Читаем без скачивания Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.) - Леонид Васильев

Благодаря этой деятельности десятков крупных мыслителей позднечжоуского времени вся интеллектуальная жизнь Поднебесной за исторически весьма краткий срок существенно изменилась. Обилие различных взглядов на общество и государство, на оценку людей и их образа жизни, стремление сказать свое слово и внести свой вклад в сокровищницу новых представлений во всех сферах жизни делает позднечжоуский Китай уникальным в своем роде периодом всей китайской истории. Сами китайцы воспринимают этот период сквозь призму известного изречения «пусть расцветают все цветы, пусть соперничают все ученые».

Если говорить о том, чьи идеи определили основные параметры китайской цивилизации, то все эти интеллектуалы значительно уступают Конфуцию. Роль Конфуция и его виднейших последователей, особенно Мэн-цзы и Сюнь-цзы, оказалась безусловно ведущей. Пропустив сквозь сито школы жу-цзя возвеличенную ими часть древнекитайской традиции, конфуцианцы сумели превратить всю китайскую, в том числе имперскую постциньскую, цивилизацию в конфуцианскую.

Вместе с тем мы не должны забывать и о том вкладе, который был внесен в древнекитайскую мысль другими выдающимися ее представителями, основателями и сторонниками иных школ. Судьба высказанных ими идей находилась — исключая разве что легистов — в прямой зависимости от того, насколько адекватно они соответствовали генеральным принципам древней традиции. Конфуций тоже, как о том уже шла речь, не целиком следовал традиции. Однако он сумел точно нащупать главное, что соответствовало ее основополагающим принципам, и расставить новые акценты столь продуманно, что это главное не только не ослабло, но, напротив, обрело в обновленной трактовке Учителя дополнительную весомость. Более того, было принято как норма, восходящая к незапамятным временам шанско-чжоуской древности.

Однако было бы неверным полагать, что Учитель с самого начала стремился отойти в сторону от официальной нормы и пропагандировать нечто свое, отличное от нее. Напротив, он, искренне желая соответствовать традиции и видя именно в этом свое предназначение, долгое время старался стать причастным к власти, т. е. к системе администрации, и использовать свои знания и способности для процветания какого-либо из давно уже существовавших царств. Но, не сумев добиться этого, он не только не смирился, а вполне осознанно избрал принципиально иной путь: его личный неизмеримо богатый интеллектуальный потенциал стал как бы в некоторую оппозицию к издревле всеми, в том числе и им самим, акцептированной норме.

Парадокс в том, что, оставаясь искренне преданным глубоко чтимой им официальной, в том числе административной традиции, воплощенной прежде всего в идеологеме о великих мудрых правителях древности, Конфуций оказался фактически отстраненным от активного участия в соответствовавшей заветам мудрецов добродетельной администрации, но тем не менее сумел активно и успешно продолжить их великое дело. Обратив свое основное внимание на давно сложившиеся и отчасти приписываемые этим мудрецам нормы жизни, он практически почти незаметно переинтерпретировал их. В этом Конфуций преуспел в наибольшей степени, изменив привычные для древнекитайской традиции акценты. В результате он смог выдвинуть на передний план то, что наиболее соответствовало не столько букве его собственного учения, сколько потребностям формировавшегося на его глазах принципиально нового дефеодализованного Китая. Тем самым великий Учитель первым заложил прочный фундамент для будущей китайской империи и образа жизни многочисленных поколений китайцев, живших и живущих после него.

Конфуций вошел в историю — во многом вопреки своей воле — как радикальный реформатор. Из-за незначительной роли и необычного характера религиозных представлений в древнем Китае Конфуций не стал пророком, которых в этой стране вообще никогда не было. Однако то, что он сделал, оказалось не менее весомым, чем деяния великих древних пророков вроде Моисея или Зороастра, которые совершили, подобно Конфуцию, переворот в системе основополагающих мировоззренческих представлений своих народов. Но, как известно, оба они относятся к числу не столько реальных исторических деятелей, сколько воспетых в преданиях персон, к тому же функционально близких — если учесть характер их деятельности — к лидерам, статус которых сравним с высшими должностными лицами в их обществе. Не будучи ни пророком, ни важным административным лидером, Конфуций в качестве частного лица, за которым шли лишь немногие десятки его учеников, сумел сделать невероятно много. И именно поэтому его следует считать первой и самой значительной свободно мыслящей личностью в древнем Китае. Возвеличенный его благодарными учениками в «Луньюе», он стал эталоном для всех последующих интеллектуалов-ши, начиная с Мо-цзы. Каждый из них, разумеется, в меру своего таланта, мог свободно высказывать те идеи, вплоть до самых вздорных (вроде тех, что приписываются Ян Чжу), какие ему казались важными и достойными всеобщего внимания.

