Читаем без скачивания Затворник. Почти реальная история - Сергей Кузнецов

Жена не была свидетельницей этого процесса: у нее заболела мама, и Оксана на некоторое время перебралась к родителям. Звонила регулярно. Костя разговаривал бодро, живо, врал вдохновенно; продолжает ездить на собеседования, в нескольких организациях предложили выйти к ним. Думает. Все хорошо, золотко, не беспокойся. Главное, чтобы теща поправилась. Питаюсь регулярно, кот тоже всегда накормлен и, кажется, еще больше растолстел. На собеседования езжу в чистых выглаженных рубашках. Созвонимся...

Фолианта Костя действительно старался не забывать кормить... остальное было трепом. Всех звонивших по поводу работы он просил перенести собеседования на после мартовских праздников. Сам питался плохо и нерегулярно, съедал бутерброд с сыром и черствым плесневеющим хлебом лишь тогда, когда ощущал себя на пороге голодного обморока. Обычно это происходило раз в день-полтора. Тратить время на еду было жаль. Не брился и не мылся – опять-таки жалел времени, боясь не успеть за процессом. Сейчас подготовлюсь к написанию романа, уговаривал он себя, и дальше все покатится само, тогда отъемся, как Фолиант, и отмоюсь...

В одной из статей встретилась фраза старика Хэма: «Пишите жестко и ясно о том, что причиняет боль». Понравилось. Понял, что роман будет написан именно в этом ключе. У Голдырева в «Курсе молодого бойца, или Как стать крутым писателем» прочел: «Не бойтесь выкидывать абзацы, не тряситесь над каждым оборотом, который считаете удачным». Перенес в свой файл «ПОДГОТОВКА», но задумываться пока не стал, решил вернуться позже, когда начнет писать и напишет достаточно много, чтобы фраза стала актуальной.

(«Позитивно-структурированное начало»; «монологическое провозглашение некоей правды»; «ощущение придуманной жизни»; «поиски смысла через литературное творчество»; «способность воспринимать себя как субъект действия»...) Воратха: «Стилистика начинающего автора». Нортроп Фрай: «Анатомия критики». Н. Голдберг: «Как надо писать. Несколько правил». Грибанов, Зверев, Козлов, Борис Васильев, Роберт Говард, Кир Булычев...

«Магическая сила слова заключается в его способности вызывать представления, образы. Оно невидимый представитель вещей, воспринимаемый пятью чувствами».

«Будьте точны. Не машина, а ‘‘кадиллак’’. Не фрукт, а яблоко. Не птица, а крапивник».

«Будьте осторожны с психологическими клише. Обойдите их и пишите о конкретном».

«Обычно мы живем в мире мыслей о мыслях, забывая то, что пришло в голову в самом начале, о нашей непосредственной реакции. Не теряйте ее. Писательская практика поможет вам вернуться к первоначальным ощущениям. Главное, пишите побольше и забудьте обо всем».

«Не волнуйтесь по поводу пунктуации, орфографии и грамматики». Здорово! Осталось убедить себя не волноваться по таким пустякам...

И снова термины. И снова словари. И головная боль, и ватка в марганцовке на веках, под которыми медленно растворяется раскаленный песок...

«Вы имеете полное право написать такую дрянь, что никому и не снилась»...

– Константин Геннадьевич, добрый день. Я представляю компанию «Золотая Ладья», мы прочли ваше резюме и хотели бы видеть вас у себя. Когда вы можете подъехать?

– Спасибо за приглашение, но я очень болен. Температура, кашель... Кхе-кхе... Боюсь, не раньше десятого марта. Вы не оставите координаты? Я перезвоню.

«Если ваша творческая рука все время будет в движении, редактор не сможет за ней угнаться и перекрыть ей кислород. Она получит возможность писать все, что заблагорассудится. Непрерывное движение руки – вот основа писательской практики».

– Константин Геннадьич, здрасьте. Тамара Евграфовна.

– Здравствуйте. Я узнал.

– Для принятия окончательного решения необходимо, чтобы вы прибыли на встречу с руководством компании.

– Извините, Тамара Евграфовна. Я болен. Грипп. Весна, такое сложное время... Температура держится уже четыре дня. Нельзя ли перенести переговоры на одиннадцатое – двенадцатое марта? Спасибо, постараюсь. Жду звонка.

«Автор нуждается в первом читателе. И это должен быть благожелательно настроенный читатель. И этот читатель должен обладать изрядной выдержкой и чувством такта».

Л. Горинцев: «Надо ли быть компетентным, если пишешь книгу?»

Этот простой вопрос ненадолго поверг Костю в состояние столбняка. Ответ очевиден и не предполагает разночтений: надо. Автор обязан быть компетентным. «А сможешь ли ты, – спросил себя Егоров, – быть компетентным в том, о чем собираешься рассказать людям? И дело не в технических деталях. Дело в мироустройстве, во взаимоотношениях людей и их душ.

