Читаем без скачивания ЦТП - Кирилл Берендеев

– Со всеми, – тут же ответил Тит, невзирая на молчаливые протесты Марта. – Сперва предупредили полицию, потом газеты, потом радио – вот позавчера как раз.

– Ну а сами вы как оцениваете это молчание?

– Внутренний протест, подавленный самоцензурой, – четко, как у доски, ответил Март. – Еще несколько дней, и о нас заговорят. Пощечина очень неприятная, согласитесь.

– Больше для моей семьи, – и обращаясь ко мне, – Вы встречались с моей дочерью? Все передали, как я просил? Тогда благодарю вас, это главное. Она прочла газеты, она поняла все, она… надеюсь, она меня простила и попрощалась, – голос предательски дрогнул.

– Вы хотите знать, – иным голосом продолжил генерал, – почему вас так долго ищут и все никак не могут найти. Несмотря на то, что вы ходите на работу, собираетесь в условленном месте, что только выдает вас, но не видите подъезжающих грузовиков, и солдат, прочесывающих местность. Спешу расстроить. Вас ищут не первым числом. Эти законы писаны для контроля народа.

– Мы надеемся…

– Помолчите… Март, кажется. Я не договорил. Видимо, что-то очень серьезное с вождем, если такие меры предприняты на случай волнений, вызванных известием о его кончине. Ведь его никто не видел… сколько, с полгода, кажется. Да, так. Только старые записи и голоса на радио, но ведь голос можно подделать. Как это сделали вы, вызвав меня моим старым товарищем, который, как я запамятовал, находится «на излечении».

– Он действительно в психушке, – подтвердил Тит. – Я за ним ухаживаю. Я упросил его поговорить с вами.

Возможно, генерал скривился. Но продолжил.

– Возможно, вождя уже нет. А в зачищенном от старых друзей ЦК партии нет приближенных. Он или назвал свою волю или ее решили разыграть между собой выскочки. В любом случае, скоро станет известно – имя нового правителя, новый курс, новый состав партии. Может, они уже распределили места, может, только готовятся. Я не знаю, просто подозреваю худшее. Утешать может лишь то, что я давно отошел от дел, я знаковая персона в истории, и скорее всего, мою дочь не тронут. Она не во власти. Она хороший инженер, а такие всегда нужны. Хотя… мы их тоже расстреливали…. Вы, – снова ко мне, – послушайте меня, вы должны ее забрать отсюда. Куда угодно, хоть в вашу миссию, хоть с планеты, но забрать, если дела именно так пойдут. Вам ведь все тут игрушка, вы точно выживете.

– Я теперь с ними.

– У вас слишком много жизней. Поклянитесь мне, что вытащите ее.

– Клянусь, – я вдруг всем телом почувствовал холод и сырость подвала.

– Я вам верю…. Надеюсь, я на все вопросы ответил. Здесь сквозит, не хотелось бы простыть перед смертью.

Генерал поднялся, следом задвигали стульями и все остальные. Возле лаза он остановился, обернулся.

– Скажите, вы действительно хотели пойти на переговоры с властью? Вы слышали как шесть лет назад на судоверфи случилось восстание? Рабочие, потребовавшие снизить нормы труда и повысить зарплату – всего-то – были расстреляны, больше двух сотен убитых. Ничего не слышали?

– Вы лжете, – начал Гор, но Март остановил его.

– А теперь идите и прошу вас. Не подслушивайте того, что я скажу ему, – кивок в мою сторону, как он знает, где я нахожусь? – Вас это не касается.

Они вышли, и только после этого генерал с моей помощью забрался в лаз и снял мешок. Сели как в прошлый раз, будто ничего и не переменилось с той поры. Он даже газету в руки взял, помял и бросил на пол.

– Я как знал, что вы придете. С Лидией все в порядке? – словно не доверяя прежним моим словам, переспросил он. Я кивнул, заверяя. – Ну хорошо, хорошо. Мне одного только непонятно: почему вы здесь. Вроде бы обычный чужеземец, тем более такой…

Он не знал, как выразить словами, я тоже. Попытался выговорить нерассказанное: начал с встречи с ним и его дочерью, а кончил своей холостяцкой дырой на окраине города, откуда бежал и куда не хочется возвращаться. В мой монолог вплелись и сказания о неведомой планете, и собственные впечатления, и шоссе Энтузиастов и Парковая улица, да много чего смешалось. Вот так, винегретом, и высыпал.

– А вы еще больший ребенок, чем они, – с грустной улыбкой произнес старик. – Знаете, в их годы, я больше понимал… хотя, поди знай. Ввалился в революцию как с угару, и ладно один, нет, своих потащил. Да у молодых кровь и так бурная, а в такую годину и вовсе кипеть начинает. Вот и у вас, я гляжу, проснулась. Не то от нашей страны, не то от… – он махнул рукой. —Иногда хочется по душам поговорить, а с гавриками этими только о политике и борьбе за права. Вы вечером обратно поедете? – спросил старик без перехода. Я покачал головой.

