Читаем без скачивания Дети Эдгара По - Питер Страуб

Господа, сегодня, 21 января 1700 года, я имела удовольствие наблюдать метаморфоз гусеницы, золотой с чёрными полосами, которую я нашла вскоре по прибытии сюда; я стала свидетелем того, как месяцы спустя она превратилась в бабочку.

Она пишет акварелью по пергамену.

Самому тонкому пергамену, какой только есть, из кожи ягнят, не родившихся ягнят, до срока, силой взятых из утробы.

Ужин в Суримомбо подаётся каждый вечер в шесть. Эстер Габай занимает своё место во главе стола. По правую руку от Эстер Габай сидят доктор Петер Кольб и Мэтью ван дер Лее. Напротив них, рядом с вдовой Ивенес, сидит Мария Сибилла. Пища всегда обильная и жирная: огромные миски баранины и фрикасе, цесарки и овощи на блюдах, кефаль и морской окунь, фрукты и пирожки, авокадо, гуава и грейпфрут. Ореховый десерт и апельсины подают на стол последними, вместе с истекающей сахаром выпечкой. Еду передают слева направо. Разговор за столом весёлый и оживлённый.

— До чего причудливы эти ваши насекомые, — говорит вдова Ивенес Марии Сибилле. — А они когда-нибудь заползают к вам на руки или на запястья? На что это похоже, что за чувство испытываешь, когда насекомое ползёт по твоей коже?

Оживление, господа. Жизнь, зарождённая в яйце и в нём вскормленная. И вдруг яростный укус. Гусеница, которую я нашла, кормилась листьями до превращения в куколку. Глубочайший покой. Такой покой, о котором ангелы лишь грезят, — и всё это время спать и видеть сны. Затем, по велению сна, она начинает шевелиться, едва заметно, а потом белая вата, которая защищает оболочку, раздвигается, оболочка лопается и трескается, пока метаморфоз гусеницы в крылатое существо не завершён; оно появляется, вырывается наружу и летит, опьянённое свободой и великолепное.

Из неба, залитого солнцем, из воздуха, тихого, напоённого ароматами делоникса[168] и сахарного тростника, без всякого предупреждения рождается буря и омрачает небо Суринама. В наступивших вдруг сумерках начинает дуть ветерок, влажный ветерок, который крепчает, дальше разносит ароматы и оглаживает влагой лицо; ветерок набирает силу и становится ветром, ветер — бурей, а буря мчится со скоростью урагана. Если приглядеться, то можно увидеть предвестья. Всё вокруг затихает. Птицы и насекомые перестают петь и жужжать.

Мария Сибилла на улице, позади плантаторского дома в Суримомбо, когда в тишине рождается первая в её жизни буря. Она изучает особь горшечной осы, которая построила своё гнездо на земле. Она намерена записать свои наблюдения и набрасывает заметки, которые будут сопровождать её рисунки, почему и не замечает меркнущего света. За ней прибегает Мэтью ван дер Лее — бежит сломя голову, — крича что-то неразборчивое, он едва не сбивает её с ног, хватает её бумаги и угольные карандаши, кричит во весь голос, хотя и стоит к ней вплотную. Не проходит и пяти минут с их возвращения, как стены дома начинают трястись, а свист ветра переходит в глубокий хриплый рёв, похожий на львиный, и она ложится на пол вместе с Эстер Габай, и вдовой Ивенес, и доктором Петером Кольбом, и Мэтью ван дер Лее, ложится на пол.

Буря стихает, и звуки возобновляются, жужжание насекомых, крики птиц, вопли обезьян.

Мэтью ван дер Лее осведомляется, позволено ли будет ему сопровождать Марию Сибиллу в экспедицию на побережье, которую она планирует совершить, когда буря минует. Это его конёк, говорит он ей, имея в виду побережье; дома, в Нидерландах, он и сам был коллекционером.

Она укладывает свои пергамены и угольные карандаши, сачки и банки.

Шаг её твёрд, спина пряма, башмаки облеплены грязью, мокрый подол волочится по земле.

Светло. Солнце прорвалось сквозь тучи. Холмы вдоль берега отяжелели от того, что принёс ветер, — невидимое, но вездесущее, воздух насыщен им.

— Госпожа Сибилла, — говорит Мэтью ван дер Лее. На нём новомодная шляпа, чёрный фетр с окантовкой и камзол по той же моде, в три четверти от роста, чёрный, как шляпа, а рубашка под камзолом белая. Они у самой воды на побережье Парамарибо. Мария Сибилла впереди.

— Госпожа Сибилла, — говорит он опять. — Вы совсем обгоните меня, если будете шагать так быстро, госпожа Сибилла.

Он молод и привлекателен, приятен и пригож в своей белой сорочке, шляпе и камзоле.

Господа, мы поём хвалу созданию! Гусеница получает зрительные впечатления от окружающего не посредством множества глаз, рядами расположенных вдоль её тела, но при помощи крошечных простых глазков, ocelli, которые помещаются на обеих сторонах её головы.

С минуту она не дышит. Задержка дыхания усиливает действие жары. Становится так жарко, что она едва терпит.

Вдова Ивенес жестом приглашает её к себе, в свои покои. Там вдова сидит, приложив ко лбу пластину из металла и время от времени прижимая её к шее. Шторы на окнах спущены. На столике у кровати стоит таз с водой.

— Как бы я хотела сбросить с себя всю одежду, — без обиняков говорит она Марии Сибилле.

Мария Сибилла пришла в комнату вдовы с веером, которым обмахивается непрерывно. Веер вручную расписан в Италии, но куплен в Амстердаме. Она протягивает его в подарок вдове Ивенес. Вдова берёт веер, делает глубокий вдох и выдыхает, снова вдох и выдох.

Только Эстер Габай жары будто не замечает. И в жару она продолжает управлять Суримомбо. Даже в самые жаркие часы она не бросает свои дела, как рабы не бросают работу на плантациях сахарного тростника.

Африканские рабы ходят нагишом. Или почти нагишом. Женщины наги от пояса до шеи. У молодых тугие груди, шоколадная кожа, соски чёрные, как чёрная вишня на деревьях в Голландии.

Женщины постарше стоят в позднем дневном свете, их груди свисают ниже талии. У африканских рабов есть один танец, Мария Сибилла его видела — винти, Танец Одержимости, — когда они крутят бёдрами, передавая калебас, пьют из миски, курят табак, а потом вот, мисс, держите, мисс, протягивают ей червяка, вот, мисс, держите, мисс…

В тот вечер на столе копчёный лосось, прибывший на корабле из Амстердама. С лососем черепаха и королевская рыба, два вида морского окуня. Подают напиток из кокоса и лайма. Между переменами блюд моют руки. Вечерняя трапеза похожа на молитву. На службу в церкви Парамарибо.

Поздно ночью она слышит, как храпит доктор, она слышит его через перегородки покоев, он то храпит, то задыхается.

А на свесах крыши вдоль дома — пауки.

А в её комнате запах мази, которой она защищает кожу. Мазь от Марты, она сделана из сока пальмовых листьев. И красные апельсины в миске. И виноград в другой миске. Её волосы обёрнуты тканью. Ткань разрезана на ленточки и вплетена в волосы. Красные апельсины в миске рядом с виноградом.