Читаем без скачивания Пребудь со мной - Элизабет Страут

— Я в тот вечер приготовила макрель с жареной картошкой. Он сказал: «Спасибо, Мегз». Его последние слова, Тайлер. «Спасибо!»

Тайлер смотрел на девочек в коридоре и думал о том, почему это люди часто рассказывают одну и ту же историю снова и снова; подумал мельком, а не делает ли и он то же самое? Да нет, вроде бы не делает.

— Твой отец был хороший человек.

— Да, несомненно, — сказал Тайлер.

— «Будь всегда внимателен к другим, — говорил он. — Всегда прежде всего думай о другом человеке». Ты помнишь, как он говорил это тебе?

— Да, каждый вечер, на ночь, — ответил Тайлер. — А потом ты взбиралась по той крутой лестнице и слушала, как я читаю молитвы.

Отец Тайлера, много лет назад переживший аварию при поездке на санях, слишком сильно хромал, чтобы подниматься по той лестнице, и фактически считал себя калекой.

— Скажи-ка, ты помнишь жену Сола Фейфера? — спросила Тайлера мать.

— А как же, — отозвался Тайлер. — Ильзе. Сол встретил ее, когда был в Европе, освобождал узников концлагерей. В то время она была почти совсем девчонкой.

— Это правда. Семнадцать лет Ильзе было, когда она с ним познакомилась. Они занимались активной деятельностью в маленькой синагоге под Арлингтоном.

— Да, точно.

— Так вот, эта женщина покончила с собой.

— Кто покончил?!

— Ильзе.

Тайлер закрыл глаза.

— Это ужасно, что она сделала, — продолжала мать. — Представляешь, пережить лагеря лишь затем, чтобы в один непрекрасный день совершить самоубийство. Они жили в хорошем доме, Сол специально договаривался, чтобы его построили для них. И они были так довольны, когда у них малыш родился. Там явно был какой-то вопрос с ее здоровьем из-за пережитого в прошлом недоедания. Например, я помню, что она ненавидела собак. Буквально ненавидела.

Тайлер открыл глаза.

— Мама… — сказал он.

— Ну что ты, они меня не слышат. Они же в другой комнате. Но история кошмарная, правда?

— Да.

— А может, у евреев это не считается грехом?

Тайлер поднялся с места:

— Что там наши девочки делают?

— А ты знаешь, Тайлер, считается это грехом у евреев или нет?

— Я так понимаю, — ответил Тайлер, — что они веруют так же, как мы. Наши души нам не принадлежат, и мы не можем сами их гасить.

— Тем более досадно, если подумать о ее маленьком сыне. Да и Сол, мне кажется, очень порядочный человек. Жаль, что твоя сестра не выбрала себе в мужья человека получше. Не еврея, конечно. Такой брак вряд ли был бы удачным.

— Том хороший парень, — возразил Тайлер.

Он услышал, что девочки в конце коридора смеются, и снова опустился на диван. На мать он не смотрел.

— Он же водитель автобуса, Тайлер.

— Ну и что? Он честно зарабатывает свой хлеб.

— Твоя сестра несчастлива, а я ничего не могу с этим поделать.

— Мне кажется, у Белл все хорошо.

— Тебе так кажется, да? Ай-яй! Я пойду соберу свои вещи. — И она крикнула в коридор: — Кэтрин, поцелуй сестру на прощанье!

Кэтрин любила сестренку. Всякий, кто обратил бы на них внимание, мог увидеть, насколько это верно. Правда, Кэтрин редко протягивала к малышке руки, чтобы притянуть ее к себе: она просто становилась рядом с ней и ждала, чтобы Джинни потрогала ее ручонками. Тогда Кэтрин улыбалась, гладила девочку по спинке, а однажды, когда Джинни упала, разбежавшись по полу в столовой, и ударилась головой так сильно, что заплакала, Кэтрин попыталась поднять ее на руки, тоже еще совсем небольшие, и шептала ей: «Ч-ш-ш, ш-ш, тише…» Но разве кто-нибудь все это замечал?

Маргарет Кэски заметила, что в кабинете сына, когда она заглянула туда, пока он был в церкви, застоялся дурной запах, словно в комнате школьника. Она заподозрила, что Тайлер спит здесь, на диване, а вовсе не у себя в спальне, и нашла это отвратительным. Сейчас, обернувшись к сыну лицом, она сказала:

— Если будет на то Божья воля, увидимся на следующей неделе.

— Дождь слабеет, — сказал Тайлер, глядя в окно. — Это хорошо. Не люблю думать, что ты ведешь машину в дождь.

— Тайлер, послушай меня. Сара Эпплби знакома с одной девушкой. Она ушла из школы, чтобы ухаживать за больной матерью, которая недавно уже покинула сей мир, а сама девушка… Это очень удобно, Тайлер: она живет в Холлиуэлле. Сара говорит, она прелестный человек, и тебе стоит ей позвонить.

