Читаем без скачивания Иван Молодой. "Власть полынная" - Борис Тумасов

Недели считала, всё надеялась, а дворецкий всё задерживался.

Но вот докатилась до Новгорода весть страшная: порубили московиты первую судовую рать, никому пощады не дали.

В крике и плаче изошёлся Новгород. Выли во всех новгородских концах. Закрылась Марфа в своих палатах, ни слезинки не обронила, будто окаменела. А тут ещё к утру воротился дворецкий с неутешительной вестью: великий князь литовский из Вильно в Варшаву отъехал, а своим маршалкам заявил: король и великий князь в войну с Московией ввязываться не желает, у новгородцев своих сил достаточно, чтобы побить Москву…

Удар был стремительным и неожиданным, и Холмский собрался уничтожить и эту судовую новгородскую рать, когда получил приказ самого Ивана Третьего отойти к Шелони.

Как потом стало известно воеводе Даниилу Дмитриевичу, сюда подходило войско Казимера со всеми своими полками.

- Ну, - сказал Холмский второму воеводе, - кажется, наступает решительный час. Покажем, Фёдор Давыдыч, на что мы способны…

Войска сошлись на противоположных берегах Шелони. Часть своих сил Холмский укрыл в ближних лесах, остальных выставил на виду.

Новгородцы увидели - мало московитов, задирают:

- Лапотники! Прихвостни великокняжьи! Рыла суконные!

Послал Холмский разведать броды. Пора не дождливая, Шелонь обмелела. Места для переправы отыскали, и воеводы начали готовиться. А прежде Даниил Дмитриевич нарядил к воеводе Казимеру гонца с письмом, в котором предложил повременить с битвой.

Василий Казимер и его советники посчитали это слабостью московитов и возрадовались.

- Не станем время терять, - решили они.

- Выдвинемся против Москвы «клином», - предложил Борецкий. - Вели дать такую команду, Василий Лександрыч!

- Ударим «свиньёй», как рыцари немецкие сражались!

- То так, - согласился Казимер и отдал приказания по полкам.

Начали новгородцы перестраиваться, сбивались в толпы, смешались. Каждый искал себе местечко поукромней и от стрелы, и от сабли.

Кое-как построившись «клином», двинулись на московитов. Вскоре донёсся звук труб - то боярские дружины переправились, пошли навстречу новгородской «свинье».

Кони взяли в рысь, тысячи голосов кричали:

- Моск-ва-а!

Рой стрел полетел в новгородцев. «Клин» расстроился.

Подбадривая своих, Селезнёв закричал:

- Вперёд, новгородские молодцы! Ему вторил Дмитрий Борецкий:

- Ушкуйники, держись! - И выхватил саблю. Взывали к своим ратникам полковые воеводы всех новгородских концов. А в них неслись стрелы, и падали убитые и раненые. Вой и крики раздались над Шелонью.

Увидел Казимер, что не выдержать натиска московитов. Послал ближнего ратника к словенцам, чтоб ударили сбоку. А словенцы в ответ:

- Аль воеводе позастило, впереди у нас неревцы и плотничане!

Московские полки давят, не выбирая пути, ломят и кричат:

- Москва! - И свой червлёный стяг вздымают.

Разверзся «клин», и в самое подбрюшье ударил воевода Фёдор Давыдович. И побежали новгородцы. Долго избивали их московские полки, и только ночь прекратила побоище. Сгоняли пленных, делили добычу. А воевода Холмский уже послал гонца в Яжелбицы, что в ста вёрстах от Новгорода, к государю Ивану Васильевичу с известием о победе.

Государь писал сыну, молодому великому князю Ивану:

«Новгородская земля покорена, я сломил хребет непокорному Новгороду. Московские полки стоят под его стенами. Я, государь Руси, жду, когда новгородцы присягнут на верность великим князьям московским…»

В грамоте отписывал Иван Васильевич, что воевода Борис Тютчев, наказав двинцев за их покорность Новгороду, направляется к Русе.

Иван Молодой вспомнил, как с этими полками уходил на Вологду и Санька, служилый дворянин Александр Гаврилович…

Отписал Иван Третий, что в Яжелбицы пришла тверская дружина. Это была добрая весть. Твери давно надо было признать, что московские князья великие ещё со времён Ивана Даниловича Калиты. Ан нет, все мнят себя выше Москвы…

И подумал великий князь Иван Молодой, что в последние годы после смерти матери, великой княгини Марии, её брат Михаил Борисович, тверской князь, всё больше к Литве поворачивается, чем вызывает гнев государя Ивана Третьего. Не привело бы это к войне Москвы с Тверью…

Чуть погодя князь Иван подумал: «Может, теперь, когда князь Михаил послал свою дружину на Новгород, смягчатся отношения между тверскими и московскими князьями?»

