Читаем без скачивания Справедливость силы - Юрий Власов

"Я впервые в Японии, но занят только тренировками и с Токио еще не знаком".

На подушке лежал томик Маяковского.

Первый претендент на золотую медаль сказал:

"Предсказать победителя никто не может. Однако без желания победить спорта нет… Еще надо справиться и со своим малодушием. Почему я занялся спортом? Я хотел быть сильным, если угодно, и красивым. Любимые писатели? В разные годы разные… Сейчас – Хемингуэй, Горький…"

Мы сфотографировали Власова. Когда мы попросили принять удобную для снимка позу, он без каприза согласился. Кто-то из нас сказал: "Как прост!" Хотя мы не понимали друг друга, мы чувствовали широту этого человека, как бы слегка прикоснувшись к его сердцу".

Накануне главного испытания я владел собой – это и удостоверяет "Майнити гурафу". И верно, какие колебания, в чем, ежели победные килограммы в мышцах? Расчет результатов по соперникам давал все преимущества мне. Жаботинский? Ни в одном из движений не способен иметь преимущество – доказано моими результатами на тренировках и публично– в Подольске. Выступление Жаботинского на чемпионате страны в Киеве по всем статьям оказалось хуже. Его тренировочные килограммы во вспомогательных упражнениях – основных определителях силы– тоже заметно хуже.

Шемански, Губнер?.. Уже только зрители в великой гонке. Они лишь поспевают за высшей силой, но не называют ее.

Мне двадцать девять. Я еще никогда не был столь уверен силой. Я вырубил ее из всей громады неизвестного. Дал ей сознание. Во мне опыт десятилетия тренировок, испытаний на соревнованиях и в рекордах.

Итак, все доказательства в воскресенье… третье воскресенье октября.

10 октября-открытие Олимпийских игр.

11 октября – сшибка для атлетов первой весовой категории – легчайшей.

18 октября в зале "Шибюйя" на кону силы – золотая медаль для нас, самых тяжелых атлетов…

Восемнадцатое октября.

Глава 245.

Мне двадцать девять лет, Шемански – сорок, Жаботинскому – двадцать шесть, Губнеру – двадцать два.

Норб – маэстро "железной игры", азартный игрок в силу. Впервые участвует на чемпионате самых сильных в 1947 году – второе место. А я тогда задирал нос: как же, уже в пятом классе! На Олимпийских играх 1948 года в Лондоне Норб – снова второй. На чемпионате мира 1951 года – первый! На Олимпийских играх 1952 года – золотая медаль! И 1953 год тоже отмечен золотой наградой чемпионата мира. Я в тот год заканчиваю Саратовское суворовское военное училище – все пытаю рукой щеки: когда же бриться! Уже темнеет пушок над верхней губой; можно обойтись, однако я начинаю бриться. И погоны на плечах уже взрослые – с окантовкой курсанта. И от взгляда женщины бросает в жар… Господи, как я их ласкал в своем воображении! Как сумасшедше далеко заводило это воображение! Господи, неужели ни одна не обернется и не ответит взглядом!.. Я задыхался самыми исступленными признаниями и ласками…

Восемнадцатое октября!..

В 1954 году маэстро Шемански – чемпион мира. Затем перерыв на пять лет и третье место на Олимпийских играх 1960 года в Риме. На чемпионате мира 1962 года – второе место, 1963 год – опять серебряная медаль.

И здесь, в Токио, Норб не для того, чтобы подбирать медали: результат в мышцах новый. Но возраст: сила прибывает, однако не в нужном темпе, не поспевает за первой…

А хорош! Еще шире в плечах, мышцы массивнее, грузнее. И возраст-то – лишь в седине по вискам.

Эту мощь, конечно же, подпирала современная фармацевтика.

Уже в 50-х годах в США действовали предприятия Хоффмана по производству протеина, который столь способствует формированию качественной мышечной массы.

Другие предприятия Хоффмана производили витаминные препараты – все это в специальных соединениях с минеральными добавками. Это, слов нет, помогало Шемански набирать мышечный вес и справляться с постоянно возрастающими нагрузками.

Мы же об этом не имели даже представления.

Когда Хоффман подарил мне в 1961 году образчики своей продукции, там была и килограммовая банка витаминизированного протеина. Что с ней делать, я не знал. Не ведали этого и тренеры, как и врачи. Миша Аптекарь предложил себя в подопытные и, "рискуя жизнью", ел порошок несколько недель. С ним ничего не случилось, да и не могло случиться. Банку все же выбросили,– черт знает, для чего она! Мы и без нее – первые…

Восемнадцатое октября!..

Губнер напряжен. Это худо. Надо отпадать от "железа" после тренировок, необходимо отпадать, тем более перед турнирами. Иначе обопрешься на вымученную силу. Жажда победы сжигает этого атлета. Она в его лице, скованности, угрюмости. Окаменело, завороженно он бредет за призраком славы самого сильного атлета мира.

Я видел: Губнеру не подняться в первые. Нет, мышцы увесисты, выразительны, но… глухи. В них нет податливости благодатного материала, они не сочны восприимчивостью, грубы скованностью.

Восемнадцатое октября!..

Несмотря на многие годы знакомства, Норб держится отчужденно. Очевидно, из-за чувства соперничества. Срабатывает закон неприятия соперников, на нем идет вся турнирная рубка…

В Норбе я соперника не видел. Пытался выйти за формальности дружелюбия, но Норб и Губнер старательно выдерживали дистанцию. Что ж, и это не в новинку.

Я не чувствовал угнетенности прошлых лет. Окрыляла радость близкого ухода из спорта, узость которого душила, отравляла. Последний шаг – и сброшена тяжесть.

Неужто это возможно? Здесь, восемнадцатого октября, последний шаг…

Сердце в полном порядке, мышцы, связки – ни одна –не болит. Я чист огромной силой, и даже позвоночник не саднит – гибок, крепок и чуток… Старый хирург рассказывал мне после первой операции (она была в марте 1983 года), как невероятно поглумилась надо мной боль. Его поразила мощь моего позвоночного столба, когда он обнажил его скальпелем. "Ничего подобного я не видел за всю жизнь",– сказал он. В то же время его поразила изношенность позвоночного столба. Такую тотальную изношенность ему тоже пришлось увидеть впервые. "Уму непостижимо! – Он был в растерянности.– Как вы могли жить с таким позвоночником и такой болью?!"

Я смолчал, хотя мог бы сказать ему, что и предположить не мог о существовании на свете подобной боли…

Я был в реанимации и после четырнадцати часов огненной боли наслаждался спадом ее. Какое счастье – без боли!..

Глава 246.

Вспоминаю солнце Рима, потом неприятности с бойкотом, тяготу ожидания и почти с десяток нарывов в правом бедре – от колена до паха пульсирующая боль и жар. Тогда, в Риме, неприятности с бойкотом и всей той нервотрепкой могли и не осложнить выступление – не доложи рано поутру начальству Воробьев о моем нарушении спортивного режима: комнаты-то с общей дверью, услышал, доложил. Я и не сообразил утром, кто и зачем меня будит, а это Куценко, Громов… С того утра и закрутились разные разбирательства. Я должен был до выступления вернуться домой на позор и крушение всей спортивной жизни. Сам кругом виноват, но круто взвели пружину… для мертвого боя. Господи, за юношеский вздор платить искалеченностью жизни…