Читаем без скачивания Анжелика и дьяволица - Анн Голон

Он продолжал растерянно улыбаться и, увидев на крыльце , людей, неуверенным шагом направился к ним. Они невольно отпрянули назад.

— Уходите отсюда! — крикнула Марселина. — Если вам дорога жизнь, бегите в форт. Индейцы вас уже ищут… В ответ раздался самодовольный смех.

— Я уже пуганый! Только все это не правда!

— Нет, правда! Послушайте, вы что, не понимаете? Если индейцы вас схватят, считайте, что вы мертвец.

— Зачем им меня убивать?

— А затем, что вы преступник, — прокричала ему Анжелика. — Вы убили Кроткую Марию, столкнули ее со скалы. Вы не раз убивали в угоду своей госпоже-Дьяволице.

Он выпрямился, красный, надутый, как индюк.

— Я всегда служил благим делам, в угоду великой божьей славе.

В этом безумном самооправдании было что-то отталкивающее. Чувствуя приближение своего смертного часа и неминуемой кары, он отвергал мысль о побеге, который означал бы признание его тяжких грехов. Чудовищная спесь как бы сковывала его, заставляя отвергать предупреждение об опасности так же, как в течение всей своей жизни он отвергал предупреждения совести и постепенно оказался в плену безумной страсти к страшной женщине, своей госпоже.

Когда индейцы ворвались на площадь, он спрятался за Анжелику и, бросившись к ее ногам, цепляясь за ее одежду, стал умолять спасти его.

— Оставь его нам! — сказал Пиксарет грозным голосом.

Два дикаря схватили его за запястья и волоком оттащили в сторону. Пиксарет высоко поднял зажатый в кулаке нож и, упершись коленкой в затылок своей жертвы, другой рукой ухватил писаря-убийцу за редкие волосы.

Раздался душераздирающий вопль.

Мало кому из сообщников дьяволицы удалось уйти от ножа индейцев. Все матросы с двух ее кораблей нашли в тот день свою смерть.

Пятеро бретонцев с рыболовецкого судна тоже оказались жертвами резни, после которой Тидмагуш стал называться «кровавым берегом».

Графу де Пейраку удалось спасти в последний момент капитана Фауе и юного Гонтрана, которые не успели скрыться в форте.

Пиксарет и его индейцы не стали преследовать тех, кто успел уплыть на лодках к кораблям, стоявшим на якорях, а также тех, кто спрятался среди скал.

Собрав всех своих воинов, великий вождь Акадии пересек поселок и направился к Анжелике, чтобы попрощаться с ней. Она все еще стояла на крыльце в окружении Марселины, Иоланды, маркиза де Виль д'Авре ж ошеломленного всем увиденным интенданта Карлона.

— Я должен проводить Униаке и его братьев в Трюро, — заявил абенак, обращаясь к своей подопечной, — но я найду тебя в Квебеке. Тебе еще понадобится моя помощь.

И, повернувшись к стоящему рядом Пейраку, добавил:

— Знай, Текендерога note 38, я все время оберегал ее от многочисленных опасностей и нисколько не сожалею об этом. Видишь, злые духи не одолели ее. Ведь просьба к Богу, с которой обращаются люди в своих молитвах, гласит: «Не дай злым духам одолеть нас». Бог нас услышал, ее враги уничтожены.

Абенак представлял собой внушительное зрелище. Все тело его было в боевой раскраске, с висящих на поясе волосатых скальпов кровь струйками стекала по ногам.

Рядом с ним Анжелика, белая женщина, казалась хрупкой, пришедшей откуда-то издалека, из неизвестной им страны, но она была той, кого его давние враги, ирокезы, называли Кавой, и Пиксарет очень гордился тем, что, нанеся им поражение, он завоевал право самому защищать ее. Он бросил на нее лукавый, торжествующий взгляд.

— А помнишь ли ты, моя пленница, как тогда, в Катарунке, ты стояла перед дверью. Я знал, что ирокез Уттаке, мой враг, скрывался за дверью, но согласился подарить тебе его жизнь. Не забыла? Помнишь?

Анжелика утвердительно кивнула головой.

— ..Так вот, — продолжал вождь, — и сейчас я знаю, кто прячется за этой дверью. — Он указал на створку двери дома, где находилась раненая дьяволица, — но, как и тогда, я дарю тебе ее жизнь, право распорядиться ею.

Он начал было величественно удаляться, но, прежде чем уйти окончательно, обернулся и крикнул:

— Она твой враг! Ее волосы принадлежат тебе! Волосы Амбруазины! Восхитительные кудри, от которых исходит такой чарующий аромат… Это то вечно женственное, живое, нежное воплощение земной красоты, созданное для наслаждения жизнью, для удовольствия и любви, для счастья, радости, нежности, как и ее собственные волосы, волосы Анжелики, в которых во время горячих, страстных ласк тонули руки Жоффрея.

— Ее волосы? Для чего они мне?

Сумерки опускались на кровавый берег. Темной тучей налетела стая птиц.

Вместе с индейцами удалялся дух убийства и жестокой мести. Нужно было как можно скорее подобрать и предать земле тела убитых. Они лежали такие тихие и беспомощные, будто при жизни не совершили ни одного дурного поступка.

Анжелике, вдруг обессилевшей от накопившейся за день усталости, показалось, что у нее с пояса свисают темные с огненными отблесками волосы Амбруазины. Сколько же надо было пережить, как повзрослеть и поумнеть, обрести, наконец, душевное равновесие, чтобы после всех мерзостей жизни, страха, ненависти, жгучего негодования и страстного желания смерти сохранить в себе чувство жалости к обыкновенным женским волосам, да еще так сокрушаться над тем, что дьявол может воспользоваться этой красотой, сделать ее отталкивающей, такой, которая ничего, кроме ужаса и отвращения, не вызывает.

Тут не годились привычные человеческие понятия. Это чувствовалось по тому, как люди, пережившие все эти драматические события, постигшие их суть, рассуждали о них не с ужасом и не шепотом, как следовало бы в подобной ситуации, а обычным голосом, нисколько не смущаясь, что, естественно, коробило «непосвященных», то есть тех, кто приобщился к событиям всего лишь несколько часов назад.

— Этот Пиксарет просто великолепен! — удовлетворенно заявил Виль д'Авре. — Теперь мы можем быть спокойны. Быстро же он разделался с ними, быстро навел порядок. Никаких тебе процессов, никакого церковного или светского суда. Никому из нас не придется куда-то ехать, чтобы давать бесконечные показания, после которых мы сами можем попасть на скамью подсудимых или, чего доброго, на костер инквизиции. Замечательно! Превосходно! Должен признать, что эти индейцы, несмотря на их омерзительную привычку натираться дурно пахнущими мазями, иногда оказываются на высоте.

— Что вы такое говорите! — воскликнул возмущенно Карлон. — Я вас не узнаю. Вы, такой деликатный человек, и рассуждаете об этом несуразном, зверином побоище так цинично!

— Поверьте мне, это был наилучший выход из положения. Кто знает, к чему ведут все эти процессы по поводу отравлений и.., черной магии…