Читаем без скачивания Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья - Влада Баранова

Одним из наиболее существенных последствий национальной политики 1920-1930-х гг. было влияние на сообщество выработанной в этот период категоризации греков Приазовья. Едва прекратилось преподавание родного языка в Приазовье, этнонимы «греко-татары» и «греко-эллины» перестают использоваться как официальные наименования. В личных документах и в переписях урумы (и румеи) указаны как греки, и только эта ячейка этнической классификации им предложена. Однако этнонимы «греко-татары» и «греко-эллины» и стоящие за ними представления об отношениях двух групп были уже восприняты как самими носителями, так и их русским и украинским окружением. Эти экзоэтнонимы становятся самоназваниями, по крайней мере, для ситуаций взаимодействия с другой группой. Официальный контекст этнонима постепенно забывается, и современные нам носители воспринимают номинации «греко-татары» и «греко-эллины», или «греко-эллинцы», как разговорные, бытовые варианты «правильного» названия «греки», представленного в документах.

Обучение на димотике и крымско-татарском, по-видимому, не оказало значительного влияния на языки урумов и румеев, что неудивительно, если учесть все сложности, с которыми сталкивалось это преподавание. Во многом эллинизация и татаризация школы оказались формальными мероприятиями. В речи современных носителей румейского или урумского языка, обучавшихся в школе в начале 1930-х гг., не прослеживается интерференция школьного идиома в родной[43]. Воздействие школьного преподавания родных языков проявилось не на структурном, а на социолингвистическом уровне: эллинская и татарская школы вызывали дискуссии среди родителей и учеников о статусе различных идиомов, формируя отношение сообщества к родному языку.

Внезапное прекращение политики коренизации поставило учеников в тяжелое положение: произошла резкая смена языка преподавания и, самое главное, – алфавита (с греческого для румеев и латиницы для урумов на кириллицу), что воспринималось болезненно. Пожилые информанты-урумы вспоминали, что основную сложность представляла именно смена алфавита, так как разговорным русским языком они, как правило, владели неплохо, но писать на нем не могли, и переход, например, в четвертом или пятом классах на русский язык был достаточно труден[44].

Я не рассматриваю отдельно категоризацию греков Приазовья государством после окончания политики коренизации (1938–1939 гг.) до конца 1980-х гг., главным образом, потому, что практически нет достоверных источников[45]. Отсутствие сведений, особенно резко контрастирующее с периодом 1920-1930-х гг., представляется чрезвычайно значимым. При просмотре архивных документов этого времени складывается впечатление, что в Приазовье греков (равно как и других этнических меньшинств) просто нет.

Другой значимый аспект политики коренизации – восприятие периода 1920-1930-х гг. современными греками Приазовья. Особое внимание к этому периоду связано со сходством проблем и вопросов, с которыми столкнулось греческое движение в 1920-е и 1990-е гг., например выбор языка преподавания. Сопоставление 1920-х и 1990-х гг., ставшее общим местом в греческой публицистике, подразумевает не только обсуждение аналогичных проблем, но и единую метафорическую систему для обозначения того и другого времени. В дискурсе греческого движения 1990-2000-х гг. период эллинизации описывается как возрождение греческой культуры, национальный Ренессанс [Якубова, 1999, с. 91]. Такое понимание характерно и для периодики греческих обществ, и для научного сообщества Приазовья, тесно связанного с этническими организациями. Период коренизации описывается в этих дискурсах как неудачная попытка, предтеча возрождения греческого движения в 1990-е гг.

Во многом именно такое понимание характерно и для простых носителей. На сегодняшний день осталось не так много учеников, ходивших в школу в 1920-1930-е гг., но все наши информанты стремились рассказать о том, кто из их родственников учился в греческой школе. Хотя пожилые люди иногда вспоминают о том, как родители стремились устроить их в русские, а не греческие классы, в сообществе распространена положительная оценка преподавания родного языка.

Информанты, не обучавшиеся в школе в 1920-1930-е гг., называют язык преподавания греческим как в урумских, так и в румейских поселках. Среди урумов распространены две точки зрения на школьный идиом: часть сообщества подчеркивает, что преподавали «настоящий, литературный греческий», тогда как ряд информантов уточняют, что греческий язык того времени назывался (крымско-)татарским. Информанты-румеи часто отождествляют язык преподавания с новогреческим, который учат в школе сегодня, или настаивают на существовании литературного старогреческого языка, преподававшегося в Приазовье и послужившего источником новогреческого.

