Читаем без скачивания Другая музыка нужна - Антал Гидаш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старший сын господина Фечке, двадцатилетний Золтан, дюжий рябой детина, не имел никакой специальности. Он помогал либо отцу, когда в трактире завязывалась потасовка, либо извозчикам, когда надо было сгружать прибывшие с завода бочки с пивом. Но чаще всего он пропадал у какой-нибудь гулящей девицы, и его неделями не было видно. Брата и мать Золтан попросту не замечал, кроме тех случаев, когда хотел чем-нибудь напакостить. Да и они старались держаться подальше — ведь Золтану ничего не стоило походя толкнуть или ударить кого-нибудь из домашних.
Оба, и отец и сын, возвращались домой только тогда, когда им не удавалось провести ночь еще где-нибудь. Ни тот, ни другой не питались дома. На кушанья, приготовленные матерью, и смотреть не хотели. Если ж им и случалось принести домой ветчины, колбасы или сала, то запирались вдвоем в комнате и поглощали все это, запивая вином или палинкой. Потом тут же засыпали. Жили так, будто не имели отношения к двум остальным жильцам квартиры: к жене и сыну, матери и брату.
Если возвращались вдребезги пьяные и тут же заваливались спать, г-жа Фечке заходила в комнату, обшаривала карманы мужа и старшего сына, вытаскивала деньги, прятала их и ждала: вспомнят или нет, сколько у них было? Обычно не помнили, но каждый раз, вытащит мать или нет, мрачные с похмелья, обвиняли ее в воровстве. Иногда устраивали «обыск» — молча, угрюмо, как сыщики, ищущие следы преступления, но тщетно: г-жа Фечке научилась прятать даже те ничтожные деньги, которые «законно» получала от мужа. А сын Золтан и ломаного гроша не давал. Рябой, большеротый, он, проходя по кухне, иной раз наклонялся к Тибору, сидевшему за уроками. «Пишешь? Пишешь?» — спрашивал Золтан, злобно оскалившись, и его огромные пальцы судорожно загибались. Парень и правда делал над собой усилие, чтобы не разорвать тетрадки и учебники брата. «Оставь к черту этого барчонка вместе с его мамашей!» — бросал ему папенька, который, казалось, весь был вытесан из острых кольев. «Не я его сделал», — добавлял он при этом, выражаясь, правда, куда прямее и проще. И сын с отцом уходили, не притворив даже двери, не сказав, когда вернутся. Отец швырял иногда перед уходом какие-нибудь гроши на кухонный стол. Тибор закрывал за ними дверь, смущенно улыбался матери. Теперь и они могли уже войти в комнату.
3
Преждевременно состарившаяся мать Тибора сидела сейчас на кухне за столом, на своем обычном месте возле стены. Голова ее все время чуть-чуть дрожала…
У Тибора не было от матери секретов. Жили они дружно, относились друг к другу с нежностью. Да и Мартон, приходя к ним, почти ничего не скрывал от измученной женщины, лицо которой все еще хранило прежние тонкие черты. А так как мать Тибора никогда не корила ни сына, ни его друга — напротив, всегда была на их стороне, то Мартону было даже приятно, что у них есть такая союзница.
Г-жа Фечке знала и об Илонке. «Хорошая девочка?» — спросила она однажды. Но Мартон не мог ответить. Он никогда еще не задумывался о том, хорошая Илонка или нет.
— Я могу… — сказала г-жа Фечке, и голова ее дрожала в такт словам. — Я могу дать крону на билет.
— Спасибо, — ответил растроганный Мартон. — Но в этом пальто… — И он показал на пальто, перешедшее к нему в наследство от брата.
— А я вам пальто Тибора одолжу, — тихо сказала г-жа Фечке. — Недавно только купила его. Хорошее пальто. — Мать Тибора почему-то заменяла ряд слов, как, например: красивый, приятный, честный, одним словом: «хороший». — Примерьте! — указала она на пальто сына.
Мартон примерил. Погладил сукно. Г-жа Фечке поправила воротник.
— Пойдите в этом. А свое пальто оставьте здесь.
Тибор задумчиво смотрел в одну точку.
— Завтра? — спросил он с сомнением в голосе.
— Завтра, — ответил Мартон и не понял и даже обиделся вместе с матерью Тибора за то, что Тибор посмел выразить сомнение. Но причина сомнения выяснилась тут же.
— А если тем временем вернутся они, — спросил подросток, кивнув в сторону двери, — и заметят чужое пальто?
Порешили на том, что Тибор проводит Мартона, но на каток не пойдет: на это понадобилась бы еще крона. Перед катком они поменяются пальто, и Тибор подождет, пока Мартон кончит кататься.
— Сколько ты там пробудешь? — спросил Тибор.
— Ну, скажем, часа два. Не слишком долго?
— Нет. Только откуда я узнаю, что прошло два часа?
— Над раздевалкой катка висят электрические часы.
— Так это над раздевалкой. А у входа нет. — Тибор задумался. Мама, — сказал он, — разрешите, я возьму их и привяжу на веревочку, пусть висят у меня под пальто. — Тибор указал на тикавший посреди стола будильник. — Тогда я вовремя буду у выхода.
— А что ты будешь делать все это время?
— В парке погуляю. Свежий воздух — залог здоровья!
И он тихо засмеялся. Рассмеялись и мать и Мартон. Да и впрямь, ведь когда не хватает денег на два билета и есть только одно приличное пальто, святая истина: «Свежий воздух — залог здоровья», — звучит более чем забавно.
4
Зимой, когда пруд Городского парка замерзал, он переходил во владение знати. Подступавшие к нему проспекты Андраши, Делибаб, Фашор, Штефания и другие — вернее, роскошные особняки, стоявшие на них, не только признавали его, но и присваивали себе, защищали от окраин высокой входной платой, дорогими ресторанами, обязательными чаевыми и сторожами, из которых можно было бы составить небольшую армию. Правда, членских билетов там не требовали, но только потому, что сами обитатели особняков не могли одни заполнить громадный замерзший пруд, да к тому же они и порядком надоели друг другу. Потому и нуждались для своего любовного рыболовства в свежей «рыбке», которая в избытке поставлялась цветом будапештского мещанства. Сновала, правда, эта рыбка не подо льдом, а по льду пруда.
…Еще не спустился ранний зимний вечер, еще едва только заморгали декабрьские сумерки, а высоченные, осыпанные снегом тополя, дубы и платаны, выстроившиеся до самого главного входа, уже осветились огромными фонарями. А дальше, на самом катке, свет лампионов превращался в сплошное сияние, умноженное искрящимся льдом. На берегу, в закрытом помещении, чеканя ритм, играл военный оркестр. Сладостные вальсы сменялись бесшабашными маршами, буйным экстазом чардаша, потом опять плавно неслись вальсы, чтобы вновь набраться сил для исступленного марша. Длинноногие девушки в свитерах, в коротких юбках и в пестрых вязаных шапочках
