Читаем без скачивания Повелитель Вселенной - Памела Сарджент

— Не воюем, — ответил татарин. — А ты?

— Я тоже. Попить захотелось в пути.

Есугэй соскочил с коня и протянул вперед руки, показывая, что пришел с миром, и лишь потом повел коней к кострам.

15

— Отец вернулся! — крикнул Хасар.

Оэлун посмотрела на Хасара с упреком.

— А что ж ты без него?..

Хасар вздохнул.

— Он болен. Меня послали табунщики. Сейчас его привезет Добон.

Оэлун встала.

— Биликту! — Девушка выглянула из юрты. — Возьми кувшины и убери это.

Оэлун показала на творог, который разложила сушить на камнях.

Биликту взглянула на мальчиков, собравшихся у повозки.

— Уджин, что…

— Делай, что я тебе сказала.

Оэлун торопливо пошла за сыном к выходу из куреня. С востока приближались два всадника. Есугэй бессильно склонился вперед, голова его касалась шеи лошади. Добон сидел позади него и вел в поводу еще одного коня.

Оэлун обняла за плечи Хасара.

— Приведи Бугу, — сказала она.

Мальчик побежал. К границе куреня потянулся народ. Оэлун убеждала себя, что не надо бояться. Есугэй сильный, Бугу изгонит злого духа из него.

Двое мужчин бросились к Есугэю и помогли ему сойти с лошади. Лицо его осунулось, он держался за живот.

Люди, стоявшие рядом с Оэлун, отступили, пропуская своего предводителя к ее юрте.

— Что случилось с моим мужем? — спросила Оэлун.

Мужчины, сопровождавшие Есугэя, молча прошли меж двух костров, пылавших возле юрты.

— Отравили, — пробормотал Есугэй.

Оэлун вздрогнула, сделала жест, отгоняющий беду, и вошла за мужчинами в юрту.

Есугэя отнесли в глубь жилища, положили на постель и разули. Добон подошел к Оэлун и сказал:

— Есугэй говорил о яде, когда мы ехали сюда. Вот и все, что я знаю.

Мужчины, принесшие Есугэя, встали.

— Спасибо, — сказала Оэлун. — Хасар побежал за шаманом. Теперь я сама займусь мужем.

Трое мужчин тотчас покинули юрту. «Они думают, что он умирает», — пришло в голову Оэлун. Никто по доброй воле не останется рядом с умирающим. Она склонилась над Есугэем и набросила на него одеяло, сшитое из овечьих шкур. Он застонал.

— Отравили, — прошептал он. — После того, как я оставил Тэмуджина…

Она едва не забыла о старшем сыне.

— Где ты его оставил? И как тебя отравили?

— Он в стане у хонхиратов на реке Урчэн. Я просватал ему дочь их вождя. — Он застонал, когда она подсунула ему под голову подушку. — На обратном пути я остановился в татарском курене. Я поел и попил у них. Я не думал, что они узнают меня, но кто-то, наверно…

«Разве ты забыл, — подумала она, — скольких татар лишил жизни?» Она взяла себя в руки. Он остановился там только потому, что существуют законы гостеприимства, с одиноким странником редко поступают так коварно. Татары, видимо, думали, что Есугэй умрет еще в пути, и никто не узнает об их злодействе.

Вошли Сочигиль и Биликту.

— Что случилось? — спросила вторая жена. — Биликту говорит, что наш муж…

— Злой дух будет изгнан, — уверенно сказала Оэлун. — Сочигиль, присмотри за моими сыновьями. Биликту, отнеси мою дочку к Хокахчин. Я останусь с мужем.

Биликту поставила горшок с творогом и подняла люльку с Тэмулун.

— Нельзя, — сказала девушка.

— Уходите!

Обе вышли. Оэлун коснулась лба Есугэя, он горел. Она не хотела, чтобы дети были рядом, пока злой дух владеет их отцом, или даже находились в юрте, где он может умереть.

Вошел Хасар вместе с шаманом. Оэлун посмотрела на них.

— Хасар, ты будешь жить пока вместе с братьями в юрте Сочигиль-экэ. Иди, а Бугу займется твоим отцом.

— Мама… а с ним все будет хорошо?

— Мы должны посмотреть, что для него могут сделать добрые духи.

Сын побрел к выходу. Когда он ушел, шаман склонился над постелью.

— Давно ли ты болеешь? — спросил Бугу.

— Я почувствовал боль здесь через два дня после того, как покинул татарский стан. — Есугэй показал на живот. — На третий день я уже понял, что меня отравили. Это татары сделали. Я остановился передохнуть у них, и они дали мне поесть и попить. Кто-то, натурно, и всыпал яду.

Шаман посмотрел глаза и задрал рубашку, чтобы пощупать живот. Есугэй застонал. Бугу продолжал ощупывать тело больного, пока не добрался до области желудка. Снова раздался стон.

