Читаем без скачивания Останется при мне - Уоллес Стегнер

Большую часть времени Джордж Барнуэлл детей не замечает, ибо большую часть времени он проводит в Болгарии XII века. Общепризнано, что всё, что дети усваивают, они усваивают от тети Эмили. И любой ребенок, которого она в чем-нибудь наставляет, подобен свае под копром. Когда она читает, ты слушаешь.

В конце концов какая-нибудь девочка из хуже приученных к упряжи поднимает глаза и видит Сида Ланга, подошедшего к углу веранды; по очкам у него текут капли, дождевик натянут на голову. Она толкает локтем соседку, подносит ко рту ладонь. Тетя Эмили, воздействуя на юных, уже привила им ощущение, что взрослый мужчина – либо нежелательный элемент, либо существо, не стоящее внимания. Знание о присутствии незнакомца постепенно делается всеобщим; головы поворачиваются, глаза закатываются, смешки подавляются. Тетя Эмили, ни о чем не подозревая, продолжает декламировать, Сид стоит и капает около веранды. Наконец чей-то смешок вырывается на свободу, и тетя Эмили отводит взгляд от книги. Смотрит туда, куда смотрят дети. Она, конечно, сразу понимает, кто это, но ничего не говорит. Ждет, излучая авторитет.

Сид начинает было говорить, чувствует комок в горле, откашливается и произносит напряженным тенорком:

– Прошу прощения за беспокойство. Мне… Я хотел бы видеть Чарити Эллис.

– Идите под крышу, – говорит тетя Эмили, – и садитесь. Мы кончим через несколько минут.

Он заходит под крышу, опускается в покоробленное плетеное кресло, высвобождает голову из-под мокрого дождевика. Дети пялятся, посмеиваются в кулак, пока тетя Эмили, подняв книгу повыше, не произносит строгим тоном единственное слово: “Так!” Он чувствует с несомненностью, что явился в самый неудачный момент и прощения ему не будет. Тетя Эмили читает дальше:

Гордо взял свой лук и стрелыГайавата и отважноВ лес пустился; птицы звонкоПели, по лесу порхая.“Не стреляй в нас, Гайавата!” —Опечи пел красногрудый;“Не стреляй в нас, Гайавата!” —Пел Овейса синеперый.

Минут пять-шесть Сид сидит, прикованный к плетеному креслу, пока Гайавата в своих волшебных рукавицах посещает Мэджекивиса, своего отца, в царстве Западного Ветра. Дождь льет и льет, застилая вид на озеро пеленой. Присутствие Сида отвлекает девочек, они перешептываются, закрывшись ладонями. Тетя Эмили все читает. Но за краткий промежуток, когда она велела Сиду идти под крышу, она успела составить впечатление о молодом человеке, к которому Чарити так подозрительно равнодушна.

Довольно-таки обычный студент магистратуры. Бедный, конечно, как они все сейчас. Беднее большинства, судя по потертым отворотам брюк хаки и по пятну на рубашке – похоже, она была выстирана с шоколадкой в нагрудном кармане и потом отутюжена. Хорошие светлые волосы. Не такой загорелый, как следовало бы в эту пору лета. Близорукий, судя по тому, как он сощурился, сняв очки, чтобы протереть. Глаза поразительной, незабудочной голубизны. Приятное лицо квадратной формы, слегка осунувшееся. Быстрая, рьяная улыбка.

Тетя Эмили полагает, что ей понятны его ощущения в этом кресле: он чувствует себя посетителем детского сада. Бросив на него короткий взгляд, она встречается с ним глазами, видит его рьяную улыбку. Болезненно учтив со старшими, сказала Чарити. Что ж, в этом ничего плохого нет. Но внимание, с которым он слушает ее чтение, вызывает у нее легкую досаду. На его стадии обучения “Гайавата” должен быть пройденным этапом.

Затем – топот спортивных туфель по дощатой тропке, и из-за угла, торопясь, появляется Чарити, накрывшая голову газетой. Забыв про “Гайавату”, Сидни Ланг вскакивает. Тетя Эмили закрывает книгу и взмахом руки дает юным индейцам знать, что они свободны. Для них теперь – китайские шашки, рамми, имбирная газировка с виноградным соком. У взрослых – знакомство.

Хотя тетя Эмили видит, что ему трудно отвести взгляд от Чарити, усеянной каплями, смеющейся, раскрасневшейся, она признаёт, что манеры у Сида Ланга и правда почтительные. Он чуть ли не слишком вежлив и порой, кажется ей, может и раздражать этим прямую, категоричную и любящую поспорить Чарити. В то же время она помнит, что Чарити, имея возможность предотвратить этот визит, так не поступила. Ничего похожего ни на скуку, ни на раздражение Чарити сейчас явно не ощущает.

– Мистеру Лангу нужно внести свои вещи, – говорит тетя Эмили. – Ты подготовила ему помещение?

– Как раз этим я сейчас и занималась.