Достаточно часто информанты, не посещавшие греческую школу, воспринимают преподавание на родном языке как якобы непрерывную в прошлом традицию, прекратившуюся в конце 1930-х гг. Таким образом, в представлении некоторых носителей школьное образование на русском языке связано исключительно с русификаторскими установками советской власти. Память о периоде эллинизации и преподавании на греческом, наряду с другими образами прошлого группы, формирует образ настоящего греческого прошлого, позволяет конструировать историю греков Приазовья.

Итак, выше рассмотрена официальная категоризация группы – представления властей, исследователей и публицистов о мариупольских греках в течение двух столетий их пребывания в Приазовье и история языковой политики государства по отношению к мариупольским грекам.

В прошлом группы были периоды как пристального внимания со стороны государства, так и почти полного забвения, когда о существовании греков не вспоминают на протяжении десятилетий. Примером интенсивного описания и поиска подходов к определению группы могут служить первые годы после переселения из Крыма (рубеж XVIII–XIX вв.), время отмены греческих привилегий (середина XIX в.), период коренизации (1920-1930-е гг.) и современный этап так называемого этнического возрождения (середина 1980-х гг. – настоящее время). Десятилетиями между этими поворотными для сообщества моментами мариупольские греки не представляли интереса для власти, и проблема их номинации, выбора языка и происхождения переходила в разряд собственно научных.

Однако внимание исследователей к группе также неравномерно. Значительная часть научных описаний греков Приазовья появились в периоды активизации государственной политики: протоирей Серафимов приехал в Приазовье с инспекцией приходов и церковных училищ в период перевода богослужения с греческого на церковнославянский, и его статья посвящена, в первую очередь, соотношению религиозной и языковой самоидентификации группы, а также использованию греческого языка в обрядах [Серафимов, 1998 (1862)]; ряд работ, посвященных приазовским грекам и румейскому языку, появились в 1930-е гг., а их авторы были связаны с административной работой [Яли, 1931; Соколов, 1932; Спiрiдонов, 1930]. В другие периоды группа чаще становилась объектом изучения не сама по себе, а в качестве представителя какого-то класса: например, этнографов конца XIX – начала XX в. интересовала проблема соотношения христиан и мусульман в Крыму [Бертье-Делагард, 1914; Браун, 1980]. Формирование публицистического дискурса также тесно связано с государственной политикой.

Наиболее значимая трансформация представлений государства о группе касается выделения главного маркера группы, объединяющего ее в одно целое. Выбор свойства, делающего сообщество таковым, создающего его и определяющего границы группы для государства, не всегда последователен и очевиден, однако можно проследить основные тенденции. Номинации группы в официальных документах отражают основные представления о ней в этот момент.

В документах, созданных во время или непосредственно после переселения из Крыма, власти чаще всего используют термин «(крымские) христиане»[46]; постепенно он уступает место этнониму «греки», но используется на протяжении всего XIX в. Греки, называемые крымскими христианами, противопоставляются мусульманскому населению Крыма. При переселении в сообщество вливаются, а затем ассимилируются небольшие негреческие группы греческой веры – грузины, армяне и валахи. Властями они включаются в одну группу с греками. Для Российской империи религиозная принадлежность играла важную роль, и основным групповым маркером служило вероисповедание.

Ранние документы периода коренизации демонстрируют поиск нового главного свойства группы, делающего ее греками. Инспектор Арефьев, считавший таковым язык, отказывал урумам в праве быть греками. Возможно, под влиянием самого сообщества, настаивавшего на своей греческой идентичности, оказался принят другой подход, учитывающий, в первую очередь, происхождение группы или индивида (кровь). Его можно суммировать следующим образом: греками являются потомки греков, переселившихся из Крыма. Однако язык группы учитывался как дополнительный признак, уточняющий принадлежность к одной из двух греческих групп – греко-эллинам или греко-татарам. Сама симметрия составных официальных номинаций отражает иерархию свойств группы.