Читаем без скачивания История одной любви - Анатолий Тоболяк

— Гм… — хмыкнул я недоверчиво. — В самом деле?

— Безумно рада, Борис Антонович! Я так измучилась, так измучилась. Когда вы выйдете на ра-боту?

— Завтра, вероятно. А собственно, почему вы измучились?

— Вы еще спрашиваете, Борис Антонович! Это не работа, а сумасшедший дом. Я похудела на два килограмма.

— Черт возьми! Зачем вы это сделали?

— Вы смеетесь, Борис Антонович, а мне совсем не до смеха. Положение серьезное, Борис Антонович.

Голос Миусовой зазвенел. Я насторожился.

— Что еще? Выкладывайте.

— Это не телефонный разговор, Борис Антонович. Завтра я вам все расскажу.

— Надеюсь, не Кротов?

— Он, он!

— Что опять натворил?

— Это не телефонный разговор, Борис Антонович, — твердила свое Миусова.

— А Катя как?

— Катя в больнице, Борис Антонович. Ее положили на сохранение. Положение серьезное, Борис Антонович.

— Да что вы кликушествуете! — рассердился я. — Говорите спокойно. Что произошло? Никто нас не подслушивает. Никаких шпионов нет. Говорите!

— Он уволился.

Была довольно длинная пауза, пока я переварил эту новость.

— Как уволился? Когда? Почему?

— Это не телефонный разговор, Борис Антонович.

В эту секунду мне захотелось запустить трубку так, чтобы она влетела в кабинет и треснула Юлию Павловну по лбу, не до смерти, но увесисто.

— Ждите меня! Сейчас буду.

Кабинеты и коридоры редакции были пусты. Сотрудники разошлись по домам, над дверью студии горело табло; там Голубев вещал в эфир.

Еще с улицы я увидел, что Миусова бегает по редакторской комнате из угла в угол. Мой приход нарушил траекторию ее метаний. Она бросилась навстречу.

— Борис Антонович, я очень сожалею, но…

— Где приказ?

Подготовленная папка лежала на столе. На последнем подшитом листке было написано: «Освободить от занимаемой должности Кротова Сергея Леонидовича по собственному желанию, в соответствии с его заявлением».

— Как вы смели это подписать?

Миусова перепугалась. Она редко видела меня таким, а может быть, никогда. Лицо ее плаксиво сморщилось.

— А что я могла поделать, Борис Антонович? Он подал заявление и на следующий день не вышел на работу. Я должна была засчитать прогул или…

— Вы должны были дождаться меня. Вы должны были найти с ним общий язык. Почему вы не сумели его убедить? Почему? Почему он подал заявление? Почему он ушел? Почему, я спрашиваю?

— Яне знаю, право… Возможно, собрание…

— Что? Какое собрание?

— Профсоюзное. Мы хотели обсудить его поведение. Нам стало известно, что он ведет себя аморально. Мы хотели сделать ему предупреждение, повлиять на него.

— Мы? Кто это «мы»? С каких пор у вас появились королевские замашки? Мы, Миусова первая! Ваша инициатива?

— Да, я посчитала необходимым как профорг… Мне стало известно из авторитетных источников, что у него незаконная связь. И это в то время, когда его жена в больнице! Как я должна была поступить? Пройти мимо этого явления? Я не объявила повестки дня, пригласила его на собрание и выложила все начистоту. Я сказала, что его поведение — это позор, аморальность. Я не хотела применять к нему никаких санкций, только пристыдить… А он… — Миусова нервно забарабанила пальцами по столу. — Он заорал, что я людоедка, пещерный человек, и хлопнул дверью перед собранием, представляете? На следующий день он принес заявление.

В упавшей тишине я мысленно считал до десяти. Успокоительная система, кажется, не помогла, потому что Миусова вскрикнула:

— Что вы так смотрите? — И еще раз: — Почему вы так смотрите?

Слова выходили из меня туго:

— И какие же у вас были… авторитетные источники?

— Наша уборщица и сторожиха говорили, что эта девушка засиживалась тут допоздна. Многие видели, я сама видела, как он выходил из ее дома.

— И вы решили устроить общественный суд?

— Борис Антонович, не могла же я спокойно смотреть, как рушится семья? Незаконная связь…

— Связь? А может быть, дружба? Вам это слово известно?

— Дружба? Вы шутите! — И снова: — Что вы на меня так смотрите!

От злости у меня язык заплетался.

— А то я на вас так смотрю… что за восемь лет… не сумел разглядеть вас до конца. Вот почему я на вас так смотрю… людоедка вы и пещерный человек!

— Вы с ума сошли! Вы меня оскорбляете!

Страница приказа затрещала в моих руках. Я скомкал обрывки, швырнул в корзину, промахнулся, распахнул дверь и вылетел из кабинета. Диктор Голубев попался мне в коридоре, куда он вышел перекурить в музыкальную паузу. Двухметровый, приветливый младенец…

— Борис Антонович! Здрасте! С приездом!