Следуя примеру Конфуция, выборочное, а то и негативное отношение к традиции проявляли и другие представители разных течений мысли периода Чжаньго. Но важно, что именно из древней традиции они брали и как использовали взятое. Конфуций — ив этом его величие — сумел безошибочно определить то главнейшее, на чем держалась вся система народных представлений, нравов и обычаев. Это был восходивший к эпохе Шан культ предков и веками развивавшееся на его основе у всех жителей Поднебесной подчеркнуто бережное отношение к мудрости прошлого вообще и к носителям ее, старшим, особенно своим близким родственникам (принцип сяо). Иначе отнеслись к древнекитайской традиции другие мыслители периода Чжаньго.

Мо-цзы, например, отличался страстным стремлением не столько к всеобщему равенству, сколько к идее всеобщего благоденствия, а также родственной любви и заботы всех обо всех. Казалось бы, эта идея не могла оставить людей равнодушными. Но люди не поняли Мо и не приняли его построений, так как они противоречили главному, что несла в себе традиция, т. е. уважению к старшим прежде всего в рамках семейно-клановой группы.

Мо-цзы во многом шел по пути Конфуция. Он тоже почитал традицию, воспевал мудрость древних и пытался открыть дорогу наверх умным и способным. Он стремился облегчить жизнь простых людей, создав государство порядка и гармонии. Но его методы и идеи шли вразрез с тем, что всегда высоко чтила древнекитайская традиция. Не приняв главного в конфуцианстве, т. е. его решительного отстаивания основополагающих норм привычной жизни с внесением в них новых и весьма позитивных акцентов, Мо стал выкорчевывать из традиции едва ли не основную ее суть, т. е. культ родных предков, великое и воспетое Конфуцием чувство сыновней почтительности — сяо. Именно это прежде всего и лишь во вторую очередь утопические идеи всеобщего равенства и братства сыграло решающую роль в неудачах избранного Мо варианта переинтерпретации чтимой им древней традиции. Интерпретация традиции в варианте Мо на практике означала революционную ломку всего устоявшегося образа жизни, что в конкретных условиях позднечжоуского Китая при всей склонности его к новациям разного рода было практически просто невозможным. Это и привело моизм как течение мысли и даже некоторую активную и в общем морально оправданную практическую деятельность (прежде всего выступление против войн и в защиту слабых) к полному провалу. Кое-что из этого учения впоследствии было инкорпорировано ханьским Дун Чжун-шу в созданную им систему имперского конфуцианства. Но само учение и даже имя его основателя были на долгие тысячелетия преданы забвению. Китай не воспринял всерьез предлагавшуюся моизмом революционную ломку в самом главном для жителей Поднебесной пункте, в образе жизни и семейных отношениях.

Совсем иного результата добились легисты и даосы, хотя взаимоотношения их, особенно легизма, с древней традицией были не менее суровыми, нежели в утопии Мо. Но здесь сыграли свою роль важные обстоятельства. Речь идет о том, где именно появились и получили свое распространение и развитие идеи представителей упомянутых и весьма важных древнекитайских течений мысли, например легистов.

Следует решительно отделить жесткий легизм Шан Яна и близкого к нему в этом плане У Ци от протолегистов, Шэнь Бу-хая или авторов соответствующих глав энциклопедии «Гуань-цзы». Дело в том, что протолегисты, как упоминалось, были, как и Шэнь Бу-хай или авторы ряда глав в «Гуань-цзы», прежде всего теоретиками, подчас близкими к конфуцианству и соответствующей ему традиции, и лишь закладывали основы будущего развитого легизма. Реформы же легистского характера осуществляли в основном Шан Ян и во много меньшей степени У Ци. Шан Ян и У Ци осуществляли свои реформы в полуварварских царствах Цинь и Чу, где шанско-чжоуская традиция, характерная для Чжунго, функционировала в лучшем случае в ослабленном виде, а влияние хотя и китаизированных, но во многом остававшихся варварскими племенных общностей не могло не способствовать сохранению в местных нравах пережитков первобытности.