Есть у тебя эта уверенность? Сможешь быть компетентным, когда начнешь писать?»

«Пусть рука не останавливается. Если вы сели за письменный стол, не имеет значения – на десять минут или на час. Не останавливайтесь. Если через восемь минут к вашим ногам шлепнется бомба, а вы планировали творить еще две минуты, не обращайте на нее внимания. Пишите – и все!»

Писатели, в отличие от критиков и литературоведов, с трудом представляют себе, как технически должен строиться литературный процесс. Во всяком случае, у Кости сложилось такое ощущение. Все их рекомендации были расплывчаты, неконкретны; они не выдавали, в чем тайна, фишка: не знали... но, скорее, не хотели раскрывать. Из их полуслащавых мемуаров о ремесле он так и не смог почерпнуть, откуда берутся образы, сюжеты; как сочинять диалоги, чтобы они не выглядели нелепыми или искусственными; как должна строиться описательная часть, неважно, природа это либо внешность человека.

Словом, дельных советов и приемов литературного труда в такого рода исследованиях было минимум. Зато отвлеченной болтовни с изрядным оттенком самолюбования – хоть отбавляй. На десятках страниц рассказывалось, как писатель N во время работы над популярным циклом романов о приключениях спецназовцев американской армии в стране эльфов и колдунов познакомился со своей будущей женой, какие рестораны они посещали, чем закончилась мимолетная интрижка с подругой (сестрой, мамой) будущей жены. Сколько галлонов кофе употребил и какое количество улиц маленького уютного французского предместья обошел бессонными ночами современный русский классик-эмигрант, пока создавал знаменитый роман-эпопею о судьбах нескольких поколений московской семьи на фоне исторических событий, происходящих в России. Какие видения посещали одного суперпопулярного литератора, когда он вымучивал дилогию о вурдалаках, живущих среди нас. Какие кулинарные рецепты в ходу у плодовитой писательницы, любящей мопсов, трафаретные персонажи и туповатые сюжеты и пытающейся убедить читателя, что свои детективные шедевры она по-прежнему ваяет сама. Сколько вина и водки выпил тот-то, причем возлияния ни в малейшей степени не отразились на качестве произведения. В каких странах (и борделях этих стран) побывал такой-то, и как поездки обогатили его опус, наполнив яркими живыми красками... Каким нетривиальным образом готовился этот к написанию книги о сексуальных меньшинствах, их жизни и взаимоотношениях...

«М-да, – подумал Костя о последнем. – Помнится, в восьмидесятых годах прошлого века Илья Штемлер, готовясь написать роман ‘‘Таксопарк’’, полгода проработал таксистом. К вопросу о компетенции. Даже если сочиняешь бред под названием ‘‘Голубое и розовое’’, должен быть спецом в вопросе».

Словом, Егоров читал все подряд, очень внимательно и вдумчиво, а все ненужное отсеивалось. Процесс был отлажен и не давал сбоев.

На шестой день он случайно в одной из статей наткнулся на понятие, которое искал. Читая и перечитывая слово из трех слогов, Костя вновь подумал: Бог мне помогает.

Он немедленно раскрыл Словарь терминов.

«Пастораль (от лат. pastoralis – пастушеский).

Жанровая разновидность европейской литературы XIV–XVII вв., связанная с идиллическим мировосприятием. В переносном значении слово «пастораль» обычно имеет иронический оттенок и означает состояние нежности, тишины, покоя, умиротворения, однако с долей приторной слащавости».

«Только не у меня, – подумал Костя. – Пастораль – вот жанр моего романа. Но никакой слащавости. Скорее, наоборот».

«Поешь», – сказал желудок. Больная голова поддержала.

«Отстаньте, – сказал Костя, – отвалите. Некогда». Подготовительный период начал его утомлять, уже хотелось его завершить, но Костя пока не ощущал себя подготовленным.

И он продолжал читать. Продолжал готовиться, время от времени думая с тревогой: как бы не испортить чистоту того, что жило в душе, чужим влиянием, правилами, дыханием чужого творчества... Испортить, исказить было нельзя. Никак нельзя.

Костя не ограничился Интернетом и несколько дней зачем-то ездил в библиотеки, беседовал с пронафталиненными старушками, которые, кажется, участвовали в изгнании из Москвы Наполеона (в крайнем случае – дружили с Распутиным), а последние лет восемьдесят – сто жили прямо тут, в библиотеке под растрескавшимся столом с облупившейся бордовой табличкой на ржавом штыре «Говорите вполголоса». (Он сразу вспомнил фразу из номера сочинской команды КВН в исполнении неподражаемого Миши Галустяна: «Потому что тишина должна быть в библиотеке!») Здесь был другой мир, другой запах; другой свет падал из окна даже в пасмурный день: желтый и абсолютно библиотечный, с летающей пылью. Это было царство «ботаников» – количество посетителей колебалось от трех до десяти, и все в очках. «Нормальные люди, – думал Егоров, – всю необходимую информацию давно добывают посредством Интернета».