Читаем без скачивания Мир приключений 1974 - Николай Коротеев

— Да не пьет он! Какое там помутнение?! Бог с вами!

Женщина смотрела на него с таким неподдельным отчаянием, что Митину стало не по себе. Настроение у него и так со вчерашнего дня было скверным, а тут еще она со своим академиком. В нем начало закипать раздражение, с которым он уже ничего не мог поделать. Напористый ученый по-своему, конечно, прав, возражать ему трудно, но вместе с тем его визит был откровенным давлением на правосознание следователя, а этого Сергей Петрович не любил.

И Таня… Сколько ей, вероятно, понадобилось энергии и душевных сил, чтобы уговорить академика приехать защищать случайного для него шофера. Ученый в ее глазах был образцом порядочности, чуткости и гуманности, а он, следователь, сидящий за столом у окна с решеткой, — черствым сухарем, чиновником, которому недоступны простейшие движения сердца. Хорошо, допустим, Таня бьется за своего Степана, а что заставило старого, больного, предельно занятого академика жертвовать своим временем? Или эту Машу Зыбину, мать двенадцатилетней пионерки ехать из Рузы в Москву? Впрочем, тут естественная признательность за спасение дочери. А только ли признательность?

Он нахмурился, перебирая на столе бумаги. Поднял глаза на Таню. У той на лице были боль, отчаяние и одновременно робкая надежда, что этот человек поймет ее, должен понять…

— Почему вы так смотрите на меня? — не выдержал он. — Академик прав, и вы правы, согласен Но ведь прав и я! Даже Воронов, ваш Степан, на допросе сказал, что ему не в чем упрекнуть меня. И это действительно так. Закон опирается только на факты, поймите это. Думаете, мне легко? Но я вынужден оперировать фактами. А все факты против Воронова. Вот, к примеру… — он порылся в памяти, выхватил первое подвернувшееся, — золотые часы марки «Заря» Воронов показывает одно, Симукова — другое, а пострадавшая сразу назвала их своими. А часы — уличающее обстоятельство! Вот вам и психологический феномен: часы отнял, а аппарат вернул…

Она слушала его с предельным вниманием.

— Значит, только факты?

— Именно! Чувства — категория весьма непрочная: сегодня вам кажется, что вы чувствуете одно, завтра — другое. Разве не бывает так? Поэтому для закона и важны только факты. И в этом его сила, благо и справедливость.

— Могу я узнать?.. — Она замялась.

— Все, что угодно!

— Что о часах говорили Степан и эта… Симукова? Пли вы не имеете права мне это говорить?

— Нет, почему же, все уже записано в протоколы, поэтому пожалуйста.

И он коротко пересказал ей разноречивость их показаний.

— Спасибо. До свидания, Сергей Петрович, — сказала женщина и поднялась с дивана. На ее лице была написана решимость.

Оставшись один, Сергей Петрович вдруг почувствовал глубокую душевную усталость. Было ощущение, что во время встречи с академиком и затем в разговоре с Таней у него внутри что-то туго натянулось и никак не хотело расслабляться, хотя он и прилагал сейчас к этому усилия. Он вспомнил, как, рассказывая женщине о показаниях Воронова и Симуковой, одновременно думал, что тут он, пожалуй, все же не прав: вряд ли Воронов мог подарить часы Симуковой. Поссорились они в тот вечер крупно и окончательно. И если бы она взяла часы, то в этот же вечер не стала бы собирать свои вещи, чтобы навсегда уйти от Степана. У них был настоящий разрыв. Воронов сказал о нем Тане. И скорее всего, часы подарил бы ей. Ведь любит-то он ее, а не Симукову.

А часы тем не менее оказались у Симуковой… Сергей Петрович чувствовал, как, плутая в этом лабиринте, он зашел в глухой тупик. А может, Воронов сделал просто широкий жест на прощание? На него это похоже. Любит одну, а дарит другой? Шут их разберет! Или не хотел дарить Тане вещь, добытую грабежом? Боялся, что вид часов на ее руке всегда будет напоминать ему о топ ночи? Нет, это был не подарок, просто он избавился от часов…

Избавился? А почему же тогда и от других похищенных вещей не избавился таким же путем? Сунул бы их Симуковой, и дело с концом… Нет, совать другие вещи опасно, тогда надо объяснить, где их взял ночью, открыться ей…

Опять колебания, предположения, сомнения… Сергей Петрович поморщился. Он в последнее время все чаще и чаще ловил себя на том, что его отношение к Воронову как-то исподволь, почти незаметно менялось. Например, он стал ему кое в чем верить. Что-то в этом грубом парне, с легкостью употреблявшем в разговоре крепкие выражения, малообразованном и примитивном, наперекор всему вызывало доверие и расположение. Воронов просил не писать в протоколе, почему он совершил побег, ссылаясь на то, что «там все равно не поверят», а он, следователь, ему поверил. Всегда принято считать, что побег из-под стражи с риском для жизни является косвенным подтверждением виновности подозреваемого — иначе он не побежал бы. А тут зыбкий и романтический мотив — желание якобы только сказать любимой женщине, что ты не виноват, — вдруг приобрел убедительность. «Чепуха! Детские сказки для бедной принцессы», — пытался уверить себя Митин. И не мог. Ставя мысленно Таню и Воронова рядом, помня историю их трудной любви, он начинал верить тому, что только этот мотив и заставил пария выпрыгнуть из окна в больничный сад. Поэтому и не стал он скрываться, а сразу поехал в Старую Рузу, хотя и мог предполагать, что его, конечно, обгонят и будет ждать в засаде именно там.

Следователь помнил, как, прочитав в отделе кадров приказы, он, не задумываясь, уверенно положил еще один штрих на портрет неизвестного еще тогда преступника. Как же, неуживчивый, с необузданным характером, всюду прибегающий к физическому насилию! С какой иногда легкостью мы наклеиваем на людей ярлыки, как бываем бездумно категоричны в определениях! А между тем он сам же признался Тане, что на лесной дороге возле пионерского лагеря поступил бы точно так же с сынком врача, как и Степан. Понравилось ему и поведение Воронова, когда тот вышвырнул из такси мерзавца, издевавшегося над женой. Вот тебе и необузданный характер! За внешней грубостью, оказывается, скрывается нетерпимость к несправедливости, злу и пошлости.

И что еще примечательно: о происшествии с мерзавцем Воронов даже не пытался рассказать, этот случай из него вытянул сам следователь. И еще: другой на его месте не преминул бы продемонстрировать свою честность, сообщив о возврате японском кинокамеры, а он промолчал. «Скромный он», — сказала Таня. Таким он и оказался.

А какая боль прозвучала в его словах, когда он говорил, что Андрейка будет совсем взрослым к его выходу из тюрьмы! Мальчишка ведь чужой ему, он только лишь собирался его усыновить.

И «само собой отказался» поехать в Серпухов с Митькой-Хоботом снимать «жирный навар». И в Люберцы бы не поехал, даже если бы и не был в отпуске, — в этом следователь, сам дивясь своей убежденности, тоже уже не сомневался. Митька-Хобот удивленно вскинул брови, узнав, что следователь интересуется Вороновым. «Неужели сорвался? Ведь он же штымп чистой воды!» На воровском жаргоне «штымп» был синонимом порядочного человека, чуждого преступному миру.