– Хотелось бы с ними немного остаться.

– Но зачем?

– Лучше понять.

– Верно, вы говорили, – перебивая себя, спешно произнес генерал, – запамятовал. Тут спокойно, хорошо. И кормят сносно. Кабы не сырость, совсем как в гостинице. Вот и вы тут. За дочь тревожно, что-то сейчас она, – и снова без перехода. – А я перед ней сильно виноват. Она-то простила, по незнанию, по детской наивности, по любви, а я мучаюсь. Надо ж мне было оставить ее в городе, под обстрелом. Что-то хотел доказать жителям, нет, больше командованию, что не боюсь сдачи города, и никто из моих не боится. Даже дочь, ей тогда девять было. Три месяца по подвалам, пока линкор не взорвали…. Я часто то время вспоминаю. Тогда я знал, зачем живу, чего хочу, пытался сделать – ну, как вот эти, – мир лучше, землю спокойней, ото всего отказывался. Знаете, как стыдно, да стыдно было в глаза ветеранам смотреть, когда в мою честь улицу назвали?… Все же в одном они правы, нельзя столько времени одному править. Душа черствеет. После расстрела рабочих вождь круто переменился. Такого давно не было, с той поры, как последних мятежников я подавил. А тут сразу сотни трупов и разрушенная судоверфь. Как объяснить, что сказать – голоса, конечно, надрывались бы. По безоружным из танков, артиллерией. Я впервые понял, как же он боится. Ничего с собой сделать не может, боится и все. Всех старых своих товарищей прогнал, набрал новый состав ЦК, а все одно. И после расстрела снова поменял. Боялся не своей смертью помереть. А ему и так глубоко за семьдесят, – генерал усмехнулся, – Самый старый среди нас, мы его еще в революцию Стариком прозвали.

Генерал замолчал разом, прислушиваясь. Потом поднял голову.

– Простите, снова как в прежние времена. Вам хоть тогда интересно было слушать-то? А я думал, из вежливости больше, боялся, снова потеряю. Много чего боялся, – он вздохнул. – Когда отставили, боялся, что за мной придут, как за теми, кто меня тогда патронировал. А еще раньше, до войны, очень переживал, что революция кончилась, дел для меня не сыщется. Я ж только школу окончил, никакой специальности не имел. Думал, подать прошение, чтоб забросили в империю, может, там понадобятся познания революционера. Мы ж по первой горели весь мир всколыхнуть. Но нет. Империя была еще сильной, грозилась всех поднять, коли против нее, что замышлять будут, вождь отступил. Наверное, тогда первый раз испугался, он вообще не из пугливых человек, а вдруг два дня не показывался, и потом собрал нас и объявил отбой. Меня сразу бросили доучивать, потом на стройки, потом война.

– И как же вы вот так всю жизнь? Почему не уехали?

Генерал вздохнул. Пожал плечами, хотел что-то сказать, прислушался. Выражение лица разом переменилось.

– Время кормежки. В гостинице, помните, начинают так же греметь, когда постояльцам…. Давайте позже поговорим.

Мы пожали руки, я выбрался из лаза, сопровождаемый тихими словами про Лидию, рядом со мной уже стояла Рада в маске. Положив блюдо с тарелками, она вернулась, и все так же молча и не сняв темную свою вуаль, стала подниматься по лестнице.

Март и Тит ушли, работа, Гор собирался, а вот Нил решил остаться, охранять пленника. Хотя скорее, помогать ему, вряд ли бы генерал смог выломать тяжелую дверь, запирающую выход.

Мы перекусили, молча поглядывая друг на друга. Все та же нехитрая трапеза, кажется, я стал привыкать к ней. К дому, к его обитателям. Захотелось позвать сюда старика, чтобы и он присоединился, а потом, после обеда, расписать пульку. Я вздохнул. Неужели только ради тех встреч я и пришел сюда. Старик спрашивал, я лепетал в ответ, но что правда, а что ложь в произнесенных словах – сам не знал. Верно, еще и поэтому мечусь между деревней и городом. Ища, и не находя, слушая и не наслушавшись. Пытаясь стащить осколки былого через десятки кварталов, разом разделившие их.

– Вы все молчите, – произнес Нил. – Может поведаете нам что-нибудь? Я бы рассказал о своих занятиях, да усмирение буйных и утешение безрассудных не слишком приятное слушание. А политикой мы вас и так накачали, – мы одновременно посмотрели на Раду, она, не глядя ни на кого, доедала салат. – Здорово старик во всем тут разобрался, я даже представить не мог. – Я спросил насчет катакомб, но Нил пожал плечами. – Врать не буду, наверное, еще есть, вот из противоположной двери дует. Так там ход к реке, до войны в этом доме брагу гнали, и тишком по речке сплавляли. Нас накроют, мы так же уйти попытаемся. Места там красивые, – неожиданно произнес он. – И пока вы здесь, расскажите о себе, сделайте одолжение.