Читаем без скачивания Повесть о Платоне - Питер Акройд

Неужели их обеспокоило то, что я сказал им правду и признал, что прежними выступлениями вводил их в заблуждение?

Ты скромничаешь. Ты не ограничился этим.

Разве? Я не сказал ни одного дурного слова об ангелах. Я ни разу не поставил под вопрос святость лабиринтов и зеркал. Я не посягал на цветовую иерархию. Повинуясь обычаю, я держался в пределах моего прихода. Мне продолжать — или достаточно?

Софистика, Платон, и только. Нам известно, что своими разговорами ты разделял детей и родителей. Привести тебе пример?

38

Орнат. Подойди-ка, Миандра, поближе. Сядь около меня. Я вижу, ты плакала.

Миандра. Ты знаешь почему, отец. Мне сказали, что я должна буду теперь жить в другой части города.

Орнат. Да, как и все дети с определенного возраста. Таков обычай. Он даст тебе новые возможности молитвы и понимания.

Миандра. Но зачем вообще перемещаться? На рынке и на улицах я видела горожан, которые вечно стоят на одном месте.

Орнат. Это больные люди. Их надо жалеть не осуждая. Они думают, что измерения, в которых мы живем, иллюзорны, и поэтому отказываются делать даже малейшие движения.

Миандра. Платон говорит, что мы похожи на них, потому что редко выходим за городские стены.

Орнат. Платон много чего говорит, Миандра. Он не во всем прав. Мы потому не выходим из города, что для этого нет причин. Здесь наше сообщество. Свет вокруг нас — это свет человеческой заботы. Он и есть жизнь. Зачем нам выходить вовне — туда, где мы можем только устать, истощиться?

Миандра. Но Платон…

Орнат. Ох. Опять.

Миандра. Платон говорит, что мы должны учиться сомнению, учиться ставить все под вопрос. Я слушала его у ворот епископа[40].

Когда я был малолетним, как вы, меня однажды отвели на Ламбетский луг посмотреть на ягнят[41]. «Взгляни на них, Платон, — сказал мне наставник. Взгляни, как они резвятся и скачут». «Зачем это они?» — спросил я. «Затем, что ягнята резвились и скакали всегда. Они избраны, чтобы осуществиться в пределах своей формы, и знают это, и радуются этому. Бери с них пример, малыш Платон». Согласился я или нет? Как вы думаете? Я такого же маленького росточка, как вы. Я признаю это. Как я могу это отрицать, если, говоря с горожанами, мне приходится отступать и поднимать голову? Смейтесь, если хотите. Я и сам частенько смеюсь. Мне радостно сознавать, что я другой. Когда я был ребенком, мать учила меня никогда не соглашаться с чужими мнениями, не разобравшись в них со всей тщательностью. «Ты мал потому, сказала мне она, — что избран видеть все с другой точки». И вместо того чтобы усваивать уроки, которые желали преподать мне другие, я принялся изучать себя. Я хотел найти правду, которая была бы правдой для меня одного. Понимаете вы меня? Вот древняя монета. Подойдите поближе, взгляните.

Он переложил ее в левую ладонь и потер одну ладонь о другую.

Она по-прежнему там, куда я ее положил? Конечно, говорите вы? А вот и нет. Пропала. Она в моей правой ладони. А ведь детей считают очень наблюдательными! Единственное, что я хочу вам внушить, — что нет ничего несомненного. Не принимайте ничего на веру. Обращайтесь к наставникам с вопросами. Спросите их: «Как я могу знать с уверенностью, для какого существования я избран?»

Орнат. Вот, значит, что он вам говорит.

Миандра. Он ведет себя с нами как со взрослыми. Пускается в рассуждения.

Почему сон считается священным состоянием? Потому, утверждаете вы, что это разновидность молитвы. Но отчего тогда мой сон такой прерывистый?

А потом возражает нам.

Ждать, бездействовать — это разновидность молитвы. Так вас учили, да? Но что, если, наоборот, молитва, отправление культа — разновидность ожидания? Ожидания — чего?

Иногда даже высмеивает нас.

Вам говорили о городе нерожденных детей. Но вы не знаете, где он находится. Из этого города явились мы все, но его местоположение вас не интересует. Сведения о нем могут нарушить глубинный покой вашего бытия. Так, кажется, говорится? Да? Глубинный покой бытия. Но я вам вот что скажу. В доме происхождения, стоящем за городской стеной недалеко от нее, младенцы, рождаясь в наш мир, кричат и корчатся. Скажите мне — почему?

Орнат. Не надо слушать его, Миандра. Лучше держаться от него подальше. Мне тут кое-что стало известно. Оказывается, его отдали под суд.

