Читаем без скачивания ЦТП - Кирилл Берендеев

– Вы все молчите, – произнес Нил. – Может поведаете нам что-нибудь? Я бы рассказал о своих занятиях, да усмирение буйных и утешение безрассудных не слишком приятное слушание. А политикой мы вас и так накачали, – мы одновременно посмотрели на Раду, она, не глядя ни на кого, доедала салат. – Здорово старик во всем тут разобрался, я даже представить не мог. – Я спросил насчет катакомб, но Нил пожал плечами. – Врать не буду, наверное, еще есть, вот из противоположной двери дует. Так там ход к реке, до войны в этом доме брагу гнали, и тишком по речке сплавляли. Нас накроют, мы так же уйти попытаемся. Места там красивые, – неожиданно произнес он. – И пока вы здесь, расскажите о себе, сделайте одолжение.

Я говорил, подбирая слова, самому интересно изложить жизнь, как видится. Нил вышел из-за стола, взял нож, стал вырезывать из здоровенных трутовиков фигурки; получалось у него вполне достойно. Рада за все время не проронила ни слова.

– Скучно у вас выходит, – наконец, произнес Нил, отложив готового зверька и взявшись за новый гриб. – Будто вы не в космосе, а на соседнем острове живете. Где-то в Альянсе, как его нам пропаганда показывает.

– Может и так, я ведь сюда…

– Да, вы говорили. Не очень хочется в это верить. Будто на других мирах жизнь такая же, а не прекрасная сказка. Будто за морем рай ждет. Сколько в это верит, сколько надеется… после революции, от нас полмиллиона человек, если не больше, бежало и все больше люди искусства: писатели, художники. Отец рассказывал, о них зарубежные голоса долго твердили. И после войны тоже. Говорили, писали, а потом как в воду. Вы думаете почему? – да кто они в Альянсе? Пока глаголют про изуверский режим, им дают слово, а как пытаются привычным заняться, пшел вон.

– Это тоже пропаганда, – произнесла Рада.

– Это жизнь, девочка моя, – нож методично обстругивал мягкую сердцевину гриба, придавая тому сходство с длиннохвостым мамонтом. – Никто там не прославился, всё в прорву уходит. И все, кто туда рвется, в прорву. Тысяч по двадцать в год, а сейчас говорят и поболее. До ближайшего острова двести километров, пересекают море на лодчонках, на плотах, на бревнах, кто как. Сколько гибнет в пути, никому не ведомо. Но никто не повернет. – Рада молчала. – Поделили мир на своих и чужих, изгнали всех, кто боролся, сочувствовал, не определился, по семьям резали, по детям, чтоб наверняка. Рада вот удивляется, что так мал запас слов – а больше и не надо, что так бедны романы, а незачем стараться, что убоги краски и пусты ноты – не с кем соперничать. Революция вырезала все ненужное, – он развел руками. – Такими пятьдесят лет и живем. Поколения глухих, слепых и убогих.

Он долго молчал, потом поставил хвостатого мамонта и взялся за новый трутовик, самый большой из кучи. Рада, чтобы не слушать, вышла в кухоньку, и энергично мыла посуду, гремя ведрами и напевая что-то.

– Я больше всего боюсь новой перемены. Придут вот такие как Март, снова все порушат. От нас вообще ничего не останется.

– Вы ведь тоже с ними.

– Приглядывать, – просто ответил Нил. – Без революции не получится, – вздохнул он, – к этому все идет. Но хочется, чтоб не ушло еще дальше. Чтоб хоть историю вспомнили. А то она никого ничему не учит, – он снова выдохнул и кивнул в сторону кухни. – Зря я так начал вам плести. Вы ведь на речку собирались. Возьмите Раду с собой, она довольна будет, устала от моего нудения. Идите, я тут поработаю. Платят за такие поделки по пять грошей, но душе приятно. Да и в детдома все идет. Эти фигурки плохому не научат, как ни старайся…. Идите, заждалась уже, – и принялся за работу.

Я поднялся, подошел к Раде. Та согласилась немедленно, будто утром ничего не случилось, будто только и ждала. Шли короткой тропой через заросли; неширокая, метров двадцать, речка, с плесом, песок чистый, желтый. Течение быстрое и вода холодная, с гор, что теряются за сельвой. Неподалеку две женщины стирали белье, серое, как волны, я спросил, откуда они, оказалось, из деревни. Конечно, нельзя жить в заброшенных деревнях, но пока не выгоняют, вот как и нас с вами. А может из психушки недавно выпустили, уходить не хотят. Рада вдруг посерьезнела, выпросила полотенце и укрылась в зарослях. Вышла в глухом синем купальнике, совершенно ее переменившим, ткань сдавила девушку, сделав хрупкой, словно тростинка.

