Читаем без скачивания Слово о полку Игореве - Александр Зимин

В июле 1812 г. К. Ф. Калайдович поступил в ополчение, в котором находился год (до увольнения 23 июля 1813 г.). Сразу же по возвращении в Москву он приступает к работе над русскими древностями. Уже в конце этого года К. Ф. Калайдович начал свою упорную борьбу с той стеной молчания, которой окружил А. И. Мусин-Пушкин историю приобретения рукописи Слова. Еще 31 октября К. Ф. Калайдович обратился с письмом к графу, в котором просил сообщить ему, «какие рукописи и древние вещи… сохранились в Вашей деревне».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. М., 1862. С. 95. Дата этого письма (31 октября) содержится в ответе К. Ф. Калайдовича от 8 ноября 1813 г.] 8 ноября А. И. Мусин-Пушкин ответил ему.[ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278.] Получив этот ответ 19 ноября, К. Ф. Калайдович на следующий день написал графу новое письмо. В нем он задавал Мусину-Пушкину уже несколько вопросов, касающихся непосредственно Слова о полку Игореве: «Я желал бы знать, — писал он, — о всех подробностях несравненной Песни Игоревой, т. е. на чем, как и когда она написана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напечатано? Также и о первых ее переводах, о коих я слышал от А. Ф. Малиновского?».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 96. Дата письма К. Ф. Калайдовича устанавливается по ответному письму А. И. Мусина-Пушкина Бантышу-Каменскому от 20 декабря 1813 г.] Одновременно Калайдович сообщал адресату, что полученную от него автобиографию он «осмелился предварительно напечатать в Вестнике Европы».[Речь идет о публикации: Калайдович К. Ф. Записки для биографии е. с. графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина//Вестник Европы. 1813. Ноябрь. 4. 72, № 21–22. С. 76–89.] В письме интересна ссылка на Малиновского, который, очевидно, не мог прояснить Калайдовичу обстоятельства обнаружения Слова. Только 20 декабря 1813 г. граф написал Калайдовичу письмо, в котором сообщил, что Слово приобрел его комиссионер у впавшего в нужду архимандрита Иоиля.[Калайдович К. Ф. Биографические сведения о жизни, ученых трудах и собрании российских древностей графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина//Записки и труды ОИДР. М., 1824. 4. 2. С. 35–36.] Увы, сведения были неполными, сбивчивыми и сопровождались просьбой не разглашать их (поэтому Калайдович даже после смерти графа издал его письмо только в извлечениях).[ «На вопросы ваши объяснения при сем прилагаю, вследствие желания вашего. Хотя назвал Вам участвовавших в издании Песни о Полку Игореве, но как не знаю, будет ли то согласовано с их волею, а потому и прошу оставить сие между нами. Ежели же дадут названные согласие, тогда делайте, что вам угодно…» (ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278). Рукопись текста «ответов» (изданных Калайдовичем) не сохранилась. Письма А. И. Мусина-Пушкина к К. Ф. Калайдовичу впервые исследованы Ф. Я. Приймой в его докладе, прочитанном в Пушкинском Доме в мае 1963 г. См.: Ю. К. [Бегунов]. В секторе древнерусской литературы//РЛ. 1963. № 3. С. 231–232. [О Калайдовиче см. также: Творогов О. В. Калайдович Константин Федорович // Энциклопедия. Т. 3. C.5–6]

Несколько слов следует сказать об автобиографии А. И. Мусина-Пушкина. В ней граф подробно перечисляет все свои заслуги в собирании и издании российских древностей. Он рассказывает о приобретении им бумаг Крекшина, среди которых якобы были найдены Лаврентьевская летопись и «Книга Большому чертежу». Не забыл он перечислить ценные дары, полученные им от Екатерины, Державина и некоторых церковных деятелей (в том числе греческое Евангелие IX в., литовский статут 1588 г.). Наконец, перечислил Мусин-Пушкин и покупки рукописей из собраний А. Барсова и Елагина. И только об одной уникальной рукописи А. И. Мусин-Пушкин сохранял полное молчание — о Слове о полку Игореве.[Оно упомянуто лишь в перечне изданных графом книг.]

Чем же вызвано такое ледяное безмолвие как раз тогда, когда вокруг этого памятника разгорелись жаркие споры? Может быть, граф не хотел признаваться в том, что он незаконно приобрел ее из числа рукописей, присланных в Синод по указу 1791 г.? Но ведь сообщил же он ложные сведения о Лаврентьевской летописи и «Книге Большому чертежу». Почему же он не мог сказать что-либо подобное о Слове о полку Игореве? В конце концов, он мог просто сказать о находке этого памятника, не говоря о том, как он был обнаружен. Но Мусин-Пушкин молчал. Значит, дело было в самом памятнике, а не в способе его приобретения. Не будучи уверенным, что загадка Слова о полку Игореве сохранится вечно, А. И. Мусин-Пушкин счел за благо вовсе промолчать об этом памятнике с тем, чтобы не давать повода своим «недоброжелателям» дискредитировать его «доброе имя» как ученого и собирателя древностей, обвинив его в подлоге.