— Что ты можешь сделать? — спросила Оэлун.

Бугу встал и отошел от постели.

— Если бы я был с багатуром, когда он почувствовал боль впервые, — прошептал он, — я бы дал ему лекарства, чтобы прочистить желудок. Его спасла бы рвота, если это был яд.

— Что это значит? Мой муж сказал…

— Что его отравили. У татар есть причина ненавидеть его, и я знаю медленно действующие яды, которые привели бы его в такое состояние. Но я не думаю, что твой муж был отравлен. Я видел людей в таком состоянии, и яд был ни при чем — даже если их тут же рвало и боли прекращались, как это было бы в случае отравления. Им становилось хуже, и с правой стороны прощупывалась опухоль. У багатура я ее нащупываю.

— И что же можно сделать? — спросила тихо Оэлун.

— Ничего, уджин, только молиться, чтобы злой дух покинул его. В противном случае боль усилится, и его внутренности станут гнить. — Бугу развел руками. — Я был свидетелем, как такие злые духи вселялись в сильных и молодых. Порой нет никаких причин для этого, но Есугэй останавливался в татарском стане, и, наверно, один из его врагов оказался достаточно могущественным, чтобы проклясть его таким вот образом. Какая бы ни была причина — яд или проклятье, — мы знаем, что его враг принес ему страдание.

Тонкий тихий голос шамана раздражал Оэлун. Бугу был всего лишь еще одним стервятником, подкрадывавшимся к больному человеку и высматривавшим, какой лакомый кусочек он бы мог отхватить для себя. Смысл его слов был ясен. Если сторонники Есугэя поверят, что его отравили, то желание отомстить татарам сплотит их. Но если он страдает из-за злого духа, некоторые могут увидеть в этом потерю небесного благоволения. Люди понимают, когда речь идет об отравлении или проклятье, но как действуют злые духи, уразуметь труднее. Ее собственное положение ухудшилось бы, если бы люди засомневались, что болезнь Есугэя — дело рук татар.

— Спасибо, — пробормотала она. — Тебя вознаградят… то есть в том случае, если будешь помалкивать.

— Я призову всех шаманов, уджин, но ты должна быть готова к худшему. Ты должна удалить его из юрты прежде…

— Оставь меня одну.

Шаман ушел. Оэлун беспомощно устремила взгляд на постель, где лежал ее супруг. Наконец она подошла ко входу и выглянула наружу, зная уже, что увидит.

Кто-то (наверно, Бугу) воткнул копье в землю тут же, за порогом. На древке висел кусок черного войлока. Теперь всякому было понятно, что этого жилища надо избегать, поскольку в нем находится умирающий человек. Оэлун склонила голову и прикрыла дверь пологом.

Оэлун сидела рядом с Есугэем. Несмотря на копье, в юрту приходили многие мужчины посмотреть на своего больного предводителя, но теперь они остались одни. Бугу с двумя другими шаманами приходили в своих деревянных волчьих масках, трясли мешками с костями, били в бубны и монотонно гнусили. Она выходила на это время из юрты, но все ж молилась, чтобы злой дух покинул ее мужа.

Есугэй стонал все слабее, у него был сильный жар. Он открывал глаза, но, кажется, не видел ее.

— Я сказала тебе когда-то, что никогда не полюблю тебя, — проговорила она. — Я не думала, что мне придется сказать это тебе, Есугэй, но теперь я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты слышал это и чтобы твоя душа осталась со мной.

— Ох!

Она наклонилась к нему, но он больше ничего не сказал. От него пахнуло чем-то сладким и больным, таким не похожим на привычные запахи пота и кожи. Смерть его притаилась поблизости, и если Оэлун будет с ним, когда он умрет, ей придется жить за пределами стана, пока не пройдут три полнолуния.

Какая-то тень прокралась в юрту и поползла к очагу.

— Тебе нельзя находиться здесь, — сказала Оэлун, когда свет упал на смуглое морщинистое лицо Хокахчин.

— То же мне говорили шаманы, — ответила старая служанка, но я могу понадобиться тебе. Биликту присматривает за ребенком. Если твой муж пойдет на поправку, за ним надо будет ухаживать. — Хокахчин жестом отогнала беду. — А если нет, то тебе запретят жить в стане и за тобой тоже надо будет присмотреть. Я попробую разделить с тобой это проклятье.

— Ты сделала больше, чем могла, старуха, — запротестовала Оэлун.

— Ты была добра ко мне, уджин. Я могла состариться в татарском курене, где бы меня ругала моя бывшая хозяйка и порол бывший хозяин. Я буду ухаживать за багатуром.

Оэлун спала рядом с постелью, положив голову на подушку. Она проснулась от криков, заглушивших ровное бормотание шаманов. Скоро наступит рассвет. Ее звал знакомый голос, и чья-то рука уже поднимала полог. Она села и надела головной убор.