Читаем без скачивания Борька, я и невидимка - Юрий Томин

Игорь Владимирович даже на стуле подскочил.

– В вашей? Может быть, он тебе родственник?

Борька сразу испугался:

– Нет, не родственник! Честное слово, не родственник.

– Тебя как зовут?

– Боря.

– Слушай, Боря, – сказал Игорь Владимирович очень ласково, – а как там… вообще… Ну, как у него здоровье? Болеет часто?

– Он никогда не болеет. По утрам гимнастику делает. Он двухпудовую гирю выжимает: левой восемь раз, а правой одиннадцать. Я сам видел.

– Ага. Значит, не болеет, – вздохнул Игорь Владимирович. – Ну ладно, пусть выжимает…

По-моему, взрослые хитрее всех. Я же видел, что Игорю Владимировичу прямо убить хотелось Указателя, но он при нас ругать его не стал и еще вид сделал, будто ничего не было. Это потому, что взрослый взрослого при ребятах никогда ругать не станет. Они авторитет потерять боятся. Игорь Владимирович даже сразу про станки вспомнил.

– Знаете, ребята, – сказал он. – Я вам постараюсь помочь. Даю слово. Не знаю, что выйдет, но постараюсь. Только сегодня не могу: голова у меня просто чугунная.

Наверное, он честно говорил. Потому что вид у него правда был как у больного. Мне даже его жалко стало. Я говорю:

– Мы в другой раз придем. Верно, Борька?

Борька головой закивал. А Вика будто ничего и не понимает:

– Игорь Владимирович, а сегодня совсем нельзя?

Девчонки, они вообще настырные. С ними много разговаривать – только хуже. Я ткнул Вику локтем в бок – сразу поняла.

– Или лучше завтра, – сказала Вика и – мне локтем в живот.

– Пожалуйста, – обрадовался Игорь Владимирович. – Давайте завтра. Я вас буду ждать в это же время. А сейчас идемте, провожу до лифта.

Только вышли в коридор, на другой стороне открылась дверь с табличкой: «Смена». Оттуда, пятясь, появился Указатель. Он крикнул кому-то в комнату:

– Вплоть до Центрального Комитета! – и пронесся мимо нас – меня даже ветром обдало.

Когда мы вышли на улицу, Вика стала говорить, что мы зря ушли и что надо было сходить к главному редактору. Она так говорила, будто она одна все понимает, а мы – вообще ноль без палочки. Я даже разозлился. И тогда я сразу придумал. Я, когда злюсь, очень быстро думаю. Я говорю:

– Данилова, Владимир Иванович станки делает?

– При чем тут Владимир Иванович?

– Вот и я говорю – ни при чем. Только мы у него помощи просили.

– Ну и что же?

– А ничего. И у Игоря Владимировича просили. Может быть, он станки делает? Ты мне лучше ответь на одни вопрос: у тебя своя голова есть?

– Не умничай, Шмель.

Я говорю:

– А ты не умничаешь?

– И не думаю даже.

Тогда я говорю:

– Это потому, что тебе умничать нечем. У тебя своей головы нет. А у меня есть – вот я и умничаю. Зато я и придумал чего-то.

Борька меня просит:

– Костя, ты покороче не можешь?

– Нет, не могу. Я когда много молчу, у меня голова болит. Ты лучше скажи: станки откуда привезли?

– Ну, с завода.

– Вот и надо на завод идти, а не в редакцию.

– Нас туда не пустят.

– А может, и пустят. Только надо всем идти. Может, этот толстый, если все придут, испугается.

Про директора

Весь день на уроках я думал о толстом директоре. Я даже разговаривал с ним мысленно. Я сказал ему:

«Дайте, пожалуйста, другие станки».

А он будто бы ответил:

«Не дам».

«Вам что, жалко?»

«Не твоего ума дело».

Это мне Зинаида всегда говорит: «Не твоего ума дело». Только говорит она так, когда ответить не может. Я ее спрашиваю:

– Зина, почему ты маме сказала, что в библиотеку идешь, а у самой билеты в кино?

– Не твоего ума дело.

– Нет, моего. Ты мне всегда говоришь: «Врать нехорошо. За столом чавкать некрасиво». А сама врешь и чавкаешь, потому что всегда с книжкой ешь. Значит, тебе врать и чавкать хорошо, а мне – нехорошо?

– Отстань. Не твоего ума дело.

Вот и весь разговор. Как будто у нее уж такой ум большой, что она умнее всех и ей можно врать и чавкать. А на самом деле я знаю – ей просто сказать нечего. Взрослые всегда так: не любят, если за ними ребята следят. А когда их спросишь чего-нибудь неприятное, говорят: «Вырастешь – поймешь». Да еще погладят по голове, будто я им страшно понравился. А я не люблю, когда меня по голове гладят. Я не маленький и не кошка. Это кошку гладят, чтобы она мурлыкала. А я мурлыкать не умею. И вообще я не люблю, когда со мной как с маленьким говорят. У мамы с папой есть один знакомый. Он, когда меня увидит, всегда говорит:

– А-а, вот он, наш герой!

Я спрашиваю:

– Почему это я герой?