Я цеплялся за ее пальцы, течение сильное, как бы не унесло. Она шутила, брызгала водой, потом замерла. Когда выбрались, снова исчезла в зарослях, надолго, я переминался с ноги на ногу. Вышла, вернула полотенце. Рада выглядела уставшей, посерьезневшей, растерявшей утренний пыл. Так же молча, как пришли, уходили. Солнце неожиданно потерялось среди редких туч, девушка потемнела лицом, взяла меня под руку, – так и вошли в дом. Ночью спала с Мартом, как положено супруге, вот только я слишком долго прислушивался к замершему жилищу, потеряв счет времени, так незаметно и погрузился в дрему, из которой вырвал голос Гора:

– Слушайте, слушайте, про нас сейчас заговорят.

Наступало кроваво-красное утро. Когда я выбрался из комнаты, все собрались у коротковолнового транзистора с наушниками вместо динамика, лежащим посреди стола. Как спали, так и встали, в трусах и майках, Рада, в одной полупрозрачной ночнушке с шитыми розочками, прижавшись к Гору, замерев, слушала. Никто не сел, стояли вкруг стола, склонившись, вглядывались в маленькие кожаные наушники. В них шипели и потрескивали наводимые помехи, среди них слышался, то наплывая, то исчезая, поставленный мужской голос, зачитывавший сообщение.

«…в течении двадцати двух недель не появлялся на публике, что не могло не породить неизбежные слухи о его тяжелом состоянии здоровья. Но меры по предотвращению возможных беспорядков были предприняты правительством Сагавы не только по этой причине. Поспешное введение дополнительных запретов и ужесточения наказаний могло спровоцировать и внутреннее сопротивление, необычайно возросшее в последние месяцы. До нас дошли известия о деятельности значительного образования, именующего себя „Армией освобождения Сагавы“. Мы рассказывали о ней еще в прошлом году, посвятив целую передачу, однако, с той поры о движении не поступало никаких новостей. Вплоть до сего дня, когда нашей радиостанции стало известно о новом дерзком акте Армии – похищении известного генерала, участника революции и войны»…

– А, что я говорил? – вскрикнул Гор. На него немедля зашикали.

«По сведениям источника, генерал около двух недель удерживается повстанцами. Требования к властям просты и понятны: освобождение политзаключенных, список которых объемом в сто сорок пять страниц передан в редакцию „Радио „Свобода““, отмена шестой статьи конституции, о Партии трудящихся как о руководящей и направляющей силе общества и государства. В случае невыполнения условий, заговорщики намерены казнить генерала. Срок ультиматума не разглашается».

– Откуда это про партию? – дернулся Март. – Эти радийщики, они вечно мусолят языками…

– Да плевать. Ты что не понял главного – о нас наконец-то заговорили! Нам теперь есть, на что опереться. Нас услышали, ты понял, понял?!

– На голоса, да ты в своем уме? – Рада оторвалась от Гора, но только для того, чтоб утихомирить обоих. Сразу вспомнившись во вчерашнем синем купальнике, так истончившим ее.

«В ближайших выпусках мы надеемся сообщить больше подробностей об акции Армии освобождения Сагавы, наш специальный корреспондент попытается, тем или иным способом, связаться с борцами за права человека, узнать новые подробности дерзкого похищения, поднявшего на ноги военное руководство и буквально»… – помехи наплыли, голос пропал.

Март отключил транзистор, щелчок заставил меня вздрогнуть.

– Это что… они еще нас выслеживать будут? – недоуменно произнес он. – Или нам к ним самим плыть? – Рада сильнее прижалась к Гору, он, будто только заметив это, обнял девушку. И холодно ответил:

– Хоть и так, лишь бы прок был.

– Да не будет проку! Альянс ненавидит нас, всеми силами стараясь угробить – и это не пропаганда, спроси хоть генерала. Мы у них как кость в горле все пятьдесят лет. Оторвались от империи, а к ним не пришли. Вот и устроили заварушку в Крусаде, чтоб напасть и поддержать мятеж.

– А если это не мятеж? Если это наша попытка, революционная. Переменить власть, ведь сколько уже тогда вождь у власти был, двадцать лет, любой царь позавидует. Ты об этом думал?

– И они, конечно, попросили помощь у Альянса, тоже революционно.

– Да, потому что иначе их бы размяли.

– Это банальный шантаж. У них наш единственный источник бокситов, на тот момент единственный порт, что нам оставалось, складывать лапки? Нельзя было с Крусадой цацкаться. Ненавижу предателей и подстилок. А их зачинщики именно таковы. С мятежом все верно, а вот с вождем, да, надо было, как с самого начала задумывали, вводить срок правления.