Читаем без скачивания Алексей Лосев и разгадка двадцатого века - С. Гальперин

Названное ошибкой гегелевской философии ещё Хомяковым «отождествление живого бытия с понятием» изначально было отвергнуто Лосевым. Так что бороться ему пришлось с врагом никак не внутренним, что он и выразил совершенно недвусмысленно: «Соблазны гегельянства я очень хорошо знаю. У Гегеля я настолько же учился, насколько с ним всегда и боролся». В то же время освоенный им метод оказался универсальным. Не удивительно, что на Лосева пытались наклеить то один ярлык, то другой, столь же упорно, сколь и безуспешно. Он чувствовал себя, как дома, в любой, самой изощрённой философской системе. Его мысль легко, как нож в масло, входила в неё и так же безо всяких усилий покидала, как только отпадала надобность в этой системе, то есть познавательный её ресурс был для него исчерпан.

Истины ради следует заметить, что призывы повсеместно применять диалектический метод исходили также из самóй гущи воинствующего материализма, использующего его для оправдания любых своих действий. Но то, что годилось при создании абстрактных идеологических клише, оказалось совершенно бесплодным в конкретных делах. Естественные науки с их феноменологическим подходом признают только факты, а они наглухо отделены от каркаса гегелевской диалектики, доотказа заполненного отвлечёнными понятиями. Последнее нетрудно проиллюстрировать схемой, используя предложенную самúм Гегелем последовательность диалектически снимаемых категорий-понятий. Здесь нет обыденных, чувственно воспринимаемых вещей. Одна абстракция сменяется другой, и на сáмой середине пути, совершаемого у Гегеля познающим Духом, выясняется, что между «действительностью» и «объективностью» находится не что иное, как «понятие». Именно оно остаётся, на поверку, единственным носителем истины; в понятиях выражено и само «абсолютное знание»:

Не спасала положение и формулировка марксистскими интерпретаторами Гегеля «законов диалектики» по образцу законов природы. Несмотря на клятвенные заверения, сопровождаемые множеством примеров, что эти законы относятся как к самомý мышлению, так и к отражаемой им природе, современные естествоиспытатели не воспринимают диалектику Гегеля, предпочитая ей «диалектику Бора» – принцип дополнительности, прямо выводимый из наблюдаемых фактов и прекрасно их объясняющий.

Для Лосева диалектика – не свод неких законов, а «ритм самóй действительности»; предметом осознания, осмысления для неё является жизнь. Кстати, тем, кто не может понять диалектики, Лосев советует читать не Гегеля, а чеховские пьески «Медведь» и «Предложение». Поскольку жизнь в самой своей основе содержит противоречия (вспомните становление!), то и диалектика должна быть логикой противоречий. Стало быть, главный её принцип – антиномичность: наличие двух взаимоисключающих, но одинаково обоснованных суждений – тезиса и антитезиса. Разрешается такое противоречие в их синтезе. Таким образом получается простейшая трёхчленная конструкция – диалектическая триада.

Отдавая должное этой схеме, проявляющей смысловую структуру, Лосев пошёл гораздо дальше открывшего её Гегеля, дополнив триаду ещё одним звеном, то есть превратив в тетрактиду. А вот и его объяснение такого решения: «Диалектическую триаду легко понять (и понимали) как чистую идею и смысл, в то время как диалектика захватывает как раз всю стихию живого движения фактов, и потому надо говорить не просто об отвлечённой триаде, но о триаде как о вещи, как о факте, то есть триада должна вобрать в себя действительность и стать ею. „Четвёртый“ момент и есть у меня „факт“».

Открытый Лосевым подход, названный им «феноменолого-диалектическим», позволяет совершить благотворный переворот в научной мысли, где и сегодня живой факт оформляется в понятиях, и этим, по существу, всё заканчивается. У Лосева всё происходит наоборот: фактом оказывается сама триада основополагающих понятий-категорий. Значит, всё, воспринимаемое как факт, имеет одни и те же реальные основания. А чтобы явиться человеку во всей полноте живой действительности, факт должен быть назван, именован. Имя как носитель смысла неизбежно должно стать пятым – завершающим моментом диалектической конструкции, которая, следовательно, преобразуется в пентаду. Четвёртое и пятое начала, переводящие триаду основополагающих понятий-категорий в действительность, доступную чувствам и разуму, самостоятельными не являются, но обойтись без них невозможно. Что же касается самих этих пока лишь упомянутых, но не названных понятий, то каждое из них, в свою очередь, становится началом новой, производной от него триады, также, в конечном счёте, оказывающейся фактом. Всё это стройное сооружение может быть представлено схематически:

Эта схема позволяет достаточно наглядно выявить принципиальное отличие развиваемой Лосевым диалектики от гегелевской. Завершающее пентаду Имя – не что иное как смысловое выражение Факта, оно является его символом – проявлением внутреннего во внешнем. Действительно, сам Факт несёт на себе смысл триады понятий, следовательно, Имя символизирует эту триаду. Значит, по существу, вместо диалектики Гегеля, Лосев предлагает иную диалектику, разработанную и оформленную им самим, или (что по его словам то же самое) – логику символа. Её начала он обнаружил, конечно же, не в мёртвых абстракциях новоевропейского рационализма, а в исполненном жизненной мифологичности античном символизме. Да и сами основополагающие понятия-категории, на которых строится его абсолютная диалектика, открывающая философской мысли прямой путь к Св. Троице, он берет не у Канта, и не у Гегеля, а у Платона, Плотина, Прокла.

Вот и получается, что вместо предсказанного Эрном мучительного прохода «сквозь строй всего рационалистического воинства» Лосеву суждено было дать решительное сражение этому сáмому «воинству», к тому же на его собственной территории. Он не только выиграл сражение, но и увлёк весь строй за собой, заставив служить себе. В итоге открылась замечательная стартовая площадка для беспрецедентного взлёта разума, надёжно ограждённая сигнальными огнями и заботливо расчищенная. Полностью преодолёнными оказались противоречия одного и многого, тождества и различия, покоя и движения, логического и алогического.

Всё готово к взлёту!

Разум на пороге символической реальности

Адресуясь в своём раннем очерке к зарубежной аудитории, Лосев решительно заявляет: «Тот, кто ценит в философии прежде всего систему, логическую отделанность, ясность диалектики, одним словом, научность, может без мучительных раздумий оставить русскую философию без внимания». Такая, знаете ли, с современных позиций, настоящая антиреклама. Действительно, кому нужна философия, лишённая собственных основ?

Следует, однако, иметь в виду, что упомянутая Лосевым «научность» имеет вполне определённые исторические корни, которые никак не совпадают с корнями, питающими русскую философию, – они обнаруживаются в любомудрии Восточных Отцов IV – VIII вв. Нетрудно убедиться, что его исходной точкой является Откровение Св. Троицы (Отца, Сына и Св. Духа), стало быть, неисповедимая тайна для человеческого разума. Мир явлен ему как тайна Божественной Премудрости – Сына Божия, Бога Слова, чрез Которого всё нáчало быть, обрело изначальный смысл и порядок. Всё в мире – символ Слова (Логоса). И познание мира есть раскрытие вселенского символизма, восприятие Божественной воли и мысли, вписанной в мире. Такому познанию должен соответствовать никак не совместимый с тотальным рационализмом символический образ мышления. Вы, кстати, можете убедиться, что сами склонны именно к такому типу мышления, если вам кажется, чудится, наконец, верится, что во внешнем облике вещи (тела) всегда выражена (проявлена) её внутренняя тайна (душа).

Но это далеко не всё. Вопрос в том, достаточно ли для вас ощущения (осознания) этой тайны, или же вы обязательно захотите её разгадать, что называется, до сáмого основания (именно на последнее ориентирует вас опыт научного познания). Наука, действительно, широко использует термин «символ», вовсе не приписывая ему какой-то принципиально не познаваемой тайны: это знак вещи, её условное обозначение, наконец, её шифр, но, опять-таки, придуманный самим человеком. А тут дело в другом: мы часто упоминаем о душе и теле (и не только по отношению к живому существу), когда хотим сопоставить тайну внутреннего с явленностью внешнего. При этом мы вовсе не даём определения ни тому, ни другому. И правильно делаем! О-пределения, то есть установления предела смысла всякой вещи, как только она названа, требует лишь наш рассудок. Ведь только благодаря его участию со всём принадлежащим ему богатейшим арсеналом, в том числе, логичностью, системностью, можно рас-суждать как о самóй этой вещи, так и о её связях и отношениях с другими вещами, то есть, что называется, «реально смотреть на вещи». Вот это и есть рационализм. И, конечно же, вам его совершенно недостаточно, если вы, целиком доверяясь очам ума, убеждаетесь в том, что невидимое внутреннее всегда выражено во внешнем, демонстрируя тем самым изначальный порядок вещей. Такой, вот, если хотите, тест на обладание символическим образом мышления.