Читаем без скачивания Душехранитель - Сергей Гомонов

И тут — ты. Кстати, всегда хотел спросить: что ты делала тогда в том парке? Зачем пришла? Как оказалась на берегу «кратера»? Почему Бэалиа бросилась именно к тебе? Впрочем, все это уже неважно…

Я испугался. Волчица была доброй и никогда не причинила бы вреда человеку, но все-таки душа зверя — загадка…

А ты смеялась и трепала ее белоснежную шерсть. И смело сказала мне: «Что хозяин, что его пес!» Я ответил: «Это псица». Ты махнула рукой: «Неважно! Вас обоих можно показывать за деньги!» Я не слушал. Я понял, что влюбился в тебя. Хотя и знал, что ты приведешь меня к гибели.

Говоришь, это моя особенность, моя черта — влюбляться в того, кто приводит к гибели? Наверное, тебе известно больше, чем мне. Из всех нас одна ты помнила все. И никому ничего не говорила… Нет, я не укоряю…

Подсказываешь, что Ал был таким же, как я, до того, как прийти к Учителю? Ну что ж, я подозревал и это… Тут нет ничего удивительного, хотя бы по одной простой причине… И тебе она известна не хуже…

…Я был счастлив, когда ты согласилась стать моей супругой. И на второй день нашей свадьбы едва не погиб Ал — ты помнишь? Он упал со скалы и разбился почти насмерть… Проклятые горы — его всегда тянуло куда повыше… Вам обоим было по шестнадцать. Теперь я знаю суть, но тогда… Бэалиа пережила Ната ровно на день. И это ведь тоже было неслучайно. Я сам выкармливал из соски их единственного выжившего щенка…

Но я снова отвлекся. Мы ведь вспоминаем нас с тобой. Хотя…что такое — «мы с тобой»? Все настолько перепуталось, что я не могу не думать о той упорядочивающей «оси». Оставить тебя в покое с этой «осью»? Давай попробуем обойтись без нее. Однако в этом случае не жди от меня поэтических описаний и мудрости…

Для меня ты была всем. Но я всегда изумлялся: даже в минуты сумасшедшей страсти ты не позволяла касаться твоих роскошных черных волос. Ха-ха! Говоришь, что это в моем духе — помнить плотские приметы? Да, в моем…

Каждый жест твой, каждое твое слово было исполнено прелести. Ты была совершенна даже в гневе, и все-таки ты почти всегда хранила холодность. Я не чаял в тебе души — а ее в тебе и не было. Я искал твое сердце, пусть бы даже оно оказалось кристаллом льда — а сам выкинул все зеркала, дабы не созерцать своего убожества. Меня тянуло заполнить пустоту — а я не знал, что пытаюсь тем самым накормить бездонную черную дыру. Вся моя любовь, вся страсть, забота, нежность поедались тобой, сжимаясь до состояния песчинки, молекулы, атома. Ты глотала, но отдавать не могла. Такова твоя природа, но без тебя было бы невозможно решить все условия поставленной Задачи.

И когда Ал познакомил меня с «солнцем», которое лишь отдавало, ничего не требуя взамен, которое светилось хрустальной радугой смеха и одаривало своими лучами, своим теплом и светом всех, кто в этом нуждался, я понял, что круг замкнулся… Все составляющие были вместе. И что это были за составляющие, о, Природа! Жаль, ты не слышала моего смеха, сопроводившего жуткую догадку, что озарила меня вместе с улыбкой солнечной девушки, будущей жены нашего с тобой братишки-Ала. Его, этот горький смех, слышал только волк, сын того Ната и моей белой красавицы Бэалиа. Только Нат, волк, и понимал меня в те годы. Кому же еще, как ни атмереро, понять коэразиоре? И, соответственно, наоборот. Правда, тогда я об этом лишь догадывался, блуждая впотьмах без малейшего проблеска света…

Спустя несколько лет Паском увлек нас своей идеей, и больше мы никогда не видели наш Оритан. По крайней мере, таким, каким он остался в наших сердцах навсегда…

А теперь мы с тобой заключены в эту дурацкую куклу, закопаны на глубине семнадцати ликов от поверхности земли и обездвижены. Но ты же знаешь, что это ненадолго. Что такое пять земных лет для тех, кто познал вечность? Я сделаю так, как хочешь ты, но при одном небольшом условии: один раз у меня будет возможность поступить так, как пожелаю сам. Да, это будет совсем маленькое желание. Конечно, оно связано с Танрэй! При чем здесь — «старый прелюбодей»?! Не сердись, Ормона, просто в нашей с тобой ситуации этот вопрос давно утратил свою актуальность. Ну и что ж, что со мной «только отвернись»? Ты дашь фору десяти таким, как я. Итак, ты согласна? Что ж, тогда…

Вперед!»

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ИЮЛЬ. РОСТОВ-НА-ДОНУ

Шеф отмечал свой день рождения всегда одинаково. Сотрудники фирмы приходили в его кабинет, Ромальцев усаживал всех за стол, болтая с каждым, кто обращался к нему, и перешучиваясь с остальными. Федор Иванович Зеев, совладелец «Финиста», всегда сидел особняком и с царским видом поглядывал на подчиненных. В отличие от Влада, он был «застегнут на все пуговицы» и неприступен.

Для Николая это было третье празднование дня рождения начальника. И ему нравилась та обстановка, которую умел создать Ромальцев во время праздников. А уж на свой день рождения тот «дурковал» вовсю.

Забавно было смотреть на коллег. Кто-то откровенно подхалимничал. Влад, веселясь, принимал игру. Кто-то стоял в сторонке. Кто-то общался с Ромальцевым на равных. Николаю нравилось то, как шеф умел сглаживать острые углы. Гроссман являлся скорее наблюдателем. Вместе с ним работали и интриганы, однако дальше «крысиной возни» их деятельность не заходила: фирма была слишком маленькой для того, чтобы как следует развернуться на закулисном поприще. Были также «рабочие лошадки», чаще всего — женщины бальзаковского возраста, которых все устраивало. Подмазаться к начальству пытались карьеристы. Федор Зеев очень любил «гороховых шутов» — двух парней, недавно окончивших университет. Они потешали старика своими выходками.

Николай по старой привычке сразу повесил на сотрудников «Финиста» ярлыки, и за те три года, что он проработал у Ромальцева, для него в этих людях ничего не изменилось. Сам Гроссман в любимчики не стремился, хоть и выкладывался на работе полностью. Еще бы: Влад по знакомству удостоил его нешуточного оклада. Кроме того, работать Николай умел и любил.

У них с шефом сразу создались особые отношения. Они прекрасно понимали друг друга, даже, бывало, философствовали при встречах, и в то же время Влад не подпускал к себе Николая ближе определенного рубежа. Гроссман, конечно, и не стремился нарушать границу, а умение Ромальцева, не обижая человека, поставить заслон, его восхищало. Все считали Влада открытым, искренним человеком, старожилы компании твердили, что прежде он был совсем иным. Но Николаю казалось, что нет более закрытой личности, чем Влад.