Читаем без скачивания Рожденные на улице Мопра - Евгений Васильевич Шишкин

— Я вызвала тебя, Паша, чтобы проститься. Я безнадежно больна. У меня рак… Не перебивай, выслушай. Мне осталось несколько недель. А может, и дней…

Он стискивал кулаки от отчаяния. Сорвался, стал кричать, что она в конце концов генеральская жена, что для них открыты все клиники Москвы, Германии, Израиля, Америки, что денег он найдет сколько надо…

Мария сидела совершенно спокойная, холодная, бледность лежала на лице, в глазах — сожаление, такое же, возможно, сожаление, какое было в первую брачную ночь…

— Я не самоубийца, Паша. Не кипятись. Мою болезнь не лечат. А проститься хочу сейчас. Пока есть силы… Я не хочу, чтобы ты и дети запомнили меня совсем облезлой и страшной…

Павел сдался. Время вспять не поворотить, время было упущено, а вернее всего, болезнь фатально уничтожала напрасные заклинания.

— На днях я ложусь в хоспис. Уже навсегда, — виновато улыбнулась Мария. — Там будут колоть обезболивающие… Ко мне приходить не нужно. Ты поезжай обратно на службу. Если что-то потребуется, всем распорядится Катя. Она уже взрослая и сильная.

Мария опять погладила Павла по руке. На этот раз ему показалось, что рука ее очень горяча.

— Я благодарна тебе, Паша. У нас была дружная семья… Прости меня.

На следующий день Павел Ворончихин вернулся в Моздок, в штаб группировки. В своем походном чемодане он возил небольшой альбом с фотографиями. Он листал альбом, смотрел снимки: мать, отец, они с братом. Потом шли его семейные снимки, друзья офицеры. Отец давно погиб. Мать умерла. Настал черед жены…

Катя позвонила однажды вечером — ожидаемо и неожиданно:

— Папа, мама умерла сегодня утром… Я не стала тебя отрывать от службы. Ты можешь приезжать послезавтра. На похороны. Ты не беспокойся. Я все организовала. Ребята из аспирантуры мне помогли.

Катя еще что-то говорила, такая же трезвая, сильная, как мать, а мир почернел, стал убогоньким и абсурдным. Что за глупость гоняться по горам за какими-то бородатыми сепаратистами! Призывать к здравомыслию и порядку! Зачем? Ради чего?

IV

Бизнес погибшего Осипа Данилкина поднял Владислав Сергеевич Разуваев. Тот самый Разуваев, который в советское время офицером госбезопасности вербовал в сексоты комсомольских активистов и контролировал студентов-фарцовщиков. Алексея Ворончихина он пригласил к себе в коммерческую структуру, назначил на должность эксперта-консультанта в департаменте рекламы и связей с общественностью.

— Итак, Алексей Васильевич, — начал Разуваев, — дела идут прекрасно. Во-первых, на вершине власти наш человек. Во-вторых, власть не будет больше побираться у олигархов. Силовики набирают силу… Ты помнишь Кулика? Моего прежнего шефа?

— Виктор Ильич, кажется? Клещ! Он как под гипнозом заставил меня написать бумагу, — потупился Алексей. — Редкий хам! Удавит любого, над кем почувствует власть.

— Его сына убили в Чечне при выполнении важной операции… Возвращается наше время, Алексей Васильевич. Мы кровь проливаем, а они будут жировать? — Разуваев мотнул куда-то головой. — Нет уж, дудки! Все эти жирные коты-банкиры у нас скоро без спросу пукнуть не смогут.

— Это любопытно…

— Но речь не о том. Хочется, чтобы дела шли великолепно! Мы расширяем бизнес. Покупаем строящийся в Москве торгово-развлекательный центр… Насколько мне известно, твой сын Антон собирается поступать в институт? Пройти на бюджетное место он вряд ли сможет. У тебя, Алексей Васильевич, есть шанс подлататься.

— Откуда вам все известно, Разуваев? — спросил Алексей. — Ах, да! Гэбэшное прошлое.