– О, нет-нет-нет-нет-нет! – вскрикивает Сид. – Я не могу остаться с ночевкой. Я просто заехал повидаться. Мне надо будет двигаться дальше.

Чарити смотрит на него ясными скептическими глазами.

– Куда?

– В Монреаль. Я еду навестить приятеля в Медицинской школе Магилла.

– Он не может подождать?

– Не думаю. Он… мы договорились сегодня вместе поужинать.

– До Монреаля четыре часа, – говорит тетя Эмили, – к тому же сейчас льет как из ведра. Вы в любом случае не успеете. Останьтесь по крайней мере на одну ночь – может быть, завтра Баттел-Понд будет выглядеть получше.

– Нет-нет, дело не в этом, он и так очень красив, даже в дождь. Удивительное, тихое место. Но я не хотел вторгаться и причинять вам неудобства.

– Я уже приготовила тебе спальное место, – говорит Чарити. – И если ты им не воспользуешься, я буду в ярости. И мама тоже.

– А приводить меня в ярость опасно, – заявляет ее мать. – Чарити вам покажет, куда положить сумку.

Теперь Сид смущен.

– Честно говоря, у меня нет сумки. Я даже не взял с собой чистой рубашки. Просто сел и поехал.

– Чтобы поехать, – говорит Чарити, – в Монреаль. К ужину. Тебе что-нибудь должно было понадобиться. Что ты взял? Книги? Я ни разу тебя не видела без зеленой сумки с книгами. – Она поворачивается к матери. – Он читает везде: в подземке, в театре между действиями, на симфонических концертах в антрактах, на пикниках, на свиданиях.

В этих словах содержится немало существенных сведений для тети Эмили. Она видит, как Сид закрывает глаза в шутливом отчаянии, а тем временем робость уходит из его лица под натиском очень обаятельной улыбки.

– Ну, понимаете, прочесть надо так много, а я здорово отстал. Все прочли в десять раз больше, чем я.

– Что ты взял? – спрашивает Чарити. – Драмы эпохи Реставрации?

– Нет, от них я решил отдохнуть. Взял кое-что, чтобы закрыть белые пятна. “Миддлмарч”, “Идиот” – романы, которые раньше должен был прочесть, но не прочел.

– Тогда неси их в спальный домик, пока они не заплесневели, – говорит Чарити, – а потом пошли погуляем под дождем. Я хочу тебе показать Фолсом-хилл и не потерплю, чтобы ты взял с собой книгу.

– Примите меры, чтобы не промокнуть, – говорит тетя Эмили. – У вас, мистер Ланг, я вижу, есть защита от дождя. А ты, Чарити, возьми зонтик. Не надо рисковать здоровьем.

– В лес под зонтиком? Дятлы меня на смех поднимут.

Тетя Эмили прикусила язык, с которого готово было слететь что-то предостерегающее и чуточку саркастическое.

– Как знаешь, – уступает она. Затем, обращаясь к Сиду: – У нас тут немного правил, но ради нашей помощницы мы неизменно просим всех не опаздывать к столу. Ужин в семь.

– Не волнуйтесь, к столу я всегда первый, – отзывается Сид. (Хорошо, думает тетя Эмили, не такой зануда, каким вначале показался.)

Чарити заходит в дом и появляется в плаще.

– А что на голову? – спрашивает мать.

– У меня в машине есть зюйдвестка, – говорит Сид.

– Но тогда вы сами с непокрытой головой.

И тут он ее удивляет. Проводит рукой по коротким светлым волосам, ероша их, от затылка ко лбу и говорит с шутливым еврейским акцентом:

– Мокгый – и шьто с того? Больно – и шьто с того?

Потом поднимает палец и декламирует:

Горькой морскою водой я хочу захлебнуться,Биться хочу бездыханно о сваи причала…

– Боже мой, – говорит тетя Эмили. – Какое необычное желание! Кто это написал?

– Сэмюэл Хоффенстайн, – отвечает Сид. – Он спародировал раннюю Миллей[34].

Он хватает Чарити под руку, и они уходят.

До этого места мое воображение трудностей не испытывает. Я знаю, какое первое впечатление окрестности Баттел-Понда произвели на Сида, потому что помню свое собственное первое впечатление от них, и я много раз слышал рассказ тети Эмили об этом его приезде – рассказ, выдержанный и в юмористическом, и в романтическом ключе и напоминающий волшебную сказку: принцесса в заточении, принц в одежде нищего, отдаленное место, куда можно добраться только по глухим дорогам, по которым проехать ненамного легче, чем пройти над бездной по лезвию меча.

Этот летний поселок так неприметно и скромно расположен, что и с дороги, и от озера его почти и не увидишь. Летом в нем около двух тысяч обитателей, но из них тебе редко кто попадется на глаза – разве что молодая парочка в каноэ, женщина у почтового ящика или седовласый ученый, направляющийся к своей хижине-кабинету. Исключения – летние аукционы и сельский магазин в то время дня, когда привозят “Нью-Йорк таймс”. В этих случаях собираются десятки людей, а порой и сотни.