Читаем без скачивания Час девятый - Борис Бондаренко

– Какое такое позорище? – злобно взглянула на нее Катерина. – Я по закону имею право требовать – потому что он мне сын, а я больная, работать не могу.

– Еще бы ты могла работать, – сказала Анна Матвеевна. – Всю жизнь сложа руки за Егоровой спиной просидела, потом его же денежки проедала, а теперь, как жрать нечего стало да хахаль твой ушел, так и запела... Оно, конечно, трудно на старости лет работе учиться, к этому сызмальства привыкать надо... Говоришь, Андрей три тыщи получает? – повысила голос Анна Матвеевна. – А сколько он получал, когда в Москве пять лет учился, а ты его законные денежки, что Егор ему на ученье оставил, со своим дружком проедала – это ты знаешь? Тридцатка в месяц – вот его заработок. А что каждый год он по больницам валялся – это ты знаешь? Ты хоть десятку ему послала за все пять лет – из его законных денег, что отец ему оставил? Молчишь? А теперь вспомнила о том, что он три тыщи получает, а каким трудом ему эти деньги достаются – знаешь? Что он с утра до вечера на заводе за три тыщи пропадает, пока ты на всех углах его грязью обливаешь, – это ты знаешь?

Анна Матвеевна все повышала голос, в палате уже оглядывались на них, но она ничего не замечала, смотрела в это серое дряблое лицо, в маленькие глазки, наливающиеся злобой, и продолжала:

– А что у него жена студентка и все хозяйство с голого места начинать приходится – этого ты не знаешь? Стыд-то какой-нибудь есть у тебя?

– А ты не стыди меня, не стыди, – вскинула голову Катерина. – Я не воровать собираюсь, свое законное требую. Суд разберется. И не, тебе стыдить меня.

– Чего же ты тогда пришла ко мне, чего ждала? Али думала, что по головке тебя гладить буду?

– Пришла посмотреть на тебя, – уже с явной, откровенно злобной мстительностью сказала Катерина. – Правду говорят, что отольются кошке мышкины слезы. Егору твоему вон уже отлились – на кладбище гниет. И тебе по той же дорожке идти, помяни мое слово...

Катерина уже не скрывала своего торжества. Видно, уже знала она, что Анне Матвеевне недолго жить осталось, – и пришла еще раз, напоследок, полюбоваться, как Анна Шелестина, сестра ее мужа, перед смертью плакаться будет.

Анна Матвеевна почувствовала, как тяжело сдавило грудь, хотела вздохнуть – и не могла, зашарила руками по одеялу, беззвучно шевелила открытым ртом. Кто-то позвал сестру, та сразу догадалась, в чем дело, выпроводила Катерину и сделала Анне Матвеевне укол. И понемногу отпускала ее боль, легче становилось дышать, а потом заснула она. Проснулась – и не сразу поняла, во сне или наяву была здесь Катерина, и вздрагивала, вспоминая ее мстительный ехидный голосок: «И тебе по той же дорожке идти, помяни мое слово...»

В этом-то Катерина была права. Думала Анна Матвеевна, что скоро и ей вслед за Егором идти, а эта тварь долго еще будет людям жизнь пакостить, обливать их грязью, поносить на всех углах... И жаль ей себя становилось, и больно было, и прежний страх охватывал ее – очень не хотелось ей умирать, и все та же мысль приходила – за что такая несправедливость?

10

Третьего июля Анна Матвеевна проснулась на рассвете. Тихо и свежо было кругом, листок не шелохнется, и свет слабый в окошко льется. Еле дождалась утра, умыли ее, принесли поесть – Анна Матвеевна отказалась, не до еды было. Ждала, когда на перевязку повезут – последнюю. Когда снимала бинты, она пыталась приподняться, посмотреть, но ей велели лежать спокойно, сказали, что все хорошо. Поверила Анна Матвеевна – запаха не было слышно, значит, затянулись швы. Привезли ее обратно в палату, лежит – то и дело у соседки время спрашивает. Михаил должен к двенадцати приехать, а только еще за десять перевалило. Два часа еще почти, господи...

Принесли ее одежду, осторожно переодели, какие-то бумажки выписали – еще полчаса прошло. Хоть бы Михаил догадался пораньше приехать... И верно – только одиннадцать было, а Михаил уже входил в палату, за ним Ирина, улыбается. От радости Анна Матвеевна расплакалась и подосадовала на себя – до чего слаба стала, чуть что – в слезы.

Михаил Федорович специально для нее телегу на резиновом ходу взял, была такая в бригаде. Да и дорога не в пример майской – только чуть покачивало да подталкивало на бугорках. Все же боль сразу в животе появилась – поморщилась Анна Матвеевна. Михаил Федорович сразу сбавил ход, тише пешего поехали. Ирина рядом с матерью села, все подушки ей под голову подкладывала, от толчков оберегала. Руки у Ирины мягкие, ласковые, от одного прикосновения хорошо становилось. Анна Матвеевна полулежала, кругом смотрела, надышаться не могла. Вглядывалась в хлеба – каковы? Пшеница невысокая еще была, желтоватая, должно быть, кое-где уже в трубочку свертываться начала – дождей за лето почти не было. Тревожно стало Анне Матвеевне – солнце-то вон как палит, если еще с неделю дождей не будет – погорят хлеба. Расспросила Михаила, какие прогнозы обещают, – тот сказал, что вскорости дожди должны быть, вокруг Москвы уже пошли, денька через два-три и здесь появятся.

