Читаем без скачивания Грех и другие рассказы - Захар Прилепин

— Не знаете, как зовут дочь Нины? Я хочу случайно столкнуться с ней в подъезде и спросить, работает ли у нее телефон.

...Нет, сложно.

Столкнуться все-таки с ней и спросить: не хочешь ли ты поиграть в бадминтон? Помню, вы с мамой увлекались этой игрой...

Нина уже неделю как лежала в больнице. Дочери ее будто и дома не было — только однажды я слышал, как она сняла крышку пианино, взяла единственную жалостливую ноту и тут же закрыла инструмент.

«Тоскует по матери», — решил я. Самочувствие Нины меня тоже печалило, что, признаюсь, мешало с должным вдохновением подойти к вопросу о бадминтоне.

От вялых размышлений меня отвлекли голоса студентов.

Старший опять грубил.

— Давай деньги сюда, я тебе сказал, — наседал тот, который черт, на своего соседа.

— У меня мало уже осталось, — почти хныкал в ответ тот, что бедолага.

— Чего ты не понял? Деньги сюда!

— Это же наш общак, ты что... — плаксиво отвечал бедолага, все еще не сдаваясь.

Раздался звук удара и высокий мужской вскрик.

— Вот сука, — сказал я вслух, впрыгнул в тапки, натянул майку и решительно вышел в подъезд.

Сначала примерился пальцем к звонку на двери студентов, но, подумав, что звонок не столь грозно прозвучит, как хотелось бы, занес кулак для того, чтоб грохнуть по войлочной обивке... и вдруг остановил себя.

Студенты продолжали разговаривать.

— Тебя прет, что ли, от этой дряни? — спрашивал черт с недоумением и брезгливостью.

— Я только один раз попробовал, — отвечал ему бедолага, хныча.

— Какой «один раз»! Я твои шприцы каждый день нахожу!

— Мне пацаны дали попробовать. Иногда можно по приколу... — мямлил свое долговязый.

Я так и залип со своим кулаком.

— Ты, гнида, весь наш общак спустил на свою отраву, — всерьез печалился черт.

— Ничего я не спустил...

— Где деньги тогда?

— У меня мало осталось...

— Дурак ты, дурак.

Медленно опустив руку, я пошел на улицу.

«...Вот к чему могут привести непродуманные поступки, вспыльчивый друг мой...» — сказал сам себе.

Природа была сумрачна. Лужа рябила, дерево вздыхало, котенок тосковал наедине с пустой консервной банкой.

К подъезду, шурша шинами, подъехала скорая.

«Ой, Нину привезли, — подумал я почему-то, — Ну и хорошо. А то доча ее, поди, и не была у матери ни разу».

Но за спиной моей раскрылась парадная дверь, и неожиданно почти выбежал Юрий, весь на нервозе.

— Сейчас, милая, сейчас, — он помог незнакомой мне женщине вылезти из машины.

Не поздоровавшись со мной, они зашли в дом.

«...А ведь это его жена... — понял я. — Где ж ее держат все время?..»

Как проник в Нинин дом этот парень, я не слышал. Они разбудили меня ночью.

— Да! — вскрикивала девушка, словно только что разрешила удивительную задачу, и, помолчав секунду, отрывисто произносила: — Вот! — и потом еще более радостно: — Да!

Неизвестный предмет ритмично постукивал в мою стену, прямо в висок. Я прислонился головой к стене и некоторое время лежал так, задумавшись. Висок холодило. В голове отдавалось.

Потом, спустя десять минут, раздался, звучащий в октаву, смех мальчика и девушки и следом, отдельно — резкий пацанский говорок, произносящий что-то неразборчивое и быстрое.

— Золотая моя голова, — сказала девушка отчетливо, — опенок ты мой зимний...

Ей ответили, но опять неразборчиво.

Мне показалось, что голос принадлежал одному из обладателей ледяных ладоней, вечно торчавших в подъезде.

«Боже ты мой, — вскочил я, чтобы через секунду таращить глаза в окно на кухне, — И это он... он!.. со своими сырыми руками!.. Что же ты делаешь, Боже мой!..»

Вскоре все стихло, я даже задремал, но тут где-то за стеной вновь загрохотало и заверещало, словно небольшая отара овец ринулась из комнаты в ванную или наоборот.

Я подумал было на влюбленных, нагоняющих друг друга меж тюков, швейных машин, залежей халатов и разнокалиберных тапок, но нет, это в другой стороне кто-то бесновался.

— Открой, гнида! — кричал старший студент, черт.

Бедолага что-то блеял в ответ.

— Ты ж сдохнешь! Ты сдохнешь! Ты же сдохнешь скоро!

Черт начал бить, похоже, ногой, судя по звуку, в дверь туалетной комнаты.

Включилась колонка, загрохотала вода. Видимо, обдолбанный бедолага решил залечь в ванной и раствориться в кипятке.

Я некоторое время прислушивался к происходившему в студенческой квартирке.

