и галиматью, а тут лишь рассмеялся: «Вот же стервецы!». По трудовому соглашению, заключенному отцом с властями города — курорта, его семью прикрепили к питанию в столовой санатория ВЦИК СССР «Кавказская Ривьера» и с предоставлением пропусков на пляж и на территорию здравницы. Там я вместе с мамой и её тогда еще молоденькой сестрой Тамарой Кирилловной Чередниченко оказался в окружении очень солидных людей, буквально государственных мужей того времени.

Увы, время поглотило их, и даже любительские фотографии, когда‑то хранившиеся в семье, в конце 30–х годов были мамой сожжены, как была ею же сожжена записная московская книжка тети Томы с именами и телефонными номерами большинства этих веселых и уверенных в себе дядечек. Как не вспомнить Александра Трифоновича Твардовского:

Тут ни убавить,

Ни прибавить, —

Так это было на земле…

Осталась лишь одна наша фотография с «Дедушкой русской авиации», одним из первых русских асов, Борисом Иллиодоровичем Россинским, первым учителем и наставником великого Михаила Громова. Я отчетливо помню, как на олеандровой аллее меня с веселым смехом поздравляли со знаменательным событием в моей мальчишеской жизни — встречей с Иосифом Виссарионовичем Сталиным.

…Недавно был сдан в эксплуатацию мост через реку Сочи, и мы с тетей Томой шли к нему от платановой аллеи, направляясь утром в Ривьеру. У моста стояли открытые машины и лимузины. И некий молодой человек с широко открытым воротом белой рубашки, наклоняясь к нам, сказал: «А вы, девушка с мальчиком, проходите, проходите…». На мосту довольно ранним утром было безлюдно, и Тома вдруг дернула меня за руку и каким‑то особенным шепотом воскликнула: «Смотри… Сталин…». Он шел по другой стороне моста, от Ривьеры, навстречу нам, ведя правой рукой по сверкающе белому под утренним солнцем каменному парапету. Запечатлелась контрастность двух цветов в его небольшой ладной фигуре. Белая парусиновая фуражка с белым козырьком, белый китель, белые брюки, вправленные в иссиня — черные сапоги. И брови, и усы, и глаза казались особо темными на этом белом фоне. И еще запомнилось синее утреннее небо, ниспадающее за его спиной в такое же утреннее синее море… Думал ли я, что означал и будет означать этот человек в судьбе моей страны, моего народа и лично моей! Как походя и тупо будут оценивать все сделанное им! И каждая страница этой книги, пробудившей эти мои воспоминания, каждый горький и гордый год, упомянутый в ней, так или иначе, при его жизни и после его жизни, связаны с ним. А тогда в тени парка Ривьеры веселые дядечки подшучивали над свалившимся на мальчика счастьем «лицезреть самого…». Пройдет время, и я буду беспомощно винить себя за те два — три года, когда поколебалась моя вера в исторической правоте этого очень сложного, очень неоднозначного и, безусловно, неисчерпаемо гениального человека. Не сразу я дошел до прилюдного еще в царствование Никиты Хрущева смакования эпиграммы:

Без околичности

Жизнь правду нам открыла:

То был культ личности Теперь у нас культ рыла.

И чтобы, по возможности, достаточно резюмировать свое сегодняшнее отношение к нему, позволю себе процитировать самого себя.

И вознесен, и осужден,

и беспардонно оклеветан, он полубогом и вождем спокойно встал над целым светом.

И как истошно не скули, грызя подол его мундира, а он в истории Земли творец незнаемого мира.

И кровь, и слезы, и восторг, и верность вплоть до мук и смерти он из народных душ исторг в огне великой круговерти.

И с каждым шагом все видней над горизонтом расстояний из грешной бренности тех дней растет бессмертие деяний.

5 декабря 1936 года была принята сталинская Конституция. Согласно новому административному делению, был образован Краснодарский край в сентябре 1937 года. И тогда же небывало торжественно, даже парадно прошли выборы в Верховный Совет СССР первого созыва. Не помню, кого из первых секретарей крайкома и в какую из двух палат Верховного Совета избирали тогда краснодарцы, но помню, как агитаторы с избирательного участка заранее договорились с моими дедушкой и бабушкой о том, что они, старейшие в нашем дворе, первыми в 6 часов утра придут для исполнения своего гражданского долга. Студеным и снежным декабрьским утром, принаряженные, как для своих редких ритуальных походов в церковь, мои Кирилл Антонович и Варвара Никитична были усажены в престижную тогда машину «М-1» (Эмку), доставлены на участок и столь же заботливо сопровождены домой, да еще с какими‑то кондитерскими сувенирами. Вся наша семья, и я в том числе, поднялась в декабрьскую утреннюю темень, чтобы видеть сиё торжество. А потом вообще радости моих стариков не было границ, когда по радио сообщили: «Первыми отдать свои голоса за кандидатов блока коммунистов и беспартийных к урне для голосования подошли старейшие кубанцы Кирилл Антонович и Варвара Никитична Чередниченко…». Безо всякой иронии свидетельствую, что в этом ставшем нарицательным 37–м году и впрямь «жить стало лучше, жить стало веселее». И поэтому сменявшие один другого с кинематографической быстротой первые секретари Краснодарского крайкома ВКП (б) И. А.Кравцов, М. И.Марчук, Л. П.Газов никак не запечатлелись в моей мальчишеской памяти, никаких разговоров о них я попросту не слышал, хотя при мне обсуждались любые политические вопросы, ибо табу молчания о том, что говорится дома, для меня лично, да и для других моих сверстников, было священно.

Таковы разительные противоречия эпохи. Главенствовал же в нелегкой жизни тех лет не показной, не казенный, а из души идущий энтузиазм строителей новой жизни. Нынешним ужам от телепропаганды никогда не поверить в него, никогда не понять красоты соколиного взлета! И еще об одной запоминающейся особенности тех лет. Находясь среди взрослых, видя их обращение друг к другу, их манеру общения, я никогда ни при каких обстоятельствах не замечал ни чинопочитания, ни раболепия, ни заискивания перед вышестоящим должностным лицом. Спокойное и достойное равенство было естественным и обычным, идущим еще от большевистских традиций революционных лет. Так вели себя и Жлоба, и легендарный соратник Атарбекова, чекист с двумя темными ромбами в малиновых петлицах Папашенко, и даже Малкин, оставивший о себе черную память погубителя многих людей.

Теперь, обращаясь к жизни моих родителей в те годы, пересматривая старые любительские снимки сослуживцев-строителей, просто друзей семьи, я невольно мысленно озвучиваю строки моего покойного друга чудесного советского поэта Михаила Львова.

…Какие лица у людей И — старые,

И — молодые,

Без «голодания»

Худые…

Все — как светильники идей.

Десять лет возглавлял Краснодарский крайком ВКП(б) Петр Ианнуарьевич Селезнев. И за исключением военных лет мне все эти годы приходилось частенько видеть его выходящим на прогулку или садящимся в машину у ворот занимаемого им дома по ул. Чапаева, в половине квартала от родного моего двора. Говорилось об этом человеке не очень много. У меня осталось впечатление, что жизнь наша шла сама по себе, а он где‑то и как‑то на недоступных взорам высях «осуществлял руководство».

Один — единственный раз его появление перед людьми сопрягалось с величайшим подъемом чувств — это его выступление перед краснодарцами в мглистый, пахнущий гарью выжженных зданий день освобождения города от фашистов. Стоящий на превращенном в трибуну грузовике, в своей серой шинели, он олицетворял силу и радость победы, само чувство свободы, само возвращение нашей дорогой, родной нам советской жизни.