Читаем без скачивания Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья - Влада Баранова

Хотя Окружная комиссия по делам национальных меньшинств на протяжении всего периода своей работы высылала запросы на учебники для греческих школ, их катастрофически не хватало для комплектования уже созданных и для открытия новых эллинских классов. Часто, видимо, учебная литература не попадала по назначению: «Необходимые для школ словари, о которых так долго кричали места, находились в аппарате ОкрИНо до 100 шт., и часть их даже подгнила; эллинские буквари для ликбеза хранились небрежно и часть их подмокла» [ГАДО 13, л. 22]. Учебных пособий не хватало, причем такое положение, похоже, почти не менялось. Например, учебными пособиями для курсов учителей в 1926 г. «служили школьный букварь эллинского языка и практическая грамматика, а также греческая газета „Коммунистис“» [ЦГАВО 5, л. 48]. В 1930 г. в Мариупольском педтехникуме «на 8-10 студентов приходится 1 книга-учебник, а художественной литературы нет совсем» [ЦГАВО 4].

Кроме отсутствия учебной литературы эллинизацию греческих школ затруднял недостаток преподавателей. В Приазовье было достаточно много квалифицированных учителей-румеев – преподавателей русского языка, владевших румейским, но не знавших новогреческого и греческого алфавитов. Было решено, что после курсов переподготовки они смогут преподавать в греческих классах.

Летние курсы переподготовки продолжались один или – реже – несколько месяцев и, как правило, давали незначительные результаты. «Необходимо отметить, что слушатели знали лишь местный греческий жаргон, но совершенно не были знакомы с литературным языком… Результаты курсов выражались в том, что учителя научились читать и писать, прошли часть грамматики (имя существительное, прилагательное, числительное), изучили арифметические термины, провели несколько бесед (на темы: школа, свинья, лошадь, корова, собака и пр.), выучили „Интернационал“ и две детские песни на греческом языке» [ЦГАВО 5, л. 47]. Учителя сами чувствовали себя неуверенно. Часто за месяц они осваивали только греческий алфавит. Позднее, с 1926–1927 учебного года, при Мариупольском педагогическом техникуме было открыто Греческое отделение, а с ноября 1930 г. Педтехникум был преобразован в Национальный мариупольский греко-эллинский педтехникум с татарским сектором [ЦГАВО 17]. Однако педтехникум также не удовлетворял спрос на учителей в греческих школах и выпускал совсем немного слушателей: студенты весьма неохотно поступали на греческое отделение, многие выбывали задолго до окончания – прекращали занятия по материальным соображениям (в педтехникуме не хватало стипендий), были отчислены за академическую неуспеваемость или социальное происхождение. Выпуск 1927–1928 учебного года составил всего пять человек, «которые учительствовали в греческих селах» [ЦГАВО 4]. Однако даже те, кто закончил греческое отделение, были достаточно слабо подготовлены (в Педтехникуме также не хватало учебных пособий, преподавателей и часов греческого языка). Преподавание остальных предметов (кроме греческого языка и литературы) велось на украинском.

Помимо местных кадров было некоторое количество приезжих преподавателей-греков (как правило, понтийцев). В 1927 г., в ответ на запрос из Мариуполя прислать из Ростова преподавателя греческого языка для эллинского отделения Мариупольского педтехникума, Северо-Кавказский округ рекомендовал «Христилиди Н. Д., окончившего греческую гимназию в Трапезунде и обучавшегося 3 месяца на филологическом отделении Афинского университета» [ЦГАВО 1]. Из того же документа следует, что приезжим был и преподаватель греческого языка в Педтехникуме И. Ф. Левкополос. Достаточно трудно определить, какими были их родные языки, какие идиомы они могли преподавать и как считали нужным делать это (например, понтиец Христилиди в гимназии, вероятно, учился на димотике, а в университете – на кафаревусе). По-видимому, они придерживались димотики. Однако нужно учитывать, что приезжих преподавателей были все-таки единицы, и работали они не в школах, а на курсах переподготовки учителей и в Педтехникуме; таким образом, их влияние собственно на речь детей-румеев в поселках могло быть только опосредованным и, судя по всему, весьма незначительным. Учитель-румей, в течение месяца прослушавший курсы димотики, вернувшись в поселок, все равно на уроках нередко прибегал к румейскому. «В первое время учителя, чувствуя свою малоподготовленность (после слишком кратких курсов), боялись приступить к занятиям. Применяя местный жаргон [курсив мой. – В. Б.], однако, постепенно вошли в роль и сейчас занимаются более или менее свободно, получая даже значительное моральное удовлетворение от занятий» [ЦГАВО 5]. Как мы уже отмечали, язык преподавания – димотика – часто не был понятен румеям. По воспоминаниям бывших учеников, язык в школе существенно отличался от того, на котором говорили дома. Школьный язык информанты часто называют эллинским, противопоставляя его греческому языку села. Дети испытывали большие или меньшие сложности при обучении на родном языке в зависимости от того, разрешалось ли на уроках использовать румейский. По-видимому, владевшие языком учителя-румеи порой допускали «применение местного жаргона», и, таким образом, ученики постепенно овладевали письменной формой близкородственного литературного языка, применяя свой идиом как устную форму языка-посредника. При более формальном подходе учителя дети оказывались перед необходимостью усваивать школьные знания на незнакомом, хотя и близкородственном, идиоме. Часть пожилых людей вспоминают короткие считалки, песенки на «школьном греческом», которые они с трудом могут перевести сейчас и, вероятно, механически заучивали в детстве.

