Читаем без скачивания Чужие крылья – II - Роман Юров

Сорвав зубами левую перчатку, Виктор попробовал протереть глаза. Прикосновение к левому вызвало сильную боль, и бровь и лицо были липкими от крови, зато правый глаз все-таки начал видеть. Пусть это было больно, мучительно больно, но он все-таки видел. Самолет летел параллельно реке, на высоте метров триста. Это все что он успел разглядеть, за жалкую секунду, и снова зажмурился от боли. В этот момент двигатель взвыл особенно противно и замолчал. Сразу перестало трясти, и наступила необычайная тишина. Виктор услышал, как, как завывает ветер в пробоинах кабины и поскрипывает самолет в воздухе. Внизу мелькнула узкая песчаная полоса берега, она была низко, очень низко, он снова потянул ручку на себя, стараясь уменьшить угол планирования.

Земля приближалась. Она размытым серо-желтым ковром степи беззвучно проносилась под крылом, но было невозможно понять насколько же она близко. Боль в глазу немного поутихла, он уже почти нормально мог им видеть, но никак не мог определить, сколько же осталось высоты. Чего-то, не хватало.

— Сейчас, — хрипло сказал он сам себе, — сейчас. Еще наверное метр… или два.

Эти слова совпали с ударом о землю. Виктор почувствовал, что "Як" начинает поднимать хвост, переворачиваясь, и резко взял ручку на себя. Самолет неожиданно оторвался от земли и взмыл вверх. Боясь упасть с высоты без скорости, он толкнул ручку от себя. Истребитель снова ударился, задрал было хвост, но он уже не взлетал, а принялся вспахивать землю носом. Плексиглас фонаря моментально забросало мусором, а кабину заволокло пылью. Виктора мотало по ней так, что если бы не привязные ремни, то его выкинуло бы еще при первом ударе. Наконец самолет замер, опустил хвост, и наступила тишина. В ушах у Виктора стоял звон. Запоздало спохватившись, он перекрыл пожарный кран, хотя особого смысла это уже не имело. Фонарь почему-то легко открылся, и в кабину сразу приятно пахнуло легким ветерком. В небе, прямо над головой звонко заливался жаворонок, и казалось, будто нигде нет никакой войны…

Он с трудом вылез из кабины и осмотрел самолет. "Як" лежал на животе, оставив позади себя длинную, метров пятьдесят борозду. Лопасти винта загнулись рогами, машина была забросана землей и изорванной травой, а сквозь эту маскировку проступали пробоины. Их было много. Вверху, сразу за кабиной, в фюзеляже зияла черная дыра, верхняя треть руля высоты превратилась в лохмотья, и весь истребитель словно оспины покрывали отметины пулевых попаданий. Сильно пахло бензином – из-под левого крыла потихоньку натекала лужа.

Только сейчас Виктор почувствовал, что очень устал. Внезапно задрожали ноги и он, отойдя немного в сторону, уселся на траву. В голове была совершенная пустота и гул. Кровь из левого глаза все еще сочилась, капая на реглан, но это не имело никакого значения. Не было ни сил, ни мыслей, ни желаний. Ничего. Он улегся прямо на землю, рядом со своим самолетом и моментально провалился в беспамятство. Ему казалось, что он оказался на море, как когда-то давно в прошлой-будущей жизни. Снова на море, на теплом, ласковом Черное море. Где пляж, загорелые девчонки в купальниках и ощущение безграничной свободы…

Глава??

— Да вот он где! Вроде живой, дышит

Эти слова, сказанные отчетливо над самым ухом, словно обухом ударили по голове и вернули Виктора к действительности. Он захлопал здоровым глазом и увидел склонившегося над ним капитана, с саперными топориками в петлицах и двоих запыленных солдат с карабинами. Слышался шум автомобильного мотора, доносился грохот артиллерийской канонады. Капитан позвал кого-то невидимого, а сам принялся ощупывать тело Виктора: ноги, туловище. Дойдя, до головы поцокал языком и крикнул уже громче.

— Ляхов, ну где ты шляешься?

Подошел еще один солдат, с жидкими усами и санитарной сумкой, видимо фельдшер. Прищурившись, он принялся разглядывать рану Виктора, осторожно касаясь головы холодными пальцами.

— Вот это бой был, пятерых гадов сбили! Всегда бы так! — снова заговорил капитан, — Хорошо дрались! А ты прямо герой, старшина. Молодец! Ловко его затаранил.

"Затаранил? — в голове у Виктора словно что-то щелкнуло. — Так вот почему так сильно трясло, я винт погнул" — догадался он. Давешняя отупляющая апатия начала потихоньку рассасываться. Он пошевелился, пытаясь улечься поудобнее, попробовал приподняться.

— Не шевелись, — неожиданно громко крикнул фельдшер и очень крепко вцепился Виктору в волосы. Что-то щелкнуло, левый глаз обожгло болью, и на лице медика появилась улыбка.