– Ну как же! – кричит он. – Конечно, герой! Ведь ты танкистом будешь?

Я говорю:

– Почему это танкистом! Даже и не думал про танкистов.

Папа мне подмигивает: «Помолчи, Костя». Я ему тоже подмигиваю: «Ладно, помолчу». А знакомый все спрашивает: про отметки и сколько я голов забил. Уж лучше не спрашивал бы, если не знает. Я в футбол не играю, а в шайбу. Мы и летом на асфальте в шайбу играем. А он все добивается, чтоб я ему ответил про героя и когда я в космос полечу. Тогда я на кухню ухожу.

Вообще с ними неинтересно разговаривать. Не со всеми, конечно. С Владимиром Ивановичем – пожалуйста, он веселый. С Алексеем Ивановичем – пожалуйста, он честный. И с Линой Львовной – она всегда слушает и не перебивает. Ей про что угодно можно рассказывать.

А толстый директор мне не понравился. Он нас орлами называл, а ведь это тоже вроде героев. Наверно, никаких станков он нам не даст.

После уроков мы с Борькой стали кричать, чтобы ребята остались.

Они сначала не хотели, но я сказал, что мы чего-то про станки знаем.

Борька вышел к доске и сказал, что у нас сегодня не собрание, а просто так. Я когда услышал, что «просто так», меня будто что-то толкнуло. Я хотел сказать: «Если просто так, то нечего оставаться». Это я по привычке. Но я сразу вспомнил, что сам уговаривал ребят остаться. И ничего не сказал. А то был бы один смех, и ничего бы не вышло.

Борька сказал ребятам:

– Давайте сходим на завод. Попросим, чтобы нам хорошие станки дали. Они ведь обещали.

А ребята закричали:

– Он все равно не даст!

– Нас на завод и не пустят!

Тогда я тоже крикнул:

– А вы пробовали – пустят или не пустят?

– А ты пробовал?

– Не пробовал, – говорю я. – Значит, нужно попробовать. Нужно бороться, чтобы станки были.

– Ты языком только можешь бороться, – вставила Милка Орловская.

У меня даже голос охрип от удивления. Не оттого, что она про язык сказала, – это все говорят, – а потому, что она вообще рот раскрыла. Она только с девчонками шушукается. А меня она боится. Она ведь знает, что могу ее словами заговорить хоть до смерти. И я уже хотел сказать ей про мальчика и девочку. Но тут я подумал, что опять будет один смех, а станков у нас так и не будет. И я сдержался. Наверное, я все-таки очень выдержанный. Я на нее даже не посмотрел, как будто это муха пискнула.

– Так что, – говорю, – пойдем или не пойдем?

Одни говорят: «пойдем», другие – «не пойдем». Ничего не разберешь. Все кричат, спорят между собой – дадут или не дадут. А чего тут спорить? Нужно попробовать – и все. И вдруг я придумал.

– Але! Ребята! – сказал я. – Если мы станки достанем, в шестом «Б» все лопнут от зависти.

И сразу стало тихо.

Шестой «Б» мы просто ненавидим. У нас в классе про шестой «Б» даже говорить воспрещается. За это пенделей дают. Они нас все время дразнят из-за пузырьков. Главное, что мы не виноваты. Из-за этого еще обиднее.

В самом начале года мы собирали аптекарские пузырьки. Владик, наш пионервожатый, вызвал их на соревнование. А нам забыл сказать. Они набрали сто пятьдесят два, а мы всего восемь штук. Просто нам не повезло – в наших домах все какие-то здоровые, пузырьков не было. Да еще ребята не знали про соревнование – зайдут в одну-две квартиры, а больше не ходят. Я бы, если знал, в доме все лекарства вылил. У нас пузырьков штук десять. А так я даже и не ходил по квартирам. Я в шайбу играл.

А теперь они нас дразнят. Главное, они придумали, чтобы все время про пузырьки говорить. Им говори что хочешь, а они – обязательно про пузырьки.

– Ну и классик у вас, – говорят они. – Сплошные бездельники.

Мы отвечаем:

– Сами вы бездельники. У нас, например, Таланов сам приемники делает.

Они говорят:

– Это мы знаем. Приемники – конечно, хорошо. А вот как у вас с пузырьками?

Мы отвечаем:

– У нас Гера Попов – чемпион района по шахматам.

Они говорят:

– Верно. А как насчет пузырьков?

Мы отвечаем:

– У нас пять круглых отличников.

А они говорят:

– А пузырьков сколько?

Просто замучили нас с этими пузырьками. Мы понимаем, что они нарочно говорят. Они видят, как мы злимся, и говорят назло. Но мы от этого еще больше злимся.

И вот когда я сказал про шестой «Б», сразу стало тихо. Потом Дутов запыхтел:

– Пых… пых… Шмелю – пендель.

Дутов встал, чтобы дать мне пендель. Но его усадили на место и пригрозили, что опять под парту засунут.

И все закричали, что нужно идти на завод. Борька сказал, чтобы подняли руки, кто пойдет. Ребята подняли по две руки. И мы договорились встретиться завтра около кино в половине десятого.