Еще раз сходил на кухню, покурил, пожевал хлебную корочку. Замочил тлевший бычок водой из-под крана. Нарисовал на стекле рожицу, женский силуэт, неизвестный иероглиф, скрипичный ключ...

Привыкаешь ко всему, особенно когда хочешь спать. Я давно уже не перезаряжал свои батарейки, поэтому плюнул на все и решительно упал на кровать вниз лицом.

Одновременно со мной что-то рухнуло у соседей.

— А, гнида! — воинственно завопил черт. — Отмокаешь, челюскинец!

...Он все-таки выбил дверь, догадался я...

Где-то хлынул на пол обильный кипяток. Я представил, как черт вместе со скрепами вырвал ванную и, широко размахнувшись, выплеснул из нее в подъезд обваренного бедолагу: как мышь из таза с грязной половой водой...

Тут в четвертой квартире истошно завопила и куда-то побежала, ударяясь о все шкафы и стены, женщина.

У жены преподавателя Юрия начался очередной психический припадок.

...Ночью мне снились попеременно то камнепад, то кораблекрушение, а еще Нинина дочка, которая при помощи своего хладнорукого одноклассника все разрешала и разрешала новые занимательные задачи, восклицая «Да!.. Вот!.. Нет-нет! Да!..»

Нина вернулась только в ноябре, я по ней даже заскучал.

Она кивнула мне совсем неприветливо, но я не обиделся.

Конечно, кто-то должен был проследить за ее доченькой. Но ведь не я же. Я бы тоже... проследил бы...

Спал я теперь только днем, потому что привык ночью смотреть телевизор — хоть как-то покрывавший происходившее за моими стенами.

Но в этот раз меня разбудили уже в полдень.

— Чтоб больше ноги его здесь не было! — неистово закричала Нина, хотя до сих пор я никогда не слышал, чтоб она так повышала голос.

Прошла еще беззвучная минута, и Нина возопила еще громче:

— Что?! Что? Ты? Сказала?

Либо дочка вообще отказывалась повторять произнесенное, либо это, напротив, заняло слишком много времени...

В следующий раз я услышал Нину часа через три.

— Никаких мне!.. — вскрикивала она. — Даже не думай!.. Вы сами дети!.. Да! Да, я тебе говорю! Пойдешь и сделаешь!..

Не умея снести всего этого, я поспешно оделся и отправился гулять.

Уже в подъезде услышал, что студенты, оказывается, тоже сидят дома, прогуливая занятия.

Черт пытал все еще недобитого бедолагу:

— Нет, ты мне скажешь, где ты это прячешь! Дебил дебилом, обкуренный придурок, а прячет так, что не разыщешь! Быстро сказал: где?!

Некоторое время, словно в ступоре, я прислушивался к их разговору.

Вдруг бедолага заплакал, а потом зарыдал, всхлипывая и непрестанно сморкаясь.

— Ладно, ну все... — в мгновение затишья вдруг раздался голос черта. — Чаю... хочешь?.. Будешь чай, эй?.. Бедолага ты, бедолага.

Навстречу мне поднимался Юрий, я поздоровался с ним, он что-то буркнул в ответ и разминулся со мной так, чтоб не прикоснуться ко мне и рукавом.

В сердцах я плюнул на пол.

— Мерзость... — шептал Юрий, открывая свой замок и обращаясь, казалось, и ко мне, и к студентам, один из которых плакал, а второй утешал, и вообще к миру. — Как отвратительно!.. Мерзость и безумие... Просто отвратительно.

В тот день с самого утра сыпал, лип и намерзал к грязи снег, и по этому снегу я пошел в сторону больших улиц и разноцветных фонарей.

Приходилось держаться дальше от дороги — грязь из-под колес летела во все стороны.

На единственной в нашей округе пешеходной улице гам авто стих, и на душе стало спокойнее.

Здесь водились разномастные молодые люди, никак и никогда не мешавшие друг другу. Кажется, кто-то из них был эмо, а кто-то гот или, быть может, панк. Я никогда ничего не понимал в этом, но при случае всегда вставал неподалеку и всматривался в них, покуривая.

Сегодня они мерзли и сбивались друг к другу поближе, притоптывая в своих ботинках на толстых подошвах и потряхивая головами с диковинными прическами.

В ушах, в подбородках, в бровях и в носах их блестели индевеющие серьги и шурупы.

Двое молодых людей непонятного пола целовались, сидя прямо на асфальте, в снегу. Одеты они были в одинаковые, почти черные от разнообразно налипшей, давно высохшей грязи брюки.

Наконец молодые люди оторвались друг от друга. Оба оказались парнями, оба были небриты, только у одного были чуть подкрашены глаза, а у второго — нет.

Я отвернулся и поспешил дальше. Ненакрашенным был сын Юрия, я его узнал.

Подходя к своему дому, я уже догадывался, что простыл. Меня поколачивало, и в голове стлался осклизлый туман, и кто-то все норовил присосаться к моим соскам то ли холодным, то ли горячим, то ли сразу холодным и горячим ртом.