Читаем без скачивания Ранний Азимов (Сборник рассказов) - Айзек Азимов

Выглянув в окно, я увидел высокого, дородного человека, разговаривающего с сержантом полиции Кэссиди, и сразу же признал в нем Говарда Уинстэда, директора Института. Харман поспешил приветствовать его; обменявшись словами, они поднялись в офис. Я недоуменно наблюдал за ними, не в силах понять, что могло привести директора к нам.

Поначалу Уинстэд чувствовал себя не в своей тарелке — куда только подевалась вся его обычная обходительность! Он смущенно избегал взгляда Хармана, бормоча какие-то светские благоглупости касательно погоды. Потом с прямой, недипломатичной грубоватостью перешел прямо к делу.

— Джон, не отложить ли на время испытания?

— А на самом деле вы намерены отказаться от них навсегда, верно? Что ж, я против, и это мое последнее слово.

Уинстэд приподнял руку.

— Да погодите же, Джон, не волнуйтесь раньше времени. Дайте мне сказать. Я знаю, Институт предпочел бы умыть руки; знаю, что чуть ли не половину средств вы вложили из собственного кармана, но… вам не следует упорствовать.

— Значит, не следует? — насмешливо фыркнул Харман.

— Да послушайте же, Джон! Вы специалист в своей области, зато ничего не понимаете в человеческой природе, а я понимаю. Мир сейчас уже не тот, что был в Безумные Десятилетия, нравится вам это или нет. После сороковых годов произошли глубочайшие изменения.

И он наконец-то перешел к речи, вне всяких сомнений, старательно подготовленной заранее:

— После Первой Мировой войны, как вы знаете, человечество отвернулось от религии, устремясь к освобождению от условностей. Люди озлобились и разочаровались. Элдредж назвал те годы "временами распущенности и греха". Но зато наука процветала — иные утверждают даже, что для нее всегда больше пищи в подобные переходные периоды. С такой точки зрения — это был Золотой Век.

Но вы, разумеется, знакомы с политической и экономической историей тех лет — времен политического хаоса и международной анархии. Самоубийственный, безумный и бездумный период — и он достиг кульминации в годы Второй Мировой войны. И так же, как Первая Мировая предшествовала периоду загнивания, так и Вторая способствовала возврату к религии.

Безумные Десятилетия вспоминаются с отвращением. Человечество больше не могло выносить такого положения и пуще всего боялось возврата к прошлому. Предотвращая такую возможность, люди избрали на грядущие десятилетия иной путь. Побуждения их, как видите, были понятны и похвальны. Все свободы, вся безнравственность, все неприятие условностей были сметены стремлением к нравственной чистоте. Теперь мы живем в Неовикторианскую эпоху и это вполне естественно, ибо человеческая история подобна качанию маятника, и сейчас он движется в сторону религиозности и традиций. Лишь одно уцелело от той поры полувековой давности. Это естественное почтение человеческого разума к науке. Наше общество знает запреты: женщинам возбраняется курить и пользоваться косметикой, позабыты открытые платья и короткие юбки, отношение к разводам неодобрительно. Но на науку ограничения не распространялись — до сих пор.

Тем не менее, науке следует быть поосторожнее, избегая раздражать общественное мнение. Народ очень легко обратить в какую-то веру — и Отис Элдредж в своих выступлениях опасно близко подошел к этому, утверждая, что именно науке мир обязан всеми ужасами Второй Мировой. Он мог бы добавить, что наука опережает культуру, а технология обгоняет социологию, и такой дисбаланс способен привести мир к гибели. Даже я склонен порой думать, что это не так уж далеко от истины.

Да знаете ли вы, что может произойти, если такая точка зрения победит? Научные исследования могут оказаться под запретом; даже если дело не зайдет так далеко, то уж несомненно попадут под такой строгий контроль, что все наши усилия пропадут даром. От этого бедствия человечество оправится разве что через миллионы лет.

И все это может обрушиться на нас именно благодаря вашему испытательному полету. Вы вызвали такой гнев общественности, что теперь людей будет трудно успокоить. Я вас предупредил, Джон. А выбор оставляю на ваше усмотрение.

На мгновение установилось полнейшее молчание, потом Харман заставил себя улыбнуться.

— Ну и ну, Говард, вы позволили теням на стене победить себя. Зачем вы пытаетесь мне доказать, будто в самом деле верите, что весь мир готов погрузиться во мрак нового Средневековья? Ведь все разумные люди, что бы там ни было, всегда стояли на стороне науки, разве не так?

— Может, такие и есть, но много ли их останется, если все пойдет так, как я предвижу? — Уинстэд достал из кармана трубку, неторопливо набил ее и только тогда продолжил. — Два месяца назад Элдредж сформировал Лигу Праведников ЛП, как они сокращенно ее называют, — и с тех пор она невероятно разрослась. Только в Соединенных Штатах она насчитывает около двадцати миллионов членов. Элдредж похваляется, что после ближайших выборов Конгресс окажется в его руках, и это похоже на правду. Уже наблюдается активный нажим в поддержку билля, ставящего все ракетные эксперименты вне закона. Постановления такого рода уже приняты в Польше, Португалии и Румынии. Да, Джон, мы чертовски близки к началу гонений на науку.

Только теперь он закурил, делая быстрые, нервные затяжки.

— Но если мне удастся, Говард, если мне удастся! Что тогда?

— Ха! Вы сами знаете свои шансы на успех — один из десяти.

— Какое это имеет значение? Следующий учтет мои ошибки, его шансы возрастут. Таков научный метод.

— Толпу не интересует научная методология, она ее и знать не желает. Ну, так что вы ответите? Согласны отложить старт?

Харман резко вскочил на ноги, кресло с грохотом отлетело в сторону.

— Да вы понимаете, о чем просите? Вы хотите, чтобы из-за какой-то чепухи я отказался от мечты? Или вы думаете, я соглашусь отойти в сторону и подождать, пока ваша ненаглядная общественность соизволит высказать одобрение? Неужели вы считаете, что они способны измениться еще на моем веку?

Вот мой ответ: я обладаю неотъемлемым правом преумножать знания. Наука обладает неотъемлемым правом развиваться и совершенствоваться без помех. Мир, стремящийся мне помешать, заблуждается; истина на моей стороне. И пусть путь вперед нелегок, но от своих прав я не откажусь.

Уинстэд печально покачал головой.

— Вы заблуждаетесь, Джон, когда говорите о неотъемлемом праве. То, что вы называете правом — всего-навсего привилегия, одобренная большинством. Лишь то, что устраивает общество, становится правом; а то, что не устраивает, оказывается заблуждением

— И ваш дружок Элдредж согласен с подобным обоснованием его, с позволения сказать, праведности? — горько поинтересовался Харман.