Миандра. Тем хуже для нас.

39

Понимаешь теперь, как ты смутил покой горожан?

Детям я ни разу не описал моего путешествия. Я лишь побуждал их задавать вопросы и обсуждать ответы между собой.

Вот опять ты упомянул о своем пресловутом путешествии. Кстати, о вопросах. Позволено ли нам будет задать тебе один? Что, если ты, встав перед горожанами эпохи Крота, сообщил бы им, что они живут в темном и тесном мире? Что они заточены в пещеру? Ты думаешь, они захлопали бы в ладоши и принялись бы тебя хвалить? Ты полагаешь, они были бы благодарны тебе за эти сведения? Нет. Они с презрением отвернулись бы от тебя как от глупца или осудили бы тебя как обманщика.

Вы поступаете именно так.

Мы не считаем тебя глупцом, и ты еще не осужден. А что касается обмана — возможно, тут всего-навсего самообман.

Вы хотите сказать, что я сошел с ума. Что ж, спасибо.

Нет. Ты утрируешь. В некотором смысле мы сочувствуем тебе.

Я не прошу у вас сочувствия. И, думаю, в нем не нуждаюсь. Я хочу одного — честного суда. Мне было сказано, что я измыслил свое путешествие в мир Крота, чтобы завоевать доверие. Какое там доверие! Вот я стою теперь перед вами и, возможно, скоро буду признан виновным. Меня упрекали, говоря, что я все это выдумал ради подкрепления моих прежних домыслов о наших предках. Но можно ли было выдумать тот мир, что я описал?

Мир внутри нашего мира, под нашим миром. Это непредставимо.

Я рассказал вам об ужасе, который объял меня в пещере, и я признался в своем замешательстве. Ранее я полагал, что они молились звездам, сотворенным ими самими, — но они их едва замечали. Я полагал, что они боялись тьмы, которую создало время, — но они наполнили ее источниками света. Я думал, что они исповедовали культ силы и власти, — но они час за часом просто болтали друг с другом обо всяких пустяках. Разве такое могло мне пригрезиться? Когда я заговорил с их душами, сами эти несчастные голосишки стали для меня откровением; они задавали мне вопросы, но я не смел отвечать, боясь вселить в них ужас. Зачем я стал бы измышлять все это? Чтобы горожане встретили меня дружным смехом? Говорю вам: мир, который я видел, — подлинный.

Ты утверждаешь, что они были скованы этим… временем, которое и существовать-то не существовало. Выходит, они отдали себя в рабство понятию, которое сами же изобрели? И ты думаешь, мы этому поверим?

Я…

Ты говоришь, что они не обожествляли своих звезд. Так какого же бога они почитали?

Тут дело не в…

У них не было бога. Люди эпохи Крота верили, что живут в материальном мире. Так?

Так.

И, зная, что материя конечна, они решили не обожествлять время и звезды, а стать покорителями вселенной. Они объявили себя независимыми людьми, будучи между тем рабами инстинкта и внушения. Они провозгласили свободу слова, верований и убеждений, но подлинно свободными никогда не были. Все это мы выводим из твоего рассказа.

Вы говорите о рабском инстинкте, но я увидел энергию и радостное возбуждение. Возможно, вы правы, утверждая, что они стремились покорить окружавший их материальный мир, — но из этого стремления проистекало их ощущение прогресса.

А ощущение священного? Почему они были его лишены?

Они в нем не нуждались! Они верили, что их судьбы — в их руках, и поэтому были воистину свободны. Окиньте теперь взглядом ваши собственные жизни. Они пусты — пусты потому, что вы желаете изгнать из них всякую осмысленность. Вы полагаете, что смысла не существует.

Неверно. Мы знаем, что смысл — это мы сами. Слушание окончено. Пусть об этом возвестят колокола.

40

Мадригал. Ты была на слушании?

Сидония. Разумеется. Очень занятно было! Платон и хранители стояли друг против друга на холмах, а мы сидели промеж них на обоих берегах Флита.

Мадригал. Орнат сказал мне, что слышал голоса хранителей, стоя на мосту. Очень звонкие, сказал, голоса. Очень выразительные. Он слышал и ропот горожан.

Сидония. Некоторые устали. Я принесла с собой лежанку, зная, что это протянется долго. Как сказал один горожанин, мы могли, пока длилось слушание, ненароком вступить в новую эпоху. Сам Платон рассмеялся от этих слов.

Мадригал. Но Платон, конечно же, городит чушь? Ведь нет ни верха, ни низа. Ни внешнего, ни внутреннего. Ничто существующее не укрыто от человеческого взора.