Читаем без скачивания Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или - Айн Рэнд

Она улыбнулась и замолчала, изумленно качая головой.

— Я думала, они мне понадобятся, — добавила она.

— Выглядишь прекрасно, — сказала женщина. — В этом тусклом зеркале многого не разглядишь, но ты в порядке.

— Все так неожиданно произошло, что я. У меня не было времени. Но знаете, Джим замечательный. Он не против того, что я — простая продавщица из магазина дешевых товаров и живу в таком месте. Он не имеет ничего против этого.

— У-гу, — угрюмо поддакнула репортерша.

Черрил помнила, как она изумилась, когда Джим пришел сюда в первый раз. Однажды вечером, без предупреждения, через месяц после их первой встречи, когда Черрил уже потеряла надежду увидеть его снова. Девушка ужасно смутилась, чувствуя себя так, будто пыталась удержать восход солнца в грязной луже, но Джим улыбался, сел на единственный стул и окинул быстрым взглядом ее комнатку. Потом он велел ей надеть пальто и пригласил на ужин в самый дорогой ресторан в городе.

Он улыбался, видя ее неуверенность, пугливость, страх ошибиться вилкой и светящиеся счастьем глаза.

Она не знала, что он думает о ней. Он же понимал: она едва прикоснулась к дорогой пище не потому, что очарована рестораном, а потому, что он привел ее сюда. Она получила от богатого чудака приглашение на ужин (а не дорогой подарок, вопреки предпочтениям всех ее знакомых девушек) как сверкающую награду, о которой не осмеливалась даже мечтать.

Спустя две недели он пришел снова, и после этого их свидания случались все чаще. Он подъезжал к ее магазину к закрытию, и она видела, как ее подружки-продавщицы глазели на нее, на его лимузин, на шофера в униформе, открывавшего перед ней дверцу автомобиля. Он водил ее в лучшие ночные клубы и, представляя ее своим друзьям, всегда говорил: «Мисс Брукс работает в магазине «Центовка» на Мэдисон-сквер». Она замечала странное выражение на их лицах, и Джим смотрел на них с искоркой насмешки во взгляде. «Ему хотелось разделить с ней свое смущение, — благодарно думала Черрил. — Ему хватает сил быть честным и не думать о том, одобряют ли его поступки окружающие», — с обожанием думала она. Но однажды она ощутила странную, новую для себя обжигающую боль, когда как-то вечером женщина, работавшая в престижном политическом журнале, сказала своему коллеге за соседним столиком: «Это так благородно со стороны Джима!»

Если бы он захотел, Черрил отдала бы ему ту единственную награду, которую могла предложить бедная девушка. И была благодарна ему за то, что он не стремился ее получить. Но она чувствовала себя в огромном долгу, который ей нечем заплатить, кроме молчаливого поклонения.

«Но ему не нужно моего поклонения», — думала она.

Случались вечера, когда он заходил за ней, но оставался в ее комнатке и говорил с ней, а она молча слушала. Он начинал неожиданно, с эксцентричной резкостью, словно вовсе не собирался этого делать, но внутри у него что-то взрывалось, и он должен был выговориться. Потом он падал на ее кровать, забыв обо всем окружающем и об ее присутствии, и только изредка бросал на нее короткие взгляды, словно хотел убедиться, что хоть одна живая душа слушает его.

— …Я это сделал не для себя, совсем не для себя, почему эти люди мне не верят? Я должен был выполнить требование союза сократить количество поездов. И мораторий на долговые обязательства — единственный способ для этого, вот почему Уэсли выдал его мне — для рабочих, не для меня. Все газеты писали, что я — великий пример для подражания всем бизнесменам, обладающим чувством ответственности перед обществом. Именно так они писали. Ведь это правда, не так ли?

— Что плохого в моратории? То, что мы обошли некоторые формальности? Но это делалось с благими намерениями. Каждый согласится с тем, что все, сделанное не для себя, а для других — хорошо. А она не поверила в мои добрые намерения. Она думает, что кроме нее все плохи. Моя сестра — жестокая, тщеславная сука, она не верит в чужие идеи, только в свои. Почему они так смотрят на меня: она, Риарден и все те люди? Почему они так уверены в собственной правоте?.. Если я признаю их превосходство в материальной области, почему они не признают моего превосходства в сфере духовной?

— У них есть мозги, а у меня — сердце. Они способны создавать богатство, а я способен любить. Разве моя способность не превыше? Разве не ее признавали главенствующей на протяжении многих столетий истории человечества? Почему же они не признают ее?.. Почему они так уверены в собственном величии?.. А если они велики, а я нет, разве это повод не здороваться со мной за то, что я не велик?