Очнулся Дмитрий Борецкий, когда его, окровавленного, волокли в заросший ров, в который сваливали убитых новгородцев.

Он открыл глаза и с ужасом увидел, что с ним поступают, как с погибшим. Дмитрий хотел закричать, когда один из московитов сказал товарищу:

- Во, он очами зыркает!

С Борецкого уже стащили броню, и он оставался в дорогом кафтане.

- То непростая птица, - заметил второй московит, - надобно его воеводе Даниилу Дмитриевичу показать.

Кто-то отправился на розыски князя Холмского, а Дмитрий вспомнил, как всё происходило. Как рассыпался новгородский «клин», как начали разбегаться ратники. Уносились конные, а второй московский воевода ворвался в самую середину «клина». Он, Дмитрий, отбивался и, не окликни его кто-то, может быть, и ускакал бы, но стоило ему посмотреть в сторону, как сильный удар оглушил его. Он сполз с седла, и конь потащил его по полю…

Больше Борецкий уже ничего не помнил.

Он стоял, прислонившись к дереву, когда подъехал Холмский. Увидев Дмитрия, удивился:

- Вон кого полонили, самого боярина Борецкого, второго воеводу… К государю Ивану Васильевичу на допрос его повезём…

Известие о смерти сына Марфа Исааковна получила от бежавших с Шелони новгородцев. Не выла, зубы сцепила, стерпела. На Совет господ явилась лютая, волосы космами вылезли из-под повойника. Откинула полу епанчи [23], уселась в кресло напротив архиепископа, из груди только хрип раздался. Ни к кому не обращаясь, зло повела по палате очами:

- Дождались? Кто Казимера в воеводы назвал, кто намерился своими силами Москву сломить? Аль запамятовали, как похвалялись сорок тысяч ратников выставить? А я взывала кликать Литву, без Литвы Москву не одолеть! Эвон как московиты разорили наши земли, сколь беженцев за стенами новгородскими защиты ищут! Поди, пол-Руси укрылось!

Иван Лукинич поёжился, кашлянул:

- Охолонь, Марфа Исааковна, аль нам ноне не горько? Сама ведаешь, в каждый дом горе ворвалось.

Борецкая подскочила:

- Меня утешаешь? Ты, Иван Лукинич, с Москвой давно заигрываешь! Мне ль забыть, как ты перед великим князем Иваном Молодым разве что не стлался! - И вздрогнула, словно горячая лошадь под хлыстом. - Его, волчонка, с дьяком московским Фёдором из города гнать надлежало, а ты, Иван Лукинич, улещал. Вот и доулещался… Ты сказываешь, горько в каждом доме, горечь полынная. Да не то горько, что мужики полегли, сына моего Митрия убили, горько, что Новгород волю свою теряет… В сполох надо бить, посадник, всем на стены встать. К этому взываю! Не желаем хомут московский на себя надевать!

- Ох-ох, Марфа Исааковна, уймись. - Архиепископ постучал по полу посохом. - Я ль не просил, требовал великим князьям московским не противиться!

- Ты, владыка, не Москвой, Новгородом выбран, так и служи новгородцам. Коли б ты свой владычный полк не упрятал под широкую рясу, а на рать послал вместе со всеми новгородцами, то и не случилось бы такого позора на Шелони.

Поднялась, метнув на архиепископа злой взгляд, и покинула палату.

Нависла гнетущая тишина. Не стыдясь слез, заплакал боярин Никулич. Опустил голову Феофил. Но вот поднялся Иван Лукинич.

- Владыка, в беде Великий Новгород. Ещё николи не испытывали такого позора новгородцы. Отвернулись от нас наши великие предки, творившие подвиги. Ты, владыка, саном облечён, и тебе щитом Новгороду стать надобно. Не могут новгородцы сегодня Москве противостоять. Поклонимся государю московскому.

Вставали члены Совета господ, одни тихо, другие громко повторяли:

- Поклонимся!

- И тебе, Иван Лукинич, вместе с владыкой переговоры с Москвой вести.

Глава 11

Там, где прошли московские полки, обезлюдела земля Новгородская. Кто смертью пал на поле ратном, кого в полон угнали, а какие, словно от ордынцев, по глухим лесам укрылись.

В запустении Руса и Яжелбицы, куда Иван Третий велел привезти молодого Борецкого. Везли воеводу, видел он разруху и безлюдье, и не страх его одолевал, а гнев. Поэтому, когда встал он перед государем московским, не было у него боязни. Только веко одно нервно подёргивалось.

В просторном великокняжеском шатре увидел Борецкий Ивана Третьего. Тот стоял на пёстром ковре и пристально разглядывал Дмитрия.