— Как не существует бывших наркоманов, так и в органах не бывает бывших, — улыбнулся Разуваев. — А сынок у вас, по-моему, покуривает марихуанку?

— Что я должен делать? — сухо спросил Алексей.

— Докладываю, — сказал по-военному Разуваев. — Завтра из Краснодара прилетает молодая богатенькая вдовушка Инна Эдуардовна Скит. Ей от мужа осталось огромное наследство… В том числе финансовые активы в строительстве торгового центра в Москве. Вдовушку надо встретить и представить ей Москву в самом наихудшем виде.

— Я не ослышался?

— Ты, Алексей Васильевич, не ослышался. Надо привезти ее на стройку, показать угрюмые лица таджиков-гастарбайтеров. Там, на стройке, она увидит показной пожар, несчастный случай. Сломает каблук, испачкает платье в краске. Потом постоите на дороге в пробке часа полтора-два, это мы организуем. А после пообедаете в ресторане, так, чтоб она после этого ресторана получила легкое отравление… Вечером поведешь ее на какой-нибудь отвратный спектакль. Чтоб там была пидорня, лесбос, матерщина — вся погань. К Роману Виктюку ее скатай!.. Она должна быть психологически сломлена Москвой и ее возненавидеть. Чтобы на другой день легче подписывала бумаги по передаче активов… Но ты, Алексей Васильевич, ей должен приглянуться. Она должна тебе верить… И на вопрос, соглашаться ли ей с предложением нашей компании, ты должен ей ответить: да, Инна Эдуардовна, соглашаться… С ней, правда, прибудет финдиректор, баба-конь, но ее мы нейтрализуем подкупом. Инна Эдуардовна дама особенная. Цену денег не знает, живет эмоциями. Училась в консерватории, писала стишки, потом хотела стать художницей. Одним словом, дама с таракашками… Ты найдешь с ней язык. Про какую-нибудь Ахматову с ней поговорите, про Рерихов.

— Может, предложите мне еще с ней…

— Интим по желанию, Алексей Васильевич! — опередил Разуваев. — «Мерседес» класса «люкс» и водитель в твоем распоряжении. Завтра в три пополудни у вас встреча с Инной Скит в фойе гостиницы «Мариотт» на Тверской.

Алексей не артачился: накануне опять звонила Наталья: «жутко» требовались деньги для репетиторов Антона, для обучения, для… для… для…

Сверкающее фойе отеля «Мариотт». Зеркальные потолки, розовые стены, беломраморные полы, развесистые хрустальные люстры, пять златых звезд над стойкой аминистратора. Звучит фортепианная музыка. На подиуме в фойе длинноволосый музыкант в белой сорочке и бабочке импровизирует на белом рояле.

Алексей прогуливался по фойе, поглядывал на огромную, плетеную из лозы вазу, наполенную зелеными блестящими яблоками. Ему хотелось взять яблоко, но он остерегался: вдруг в фойе появится капризная Инна Скит, а он — будто голодный, лопает дармовое яблоко… Эпизодически он оглядывал двух мустангов-охранников отеля: крепкие, здоровые, самодовольные ребята; твердые сытые подбородки, одеты в роскошную униформу, открывают двери, подносят чемоданы, — а тем временем поля России зарастают бурьяном — там работать некому! Впрочем, Алексей и сам одет был с шиком, даже с вызовом: золотые запонки на полосатой шелковой темной сорочке, пестрый, желто-змеистый итальянский галстук, светло-бежевый пиджак и коричневые брюки в мелкую клетку, а еще, «для устрашения и сбития с толку клиентки», Алексей надел на мизинец перстень с поддельным рубином.

Он загляделся на музыканта, заслушался импровизацией на басах и проглядел клиентку. Она незаметно прошмыгнула от лифта к центральной клумбе с фонтанчиком, где кружил Алексей и, подойдя сбоку, тихо спросила:

— Это вы встречаете Инну Скит? Я — она и есть.

Она была очень