Читаем без скачивания Женщина с большой буквы «Ж» - Эльвира Барякина

— Девочки, а что вам известно о журнале Yankee Express?

Мэри и я наперебой затараторили, что это редакция нашей мечты. Что если бы мы не были идиотками от рождения, мы бы только там и работали.

— На праздники бонус!

— Три недели отпуска!

— Отчисления в пенсионный фонд!

Триш орала, что у нее номер горит и что ей нельзя без выпускающего. Но Абрахам был непреклонен: он твердо решил уволиться по семейным обстоятельствам.

Я и Мэри помогли Абрахаму упаковать дипломы в рамочках.

— До свидания, мистер Хортон! Мы будем долго вас вспоминать.

Абрахам не так давно вращался в глянцевом мире Нью-Йорка и еще не успел изучить, что там почем. Он не знал, что Yankee Express возглавляет титулованная сволочь. Что выпускающие редакторы там меняются раз в три месяца. Что судебные тяжбы с бывшими сотрудниками — обычное явление…

Несколько недель спустя нам пришло письмо: «Дорогая редакция! У меня нервный тик на правом глазу и все женщины думают, что я им подмигиваю. Что мне делать, чтобы меня не считали бабником?»

— Его почерк! Его! — торжествовала Мэри.

Тем же вечером мы сели сочинять ответ Абрахаму. Получилось длинно, пошло и смешно. Али перечитал послание и, скомкав, выкинул в корзину.

— Да ну его в пень! Он не наш клиент, а уборщицын.

ПОЛКОВНИЧЬЯ ДОЧКА

29 ноября 2005 г.

Мама была красавица районного масштаба. Даже начальник ЖЭКа Филькин краснел, как деточка, встречая ее у подъезда. Очи черные, подведеные, «вавилон» на голове, павло-посадский платок завязан наиразвратнейшим образом… Эх, эх, если бы не супруга Татьяна свет Станиславовна…

Мама хотела стать киноактрисой, но дедушка-полковник возразил.

— Вот это я понимаю! — ликовал он, когда она поступила на металлургический. — Вот это — да, достойно. Выучишься, пойдешь на завод и встанешь на очередь на квартиру. Радуйся, что все хорошо обошлось.

Мама радовалась, как могла. Ее портрет регулярно тырили с заводской доски почета — это тоже была своего рода популярность.

Производственные совещания, кульманы, синьки… Мама утешала себя тем, что квартиру ей действительно дали, да и с путевками на юга часто везло.

— Гордиться ей нечем! — ворчал дед. — Завод план каждый год перевыполняет — а ей все мало!

Папа чувствовал, что маме не хватает самореализации, и по мере сил славил ее красоту. В половине его работ угадывались мамины черты: особенно на плакатах «Руки прочь от… (Греции, Кубы, Никарагуа и т. п.)».

Двадцать лет мама говорила заводским трубам: «Чтоб вам пусто было!». Так и случилось: в 1992 году завод встал. Зарплату им выдали тракторными колесами — по колесу на восемь человек.

Мы с Лелей звали маму в Америку, но она не поехала: у нее там не было ни одного поклонника. А в России ее все еще обожали Филькин, Ваха из ресторана «Княжна Мэри» и еще одна таинственная личность.

— У него «Волга» и пять ларьков на вещевом рынке, — жаловался папа по телефону. — Мать мне нарочно ничего не говорит, чтобы я ему фишку не начистил.

Родители давно разошлись, но по стародавней привычке папа следил за маминой нравственностью.

Мы с Лелей предложили купить ему десять ларьков и иномарку, но папа гордо отказался. Торговлю он презирал и ездил исключительно на битой «копейке». Это позволяло ему считать себя патриотом.

Вскоре мама окончательно поддалась тлетворному влиянию и поехала в Турцию бизнесменить.

Древний Стамбул встретил ее криками муэдзинов и треском скотча, которым российские челноки заматывали баулы. Первый раз попав за границу, мама разрывалась между желаниями пойти в Святую Софию и закупить партию дубленок. София проиграла со счетом 15:0. Именно столько раз мама ездила в Лалели[5] за товаром.

В Стамбуле у нее завелись знакомые турки, которые с удовольствием показывали моложавой «Наташе» наиболее хлебные места. Папа смирился с маминой торговлей, как мирятся с железной дорогой по соседству: поначалу бесит, а потом привыкаешь. Он даже нарисовал роскошную вывеску для ее мелкооптового магазина.

Папино творчество по достоинству оценил Ваха:

— Слюшай, дарагой, сдэлай мне княжна Мэри! Но только чтоб настоящий княжна был, как в книжка: лицо — вот такой, попа — во-о-от такой. Красивый! — И Ваха мечтательно рисовал в воздухе нужные объемы.

Пять лет назад родители вновь поженились.

— Принцев самой воспитывать надо, — говорила мама подругам. — Вот я своего в люди вывела, теперь любо-дорого посмотреть: галстук, ботинки, своя дизайн-студия.