А. И. Мусин-Пушкин был крайне недоволен появлением в печати его автобиографии. В письме от 1 декабря 1813 г. Д. Н. Бантышу-Каменскому он писал, что читатель, «не знающий меня коротко или кто из неблагонамеренных легко почтет меня лжецом или хвастуном».[Дмитриев. История открытия рукописи. С. 414.] И действительно, уже 5 декабря книгопродавец В. С. Сопиков в письме Калайдовичу уличал графа в заведомой лжи.[Дмитриев. История открытия рукописи. С. 415–416. Об этом см. главу VII.] Отношения Мусина-Пушкина с Калайдовичем испортились. На первую попытку молодого историка выяснить правду о Слове А. И. Мусин-Пушкин в письме от 8 ноября не ответил ни слова.

23 декабря 1813 г. Калайдович снова обращается к А. И. Мусину-Пушкину, извиняясь за свою «дерзость», т. е. за публикацию его автобиографии. Из этого письма видно, что Д. Н. Бантыш-Каменский показал Калайдовичу гневное послание Мусина-Пушкина,[Калайдович просил «не винить» Д. Н. Бантыша-Каменского и как бы отвечал на доводы графа: «Читателям благонамеренным она (т. е. автобиография. —Л. 3.) принесет услаждение» (Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 97). Дата Бессонова (13 декабря) неверна. Правильную дату (23 декабря) см. в письме А. И. Мусина-Пушкина от 18 января 1814 г.] и Калайдович теперь стремился успокоить подозрительного графа, рассыпаясь ему в комплиментах, а вместе с тем опять повторял свои вопросы: «Кто верит словам завистников, дерзающих говорить вместе, что Песнь Игорева подделана? Кто мог с такими глубокими познаниями в истории и языке не сделать анахронизмов, живши в XVIII веке, и кто опять отказался бы от чести сочинения такого памятника, которому удивляются отличные знатоки в сем роде, не видя настоящей ему основы? Желая успокоить легковерных, утвердить благомыслящих и притупить жало неблагонамеренных, я хотел бы иметь подробнейшее известие о Песни Игоревой, к которой можно бы приобщить известие о всех пиесах с нею вместе помещенных, и для сего-то я утруждаю вас покорнейшею моею просьбою. Мы все сие желаем сделать некоторым актом, засвидетельствованным Д. Н. Б.-Каменским, H. М. Карамзиным и А. Ф. Малиновским — назовите, которых вы знаете, и положить для утверждения в Архив Коллегии Иностранных дел». Далее Калайдович сообщал, что «время, от коего зависит скрывать и открывать, явит нам неоспоримые доказательства ее (т. е. Песни. — А. 3.) достоверности, подобно одному, недавно мной найденному в Апостоле».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 97.] На это письмо А. И. Мусин-Пушкин не ответил.

В письме от 1 января 1814 г. Калайдович (31 декабря он получил письмо графа от 20 декабря) снова писал: «Последнего письма моего, в. с., получить еще не изволили, в котором я просил наименовать особ, видевших подлинник Песни Игоревой, для утверждения сей драгоценности».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 99.] Но большего узнать от графа Калайдовичу не удалось. А. И. Мусин-Пушкин в ответном письме от 18 января 1814 г. благодарил его за находку Апостола, но от торжественного «акта», который бы свидетельствовал о подлинности Слова, уклонился.[Он писал: «О надписи, найденной Вами в Апостоле, замечание Ваше нахожу весьма справедливым. Предлагаемое Вами свидетельство о подлинности Игоревой песни почитаю излишним, прошу оное оставить». Он прибавлял также: «Прошу оставить ответы мои между нами» (ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278).] В этой связи B. П. Адрианова-Перетц пишет: «Каким же в таком случае искусным притворщиком был Мусин-Пушкин, если он сумел так сдержанно-спокойно ответить К. Ф. Калайдовичу на его сообщение 1813 года о „надписи“, найденной им на Апостоле 1307 г.». В. П. Адрианова-Перетц удивляется, как мог Мусин-Пушкин, если он использовал в Слове цитату из Апостола, «не воспользоваться сообщением Калайдовича и не поднять шум о его находке».[Адрианова-Перетц В. П. Было ли известно «Слово о полку Игореве» в начале XIV века//РЛ. 1965. № 2. С. 150.] Я не буду сейчас определять, какой степенью лицемерия и притворства обладал один из наиболее удачливых царедворцев конца XVIII в. А. И. Мусин-Пушкин. Важнее другое. В обстановке, когда уже раздавались голоса, утверждавшие, что Слово — позднейший памятник, А. И. Мусин-Пушкин скорее должен был не поднимать «шума» из-за Апостола, так как он-то сам прекрасно знал, в каком отношении находилась приписка Домида к тексту Слова. «Шум» мог обернуться против самого издателя Игоревой песни.