Как доехали до дому – почти не заметила Анна Матвеевна. Встречали ее всем гамузом – девчонки еще за околицей караулили, тут же на телегу взобрались. Олюшка всем лицом матери в грудь ткнулась – очень соскучилась, давно не видела. Редкие прохожие, попадавшиеся на пути, останавливались, кланялись, Анна Матвеевна с улыбкой отвечала им. Верка и Гришка встретили ее у ворот. Жалко стало Анне Матвеевне, что Надька не приехала – на практику их куда-то направили. Михаил и Ирина взяли ее под руки, ввели в дом – чистая постель давно уже была приготовлена, кровать у самого окна стояла, сирень прямо через подоконник перегибалась – хорошо будет лежать здесь. Тут же все стали хлопотать вокруг нее, подушки взбивать, еду принесли, сели кругом – Анна Матвеевна глядит то на одного, то на другого, до слез хорошо ей было – это же не больница, где все чужие, тут каждый дорог, каждый любое ее слово исполнит, по первому звуку прибежит. Посидели так, поговорили, потом Анна Матвеевна всех услала:

– Идите, гуляйте, нечего около меня словно возле иконы сидеть, успею еще надоесть. Да и с отцом поговорить надо.

Остались вдвоем с Михаилом. Тот сильно похудел, почернел за лето, и руки как будто больше дрожать стали.

– Достается тебе, Миша?

– Всякое бывает, мать, – махнул рукой Михаил. – Да что об этом говорить.

– А Устинья ж где?

– Домой пошла, – ответил Михаил, не глядя.

– Что так?

– Ну... неудобно.

– Чего ж неудобного? Как за детишками смотреть да по хозяйству ворочать – так удобно, а как я вернулась – так неудобно?

– Она сама так схотела.

– Сходи к ней и скажи, чтоб пришла, спасибо ей хочу свое сказать.

– Ладно.

– Ну, и ты иди пока, устала я, спать буду.

Устинья пришла под вечер, принаряженная, остановилась на пороге.

– Здравствуй, Устиньюшка, проходи, садись, – ласково позвала ее Анна Матвеевна.

Устинья села, оправила платье. Выглядела она еще молодо, лицо было свежее, морщинок на нем чуть-чуть, да и то не всякий разглядит, волосы густые, под платок убранные. Помолчала немного Анна Матвеевна – и сказала, стараясь не отвести глаз от молодого Устиньина лица:

– Хочу сказать тебе, Устинья, свое спасибо великое, что семью мою в беде не оставила, за детишками доглядела.

– Ну что ты, Анна, чай, все мы люди, в беде друг дружке помогать должны, – нараспев сказала Устинья заранее подготовленные слова.

– Давай сразу обговорим все. За прошлое обиды на тебя не имею, иначе бы не позвала, поминать об этом больше не будем. Сейчас – как хочешь. Приходи в любое время, все тебе рады будут. Если злые языки что непотребное болтать начнут – не слушай никого, это их не касается.

Говорила Анна Матвеевна, а все ж таки какой-то злой червячок внутри шевелился, нашептывал – за что такая несправедливость? Вот сидит напротив бывшая мужнина полюбовница, здоровая да гладкая, вся жизнь ее налегке прошла, ей – жить да жить еще, а тебе – помирать. Но дурного этого голоса старалась не слушать Анна Матвеевна, говорила с Устиньей ласково, и та как будто ничего не заметила. Поговорили еще немного, а этот голосок внутри все злее, так на язык и просится. Тогда Анна Матвеевна сказала:

– Ну, спасибо еще раз, что зашла. Иди – больно уж устала я. Наведывайся да ко мне заглядывай, не стесняйся.

Первую неделю Анна Матвеевна жила как во сне – все ей ново было, всему радовалась, даже маленькому пустячку. Дожди пошли – радость, хлеба теперь подымутся. Внучки прибегут поиграть, повозиться – тоже радость, смотрела на их веселые, гладкие мордашки и налюбоваться не могла. Ирина с Михаилом придут за советом – тоже хорошо, хоть и советчица из нее невеликая теперь, а все ж таки – уважение оказывают. Каждое желание Анны Матвеевны тут же исполнялось, слово ее законом было. Особенно часто по вечерам Ирина приходила, и подолгу они разговаривали в сумерках. Рассказывала Ирина свое житье-бытье – и хоть ничего особенно нового не было в ее рассказах, да ведь не к тому они велись, главное – поделиться с родным человеком своими бедами и радостями.