Папа же по старой памяти отправлялся в гараж пить пиво и добивать воблой «копейку». Папины друганы доподлинно знали, кому его жена обязана успехом.

— Без рекламы щас никуда, — вздыхал Филькин и косился на пивную этикетку папиной работы.

ТЕНШ И ПУСТОТА

1 декабря 2005 г.

Мама откладывает «Темные аллеи» Бунина и долго смотрит на меня поверх очков.

— Не скучаешь по России?

Я знаю, о чем она думает. Читает мемуары эмигрантов — везде рана с обгоревшими краями: «Домой! Не могу я тут! Задыхаюсь!»

— Помнишь дядю Петю из Саратова? — спрашивает мама. — У него дочь Маша в Нью-Йорке. Уж такая умница! Вышла замуж, а счастья нет. Очень скучает.

Маме кажется, что в глубине души я тоже скучаю. Не знаю, стоит ли обсуждать с ней это.

Переехав в Америку, я постоянно исследовала себя, как после падения: все ли цело, ничего не сломалось? По идее должно было: сотрясение мозга лечится, сотрясение сердца — нет.

— Знаешь, что такое ностальгия? — отзываюсь я. — Это тоска по статусу. Бывший губернатор идет по Парижу и понимает: все, приехал, — ни прошений на стол, ни орденов в петлицу. У него как клеймо на лбу: «Никогда».

— А как же диссиденты? — не сдается мама. — Их в лагерях гноили, а они все равно скучали.

— Потому что в СССР они были борцами — их даже КГБ боялся. А здесь их борьба на фиг никому не сдалась. Помнишь, в газетах писали: «Трудящиеся всего мира с надеждой смотрят на СССР»? Диссиденты верили в это! Летели сюда, чтобы «рассказать всю правду». А их даже не заметили. Выйди сейчас на улицу, спроси, кто такой Солженицын. Скажут: «Э-э… Сербский диктатор?»

Несколько лет назад в Сан-Франциско я видела демонстрацию китайцев. Человек тридцать ходили с плакатами: «Свободу политзаключенному Сун Хун…!» (не помню как). Народ косился на портрет: «А кто это?» и проходил мимо. Так глядят на чужую аварию.

Российские дела точно так же никого не волнуют.

Мама страстно защищает от меня Россию:

— На нас смотрели и будут смотреть! Мы великая держава! А если не смотрят, то это говорит об их низком интеллектуальном уровне!

Мама не понимает по-английски, поэтому свято верит в «низкий уровень».

— У этой твоей Маши есть друзья? — меняю я тему.

— Откуда? С кем ей там дружить?

Ну да — классика жанра: анекдотов не понимают, Акунина не читали, про Саратов не слышали. А про Машин ум даже не догадываются — отсюда и тоска. Были бы у нее друзья и достижения — ни о какой ностальгии и речи бы не шло. Вот это важно: чтобы тебя уважали и чтоб ты сам себя уважал.

А еще важнее — вера в светлое будущее. Если человек видит себя счастливым в этой стране — значит, тут его дом. Он все стерпит и все перенесет: начнет с нуля, поднимется… А если у него есть только прошлое, а впереди — чернота, то ему гарантирована ностальгия: «Домой, домой! Не могу я здесь! Задыхаюсь!»

МАТЬ

2 декабря 2005 г.

Мама спит, она устала,

Ну и я писать не стала…

Выйдя из-за стола, на цыпочках подошла к ней, села с краешку на диван. Рука с истертым кольцом лежит поверх клетчатого пледа. Я помню это кольцо, когда у меня влезало в него два пальца. Ровное дыханье, трепет девчоночьих, загнутых ресниц…

От нее исходит сонное тепло — не сухое и жаркое как от печки, а какое-то особенное, мамино. В детстве я очень любила смотреть, как мама спит: она казалась мне невероятно красивой.

Обнять, прижать к себе, расцеловать любимые ладошки. Не стала, конечно, ее тревожить. Поправила плед, спустившийся на пол, и вышла.

МИЛЫЙ ДРУГ

3 декабря 2005 г.

Мама улетает домой, в Россию.

Кто бы мог подумать, что мне, бесконечно взрослой тетке, будет так больно с ней прощаться? Две недели мы не расставались — болтали, смеялись, спорили. Со временем разница в возрасте стирается, и мама как-то незаметно превратилась из личного божества в лучшую подругу.

Мы пьем дрянной аэропортский кофе и говорим друг другу обычные слова.

Мамочка, родная, зачем ты уезжаешь? Ты нужна мне!

Я завалила ее подарками. Я хотела подарить ей весь мир, а она смущалась и отказывалась: «Да зачем, да это же бог весть сколько стоит…» Глупыш, мне ничего для тебя не жалко! И это не благодарность: благодарность — это когда ты за что-то платишь. Это просто тебе — просто так.