Непонимание димотики вызывало протесты родителей в период эллинизации; в некоторых поселках они выступали за полное прекращение преподавания на греческом языке. В «Протоколе № 2 заседания родительского собрания 2-ой Большеянисольской трудшколы им. Н. К. Крупской, состоявшегося 5 марта 1929 г.», зафиксированы следующие выступления родителей учеников: «Литературный эллинский язык… является совершенно чуждым и непонятным для родителей и всего населения» [ГАДО 1]. Помимо этого родители из села Большой Янисоль опасались, что «перестанут понимать друг друга с соседними селами – украинцами и греками, говорящими на турецком языке»;

отмечали слабую подготовку учителей, отсутствие учебников и перспектив дальнейшего (среднего и высшего) образования на эллинском языке [ГАДО 1]. Все эти аргументы приводились для обоснования необходимости перевода школьного преподавания на русский язык. В других документах звучит мотив ненужности своего языка: «С нашим языком дальше соседнего села не пойдешь» или «нам свой язык и дома надоел, мы его и так знаем, дайте нам русский» и т. д. [ЦГАВО 5, л. 50].

Цитировавшийся выше протокол родительского собрания школы села Большой Янисоль оканчивается постановлением «упразднить совсем эллинский язык и вести занятия на русском и украинском языке и просить органы Народного Образования утвердить это постановление» [ГАДО 1, л. 46]. В сводном отчете Старобешевского района за 1928–1929 гг. отмечается, что некоторые дети не посещают школу, так как русских групп на всех не хватает, а родители не хотят отдавать детей в эллинские классы [ГАДО 5]. Однако архивные документы отражают реакцию органов народного образования на обращение родителей большеянисольской школы или другие подобные выступления. В документах, фиксирующих недовольство населения эллинизацией, обсуждаются лишь пути преодоления подобного отрицательного настроя родителей: бюрократический механизм был ориентирован на преподавание родного языка. Местные власти стремились преодолеть негативное отношение к эллинизации и проводили специальную разъяснительную работу.

В документах есть свидетельства успешного убеждения родителей: «Сейчас уже, после того как население уяснило себе постановку дела в нацшколе и ее значение, былое настроение улеглось, селянство примирилось [курсив здесь и далее мой. – В. Б.], а в ряде сел, как Стыла и Каракуба, даже довольно греческой школой» [ЦГАВО 5]. Трудно судить, до какой степени эти выводы отражают реальное положение дел в румейских поселках.

В ряде относящихся к нашему времени интервью осуждается прекращение эллинизации школы в 1938 г., за которое во второй половине 1920-х гг. выступали родители учеников. Возможно, подобная позиция сформировалась у греков Приазовья позднее, уже в последние годы, и они неосознанно проецируют ее на воспоминания детства, равно как не исключено и то, что ко второй половине 1930-х гг., когда началась смена курса национальной политики, в румейских селах были семьи, «даже довольные греческой школой», как отмечалось в документе [ЦГАВО 5].

Отрицательно относились к эллинизации не все. Среди слушателей Мариупольского педтехникума, сотрудников греческой газеты были люди, увлеченные просвещением румеев-односельчан и преподаванием родного языка. Восторженное приятие эллинизации не препятствовало, однако, низким оценкам своего языка. Представители формирующейся румейской интеллигенции воспринимали свой идиом как обедненный, искаженный вариант новогреческого и стремились, в первую очередь, овладеть димотикой. Другой их задачей было создание литературного румейского языка, обогащение его заимствованиями из новогреческого. Таковы, в частности, были установки Г. А. Костоправа (1903–1938), первого румейского поэта, и его сторонников.