— Джинни, — сказал Тайлер, так как в этот момент девочки помчались вдогонку за собакой по коридору и влетели в гостиную, — полегче с собачкой.

— Минни любит внимание, — остановила его бабушка малышки, и взгляд ее упал на Кэтрин. — Какое-нибудь улучшение наметилось в этой особой части, Тайлер? Впрочем, мне кажется, никакого.

— Движется понемногу, — ответил он и помахал пальцами Кэтрин, которая обернулась и смотрела на них сияющим сквозь свесившиеся на лицо волосы взглядом, словно знала, что ее обсуждают.

— А как зовут ту девушку, с которой знакома Сара? — спросил Тайлер.

— Сьюзен Брэдфорд. Не упусти этот шанс, Тайлер. — Мать оглядела гостиную. — Это становится вредно для здоровья. Невозможно дальше жить так, как ты живешь.

Тайлер обнял на прощанье вырывавшуюся из его рук Джинни и встал в дверях, положив ладонь на голову Кэтрин. Он смотрел, как мать выворачивает с подъездной дорожки на трассу. Дождь перестал, но тьма и мокрота остались, а внутри дома все было спокойно и тихо.

В тот вечер позвонила Ора Кендалл, и Тайлер был рад услышать ее чудной, невозмутимый голос.

— Ора, — произнес он в трубку, — как приятно слышать ваш голос.

— Фред Чейз полагает, вы становитесь похожи на католика.

— Ох, да пусть его, — отмахнулся Тайлер. — Это же чепуха.

— Ну конечно чепуха. Ему не нравится ваша манера поднимать руки, когда вы читаете молитву, и, по правде говоря, Тайлер, мне наплевать на то, что вы делаете, когда молитесь, только я никогда не видела, чтобы священник молился, как вы. Когда это вы взяли себе такую манеру? Фред говорит, это похоже на католического священника. А Скоги говорит, вы скоро начнете проводить возрожденческие собрания[34] в южном стиле и будете заставлять нас всех браться за руки.

— Ну, Ора, не могу сказать, чтобы я в последнее время посещал так уж много возрожденческих собраний на юге.

— Тайлер, как только вы попробуете заставить людей касаться друг друга руками, вылетите отсюда в два счета.

— Никаких касаний, Ора. Обещаю. — Он взглянул вниз — на Кэтрин, сидевшую на полу рядом с ним, с книжкой-раскраской и красками. — Я собирался вам сказать… Хризантемы в этом месяце просто великолепные.

— Вы мне это уже сказали, Тайлер, — напомнила Ора. — Спокойной ночи.

Чарли Остин был единственным человеком в городе, знавшим, что полиция штата занимается Конни Хэтч. Чарли получил эту закрытую информацию от своего двоюродного брата, который сам не служил в полиции, но работал в помещении их конторы в Огасте и часто рассказывал Чарли — по секрету — разные вещи. Вчера вечером, в разговоре с Чарли, он мельком упомянул об этом. Вроде бы какие-то деньги и некоторые ценности пропали с Окружной фермы, когда там работала Конни Хэтч. Прошло уже более двух лет, как она ушла оттуда. Конни оказалась одной из трех женщин, в отношении которых ведется расследование, и предполагалось, что Чарли никому об этом не расскажет.

Чарли, в это утро смотревший, как Дорис делает апельсиновый сок, тем не менее почувствовал сильное искушение сказать: «Слышь, Дорис, как думаешь, способна Конни Хэтч стащить что-нибудь у Тайлера?» Однако ему, в общем-то, было все равно, так это на самом деле или нет, да и вряд ли у Тайлера мог найтись за душой лишний грош, который можно было бы стащить. Так что Чарли просто сидел молча за столом и поглаживал щеки рукой, все еще пахнувшей мылом «Дайал» после утреннего душа. До него медленно доходило, что сегодня утром Дорис пребывает в особенно дурном расположении духа: она с грохотом колотила деревянной ложкой по ледяным кускам замороженного апельсинового сока.

Дорис приостановилась — одернуть купальный халат.

— Ненавижу зиму, — сказала она. — Ненавижу эту тьму и терпеть не могу даже думать обо всех этих бесконечных месяцах снега.

Чарли любил снег. Но он ничего не сказал.

— Из-за этого всего передвигаться по городу просто адова работа, — сказала его жена. — И этот сок вовсе не собирается вовремя растаять. — Она посмотрела на стенные часы.

— Да все нормально, — успокоил ее Чарли. — Можно одно утро обойтись и без апельсинового сока, правда, ребята?

— Точно, — отозвался его младший сын, с чем-то вроде радостной надежды в голосе.

— Мам, оставь, — сказала Лиза. — Сядь. Смотри, твой подсушенный хлебец совсем остыл.

— Ах, зачем обо мне беспокоиться, — возразила Дорис, продолжая интенсивно работать деревянной ложкой: теперь она давила ею измельченный апельсиновый лед.