— Разве это не акт гуманизма? Что за заслуга в том, чтобы уважать человека, который того заслуживает, это будет элементарным признанием его заслуг… Выражение незаслуженного уважения — вот высший жест милосердия. Но они неспособны на милосердие. Они не гуманны. Они не сочувствуют нуждам других… или их слабости. Не сочувствуют… не испытывают жалости.

Она мало что понимала из его слов, но догадалась, что он несчастлив, что кто-то причинил ему боль. Он видел сострадание в ее глазах, происки его врагов вызывали в ней бурное негодование; он ловил ее взгляд, предназначающийся героям, взгляд, дарованный ему женщиной, способной на эмоции, на преклонение перед его талантами.

Сама не зная почему, Черрил была уверена, что она — единственная, кому он может признаться в своем страдании. Она воспринимала это как оказанную ей честь, как еще один подарок.

«Единственная возможность стать достойной его, — думала она, — никогда ни о чем не спрашивать».

Однажды он предложил ей денег, и она отвергла их с такой яркой вспышкой гнева во взоре, что больше он не делал подобных предложений. Гневалась же она на себя: неужели она совершила какой-то поступок, заставивший его подумать, что она из таких?

Она боялась показаться ему неблагодарной за его отношение к ней, боялась смутить своей неприглядной бедностью. Черрил хотела доказать Джиму свое стремление оправдать его доверие, поэтому она сказала ему, что он, если пожелает, может помочь ей подыскать работу получше. Он ничего не ответил. Прошли недели, но она так и не дождалась того, чтобы он вернулся к этому вопросу.

Она упрекала себя в том, что обидела его, что он воспринял просьбу как попытку его использовать. Когда он подарил ей изумрудный браслет, она была слишком потрясена, чтобы понять значение подарка. Безнадежно стараясь не причинить ему боль, она уверяла, что не может принять браслет.

— Почему? — спросил он. — Ты ведь не продажная женщина, получающая обычную плату. Ты боишься, что я стану от тебя что-то требовать? Ты не доверяешь мне? — Он громко рассмеялся над ее растерянностью. Он улыбался с выражением странного удовольствия весь тот вечер, когда они пошли в ночной клуб, и Черрил надела браслет вместе со своим поношенным черным платьицем.

Он заставил Черрил надеть браслет снова, когда привел ее на вечеринку, большой прием, устроенный миссис Корнелиус Поуп. «Если он считает меня достойной появиться в доме своих друзей, — подумала она, — знаменитых друзей, чьи имена сияют на недостижимых высотах — в газетных колонках светской хроники, я не могу огорчить его, надев старое платье». Черрил потратила все скопленные за год деньги на вечернее платье из ярко-зеленого шифона с низким вырезом и поясок из желтых розочек с пряжкой из горного хрусталя. Войдя в строгое помещение, освещенное холодными сияющими огнями, с террасой, раскинувшейся над крышами небоскребов, она поняла, что ее наряд не подходит к обстановке, хоть и не смогла бы объяснить, почему. Но она держалась гордо и улыбалась с доверчивой отвагой котенка, видящего руку, протянутую, чтобы поиграть с ним: люди, собравшиеся хорошо провести время, никого не обидят, думала она.

Через час ее улыбка выражала беспомощную, смущенную мольбу. Потом, когда Черрил присмотрелась к окружающим, улыбка пропала. Она увидела, что элегантные самоуверенные девушки говорят с Джимом в отвратительно надменной манере, словно они не уважают его и никогда не уважали. Особенно одна из них, Бетти Поуп, дочь хозяйки дома, отпускала в его адрес фразочки, которых Черрил не в состоянии была оценить, потому что не могла поверить, что понимает их правильно.

Сначала на нее никто не обращал внимания, если не считать нескольких озадаченных взглядов, брошенных на ее платье. Спустя некоторое время она заметила, что на нее поглядывают. Она слышала, как женщина зрелых лет спросила Джима встревоженным тоном, словно справлялась о представительнице известной фамилии, с которой она оказалась незнакома:

— Ты сказал, мисс Брукс с Мэдисон-сквер?

Она заметила странную улыбку на лице Джима, когда он ответил, специально повысив голос:

— Да, из косметического отдела «Центовки».

Она сразу заметила, что некоторые стали нарочито вежливы с ней, другие многозначительно удалились, а большинство струсили, на что Джим молча взирал все с той же странной улыбкой.