— Достал осколок, — весело сказал он, и Виктор только сейчас увидел в его руках пинцет. — Ты, старшина в рубашке родился. На пару миллиметров ниже и без глаза бы остался. А то и вовсе того, — фельдшер поднял глаза вверх. Говоря все это, он не забывал ловко бинтовать Саблину голову.

— А что с глазом? — спросил Виктор. Спросил и сам поразился слабости своего голоса.

— Не знаю, — пожал плечами тот. — Я ведь не врач, я так. Вроде не пострадал твой глаз. Бровь рассечена, веко тоже порезано. Чего же ты очки не одел? Вон, на голове болтаются. Глядишь, целый бы был.

— Что, старшина, трясет еще? — ухмыльнулся капитан. — На вот, глотни.

Водка полилась по пищеводу водой, даже не обжигая, но стало легче. Опираясь на фельдшера, Виктор кое-как поднялся. Ноги противно подрагивали.

— Вон твой немец лежит, — капитан показал рукой на вздымающийся вдалеке клуб черного дыма. — Он сразу упал. Летчик прыгнул, мои орлы ловят.

— Там двое в экипаже, — сказал Виктор, ощупывая плотную повязку, — летчик и стрелок.

— Ну, не знаю, — равнодушно пожал плечами капитан, — вроде один прыгал. Один еще раньше прыгнул, не знаю чей. А твой самолет летать еще может? Это "Як", если не ошибаюсь?

— "Як", — Виктор приковылял к своему самолету и нежно погладил его по капоту, выпачкав руку маслом. Чертыхнувшись, оттер об траву. — Эвакуировать надо, в мастерские. Крепко досталось.

— Это потом, давай, забирай чего там у тебя можно забрать, и поехали отсюда.

Когда Виктор полез в кабину за парашютом, он сильно удивился. Коллиматорного прицела не было, пол был усыпан битым стеклом, всюду зияли пробоины. Только в козырьке фонаря было четыре дырки, приборная панель тоже белела рваным металлом, часть приборов оказалась разбита. Он хотел снять часы, но они оказались продырявлены пулей, пришлось забрать только парашют. Только сейчас, глядя на исковерканную пулями кабину, он понял, что остался жить только благодаря чуду. Смерть прошла буквально в волосках.

Потом новенькая трехтонка отвезла их к переправе, где у большого блиндажа, напоминающего силосный бурт, Виктор нос к носу столкнулся с Дороховым.

— О, Саблин, так это ты был, — удивился командир, — а я почему-то думал, что Шишкин таранил. Что с головой? — правая рука у комполка тоже была перебинтована.

— Пуля прямо в коллиматор попала. Хорошо, что я уже не стрелял.

— Черт, — командир поежился, — Глаз видит? Отлично! Хороший бой провели, хороший. Неплохо немцев потрепали и пехота довольна, — он улыбнулся и заговорщицки зашептал Виктору. — Я ведь буквально на голову армейскому командарму приземлился. Он как раз на переправе был, наш бой наблюдал. Очень доволен был, что "хейнкелей" разогнали. Только меня к командарму привели – с неба "мессершмитт" падает. Через пару минут, ты бомбера протаранил. Тут такое ликование началось, ты не представляешь, — и, вспомнив, что общается с подчиненным, Дорохов посуровел и спросил, — "Як" твой как? Целый?

— В решето самолет. Весь в дырах, живого места нет.

— Черт. Совсем мало в полку машин осталось, — комполка о чем-то задумался и замолчал.

Виктор хотел расспросить командира про то, как его сбили, но было почему-то неудобно. Сам же Дорохов рассказывать это по понятным причинам тоже не хотел. Так они и стояли молча у обочины степной дороги. Мимо проносились пыльные грузовики, телеги, фургоны и шли люди. Жиденьким потоком шла отступающая армия, в изношенных, выгоревших на солнце и просоленных пóтом гимнастерках. За армией тянулись уходящие вслед гражданские. Пыльные, испуганные, навьюченные нехитрым домашним скарбом. Пылили эвакуируемые колхозные стада. Над дорогой поднималось облако пыли, рев непоеной скотины заглушал скрип телег и гул автомобильных моторов.

Потом они обедали в этом самом блиндаже, в компании капитана и его командира – низенького подполковника, с застарелыми ожогами на лице. Ели вкуснейший борщ из говядины и свежей капусты, пили спирт. Потом он впервые в жизни закурил. Папиросы прыгали в трясущихся с сорванными, окровавленными ногтями пальцах, а Виктор взахлеб рассказывал капитану, что он не хотел таранить, а во всем виноват проклятый коллиматор. Что одноглазому летать нельзя – убьешься, а Танька – сучка. Капитан понимающе кивал и соглашался, добродушно улыбаясь. Он много повидал, этот капитан, воюя от самой границы, и потому понимал переживания трясущегося от пережитого стресса летчика-старшины