— И ты тоже был на собрании, когда разбирали Кротова? И не мог их всех разогнать? И идешь зубы скалишь?

— Дак, Борис Антонович, дак я…

Свежий воздух остудил меня, пока я шагал через весь поселок к больнице. Ее окна уже зажглись, два ряда тусклых квадратных светляков по фасаду длинного здания. На крылечке приемного покоя курило несколько мужчин. В небольшой прихожей было многолюдно: больные в серых халатах, их родственники с авоськами и сумками.

Кротовы сидели на дальнем конце длинной скамейки. На Кате был перехваченный пояском унылый халат, на босых ногах огромные шлепанцы, волосы непривычно заправлены под косынку. Она что-то горячо внушала Кротову. Он слушал, опустив голову, с мрачным видом мял в руках шапку.

Я подошел и поздоровался. Они вскочили было, но я усадил их и сам устроился на скамейке рядышком. Помолчали, разглядывая друг друга. Катя первая неуверенно попыталась завязать разговор:

— Как съездили, Борис Антонович?

— Спасибо. Хорошо. Привет от родителей, Катя. Познакомился с ними без вашего позволения.

Кротов пристально, исподлобья уставился на меня. Катя, как всегда в трудных случаях, закусила губу.

— Что ж вы, Катя, вздумали болеть? Без разрешения начальства… Нехорошо.

Она сразу занервничала, словно я сделал ей официальный выговор.

— Борис Антонович, как я хочу выписаться! Помогите, пожалуйста. У вас главврач знакомый.

— Не вздумайте, — враждебно предупредил Кротов.

— Сережа, как ты можешь! Тебя бы сюда! Мне здесь хуже, чем в тюрьме.

— Ну-ну, не преувеличивайте. Поправляйтесь побыстрей, и заключение ваше окончится. Как сейчас самочувствие?

— Хорошее. Я всем говорю, что хорошее. А они как будто сговорились, никто не верит. Полежи да полежи! Как они не понимают, что мне сейчас не до лечения!

— Полежи, — настойчиво сказал Кротов.

— Вот видите, он тоже заодно с ними. Никто ничего не понимает. Какие-то все тупые! Так бы и взорвала эту больницу! — вспылила она, сжав кулачки, но тут же сникла. — Извините… Я такая раздражительная стала.

— Это в порядке вещей, — попытался я ее ободрить. — Ешьте получше, слушайтесь врачей, и все будет в порядке. Имейте в виду, фонотека без вас скучает, — напомнил я, вставая.

Оба следили, как я застегиваю пальто, надеваю шапку и перчатки. Я медлил. Из больничного коридора в прихожую вышла молоденькая медсестра в белом халате. Я узнал Тоню Салаткину. Увидев меня, девушка замешкалась. На ее миловидном скуластом лице отразилось колебание: подойти или нет? Решительность взяла верх; Салаткина приблизилась к нам.

— Катюша, нельзя сидеть так долго. Здесь сквозняк.

— Сейчас, сейчас… — жалобно-просяще откликнулась Катя.

Тоня осуждающе покачала головой и ушла, четко стуча каблуками.

— Вот еще что, — сказал я небрежным тоном. — Будешь идти домой, Сергей, загляни ко мне.

Он словно ждал этого, весь подобрался.

— Зачем?

— Есть разговор.

— Что за разговор?

— Конфиденциальный, — буркнул я.

Но и это словечко не согнало с его лица застывшего упрямства.

— Если насчет работы, говорите здесь. Катя все знает.

В подтверждение его слов она торопливо кивнула.

— Раз так, — сказал я, — можешь не приходить. Завтра жду тебя на работе, как обычно.

— Я уволился.

— Знаю. Приказ о твоем увольнении аннулирован. Считай, что его не было. Забудь о нем.

Кротов сильно побледнел. Я уже давно заметил, как странно быстро может меняться его лицо. Сейчас даже губы побелели и крылья носа. Катя схватила его за руки.

— Сережа!

— Подожди… — вымолвил он, не спуская с меня глаз. — Я подал заявление, а вы говорите: его не было. Я уволился, а вы говорите: забудь. Кто я, по-вашему? Марионетка, да?

Две женщины, сидевшие рядом, прервали разговор и с жадным любопытством оглянулись в нашу сторону. Я встал так, что заслонил от них спиной Кротовых.

— Миусова не имела права тебя увольнять. Она превысила свои полномочия.

— А мне плевать! Я и без приказа уйду!

— Не дури. Это мальчишество. Катя, вы знаете, из-за чего разгорелся весь сыр-бор?

Она продолжала сжимать его руки. Бледное, нездоровое лицо ее жалобно сморщилось.