Читаем без скачивания Дети Эдгара По - Питер Страуб

Она проводит рукой сзади по шее, стирая бусинки пота. Она пьёт кипячёную воду, поставленную остывать, окунает в неё пальцы, проводит ими по лбу, по шее. Жар сушит её дух и кровь, вытягивает мозг из её костей, и они болят по ночам, руки и ноги болят каждую ночь, и она ворочается в постели. Боль и беспокойство больше не дают ей спать.

И вот она спускается вниз к ужину, в столовую, где уже собрались остальные.

— Вы бледны, госпожа Сибилла. Вам нездоровится?

— Всё хорошо, доктор Кольб. Просто жарко. Да. Всё хорошо. Дело в жаре.

— Да, в жаре. Как продвигается ваша работа?

— Хорошо.

— А ваша рука? Зажила после того случая?

— Да.

— Я врач, госпожа Сибилла. Позвольте мне на неё взглянуть. Вы ведь не хотите, чтобы она загноилась?

— Ничего страшного, доктор Кольб. Это была лишь реакция на яд того злосчастного создания. И, видите, она уже совсем прошла.

Бьют барабаны. Бьют барабаны в ночи. Барабанный бой идёт из леса за Пики Стон, где построили своё поселение беглые. Бой барабанов не может идти с плантаций; на плантациях чёрным рабам запрещено барабанить, запрещено обмениваться сообщениями с беглыми. Она видела, что бывает с теми, кто нарушает запрет. Она видела кровавый обрубок вместо руки, видела тело, с которого плетьми сняли кожу, и сырую, красную кашу на месте плоти, видела изуродованное тело, в котором поддерживалась жизнь.

Она измучилась. Это видно по её лицу, и по тому, как она себя держит, и по тому, с каким трудом дышит, и по её затуманенным глазам и отсутствующему взгляду.

Это всё жара. И яд, оставшийся в её теле после укуса гусеницы. Ночь пришла, и окно покрыто мотыльками, опьянёнными пламенем свечей. Мотыльки умрут, так же, как умрёт и она, спалённая жаром солнца, убитая суровостью этих мест. Она ещё слаба, и от яда гусеницы у неё ещё кружится голова.

Яд усилил усталость, и ночами её мучают дурные сны и видения, которые приходят и уходят, страшные и прекрасные попеременно.

В одном сне ей угрожает зверь, он появляется перед ней откуда-то сзади, враждебно смотрит на неё.

Она стоит и слушает реку, тихая, зеркальная гладь сверкает на солнце, нежится в его лучах, она стоит и смотрит туда, где река делает поворот, немного дальше, и белая вода пенится, течение сходит с ума, ещё дальше, стремнины, ещё дальше, вода ревёт и грохочет, безумная вода, немного дальше и вода безумна, она бросается на камни, валуны, которые пустят ко дну кого угодно, а вот дьявольское яйцо, скала, торчащая над водой, над мечущейся бешеной водой, и это водопады Пики Стон, по берегу скачут обезьяны со своими вечными воплями — предупреждают? накликают беду? — отчаянные вопли обезьян, но там, где стоит она, река тиха, ряби нет, только полосы солнечного света взблёскивают на мирной глади.

Маленький, слаще авокадо, сладкий красный плод юкки.

Бабочки сделаны из перьев. Она показывает на крошечные пёрышки.

На её рисунках главное не сразу попадает в центр изображения, сначала возникает тончайший контур, создание из тени, и только потом она добавляет свет.

Тема примулы и сидящего на ней шелкопряда-монашенки, ветки сливы и краснохвоста, ятрофы хлопчатниколиственной, тополёвой стеклянницы, бражника-антея.

Тема носатки, шпорника лугового и шпорниковой совки, разнообразных жуков и жука-арлекина.

Тема четырёх мёртвых зябликов. Птички нарисованы ею так, что на них грустно смотреть. Нет никаких сомнений в том, что они умерли, умерли окончательно, раз и навсегда. Никогда больше не полетят. Маленькие коричневые птички.

И огромное солнце смотрит сквозь тучи, оно жжёт плоть, землю, деревянный каркас дома в Суримомбо.

На вырубке в лесу Марта завернулась в кусок ткани салемпури, яркая голубизна материала сияет, а она танцует, она кружит перед Марией Сибиллой. Танец может прекратить яростные грозы и остановить поток дождей, и Марта танцует, чтобы положить конец дождям.

Но небо остаётся серым, и проливные дожди угрожают опять.

Где-то в кустах мех-ну щёлкает зубами крокодил. Шум листьев, когда ветер дует сквозь них. Поднимается буря. Вопят туканы. В джунглях Суримомбо был след из мёртвых туканов. Или туканы попадали случайно? А крокодил выбирается из болота на землю в джунглях. И дождь превратит джунгли в озеро.

Листья ку-де-де укрепляют сердце. Марта держит пальцы правой ладони вытянутыми над сердцем, её глаза темны и возбуждены, когда она срывает восковые листья и давит их.

И всё это время Мария Сибилла ищет среди лиан и вьюнов.

А что же мотылёк, недавно выбравшаяся на свободу Phalaena tau? Ах, Phalaena tau недавно преобразилась. Вырвалась из кокона и освободилась. Мария Сибилла сама выпустила её. В жару. В джунгли, суровые и свободные.

Phalaena tau полетела прокладывать в джунглях собственный путь.

А Мария Сибилла ищет другую бабочку, незнакомку.

Среди лиан, вьюнков, розеток листьев, пахнущих ночью орхидей, моры высокой.

На ветвях безымянного дерева.

Цветы на нём красные, а дерево безымянное. А его корни покоятся в земле. В джунглях земля становится водой. Почва пружинит, листья шелестят.

А она теперь молчит и ждёт. О, сладострастие ожидания.

Она так долго ходила, что у неё горят ноги, но глаза продолжают шарить повсюду. В поисках тебя, незнакомка, в поисках того обещанного, что привело её сюда.

Она ищет тебя, околдованная тобой.

Среди зелени неясный свет джунглей. Который стекает вниз, сочась сквозь ветви деревьев.

Птичьи крики, голоса резкие, пронзительные.

Лесные орхидеи, хрупкие древесные орхидеи, воздушная орхидея с висячими корнями, вся в мелких белых цветочках, с мускусным запахом, с вечно поджатым ротиком.

У неё перехватывает дыхание, её сердце яростно бьётся.

Жара льётся на неё, но она её больше не замечает, так она одержима желанием найти тебя.

Ты её магнит, её желание, её соблазн, её конец.

Зачарованная, она ищет, в лихорадке, она ищет.

Ищет едва заметного следа, который приведёт её к тебе.

Мелкие вспышки, молчаливое сердцебиение, трепет.

И где же Мария Сибилла находит тебя? Где так тихо? На ветке неведомого дерева? Таинственного дерева, столь таинственного, что даже местные индейцы не знают его названия, Райского Древа? Древа грехопадения? Древа, вокруг которого обвился змей и шептал, предлагая плод, а листья жалили, как крапива, а ты прильнула к нему крошечными ножками, укрепилась, чтобы всосать сладость, и всё это время змей был там, с тобой, лежал на ветках, а ты была такая, как всегда, с того первого часа, когда первой забралась на ту ветку, первой стала кормиться неведомым, безымянным соком, а, наевшись досыта, стала прясть и прясть шёлковую нить, чтобы укрыться ей и сохранить себя внутри этого первого из всех укрытий, целой и невредимой, и спать в нём, пока не настанет время преображения.