Читаем без скачивания Одолень-трава - Елена Ланецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скучун с криком «Куда ты, стой!» в два прыжка догнал ее, схватил в охапку и водворил на берег.
— Тут надо быть настороже. Не нравится мне это место. — Скучун все время напряженно думал о чем-то. — Бабушка Елена, вы нашли то, что хотели? Ведь, если я правильно понял, мы шли сюда, чтобы отыскать что-то очень важное…
— Да-да… — рассеянно пробормотала Елена Петровна, пристально вглядываясь в болотную зелень. — Пока что-то не вижу… Ах нет, вон там есть одна! — и она, как-то сразу помолодев, рассмеялась, указывая рукою на противоположный бережок. — Вон, вон, смотрите… Да какая крупная!
— Кто? — в один голос воскликнули все.
— Кувшинка! Белая кувшинка — водяная лилия. Я ни за что не отпустила бы вас без этого цветка. Мало кто знает, что кувшинка — это «одолень-трава», которая одолевает все злые чары и козни недобрых сил…
Елена Петровна поднялась и пошла по берегу вокруг болота туда, где красовался на воде единственный белый цветок.
— Зачем вы туда идете? — в тревоге крикнул Скучун.
— Чтобы сорвать ее, конечно! — бабушка была уже на том берегу. Что-то плеснуло в воде: то ли рыба, то ли ком земли сорвался с берега, ряска заколыхалась, а темное бревно сдвинулось с места.
— Стойте, не подходите к краю воды! Я сейчас… — Скучун изо всех сил бросился бежать к бабушке Елене, но поспевал он не слишком быстро из-за своих коротеньких мохнатых лапок. — Ох, еле успел! — Он вцепился в руку бабушки Елены и, бормоча еле слышно какое-то заклинание, увлек ее обратно к полянке.
— В чем дело, чудак, чего ты испугался?
— Сейчас… — Скучун глубоко вздохнул и вытер мокрый от волнения нос. Все в изумлении уставились на него — все произошло так быстро, что никто ничего не понял…
— Я расскажу вам одну легенду, и вы сразу поймете. Ну, слушайте… — Скучун уселся на травку и, глядя на золотисто-розовую гряду закатных облаков, начал.
* * *Давным-давно, в далеких краях жил водяной. Он был страшен, как смертный грех: грязный, пропахший болотной тиной, с глазами, похожими на тусклые гнилушки, с лягушачьими лапами вместо ног. Никто не хотел идти за него замуж: ни феи лесные, ни земные девушки. А ему того уж больно хотелось! Вот и задумал водяной добыть жену хитростью. И решил он завлечь в свое болото прелестную девушку — графскую дочь, золотоволосую Мелинду, которая жила в замке на высокой горе.
Как-то раз служанка Мелинды заметила на болоте невиданные цветы — желтые кубышки — и сразу рассказала о них своей госпоже, которая больше всего на свете любила цветы. Та, конечно, захотела взглянуть на них и отправилась на болото.
Цветы так понравились Мелинде, что она решила нарвать их. Но как это сделать? Росли-то они на самой середине трясины. И тут девушка заметила лежащий у самой воды черный пень и прыгнула на него, чтобы легче было дотянуться до желанного цветка… а пень ожил, схватил ее и утащил в воду. Это был сам водяной, который прикинулся пнем!
Служанка Мелинды все видела, страшно перепугалась и побежала скорей к графине — матери Мелинды, чтобы рассказать о несчастье… Невозможно и представить себе горе графини. С тех пор каждый день ходила она на болото и в слезах призывала Мелинду…
И вот однажды осенью подошел к ней аист и сказал человечьим голосом: «Жива твоя дочь, графинюшка! Ее похитил сам водяной. Но не отчаивайся. Быть может, старый колдун, что живет за болотом, поможет тебе… Ступай к нему».
Графиня отыскала колдуна и, осыпав его золотом, молила помочь ей. Взяв золото, тот сказал: «Зови свою дочь девять утренних и девять вечерних зорь на том месте, где пропала она. И если не стала она еще женой водяного, вернется к тебе…»
Так и сделала мать-графиня, и на последней, девятой зорьке вдруг услышала голос из болота: «Поздно, родная матушка, поздно ты зовешь меня… Ведь я стала женой водяного и теперь навеки ему подвластна. Он только один разочек позволил мне увидеть тебя. Скоро зима, улетят птицы в жаркие страны, и мы с мужем уснем на ложе из тины до самой весны. Летом я, милая матушка, пошлю тебе весточку, что жива и здорова… А теперь — прощай!»
И вот весна сменила зиму, и наступило лето.
А старая графиня все ходила на болото, сердце ее разрывалось от боли, душа застыла, будто завороженная. Вот стоит она как-то теплым, солнечным днем у болота, и вдруг сердце ее дрогнуло: посреди чистого, словно посвежевшего болотца увидала она чудный белый цветок на длинном стебле — кувшинку. Разглядывая белоснежные атласные лепестки с розоватым отливом и золотые тычинки, узнала она цвет лица и волос любимой доченьки… А узнав, поняла, что цветок этот — ее внучка, дитя золотовласой Мелинды и водяного.
И с тех пор каждый год покрывала Мелинда воды болота живым ковром из белых цветов, посылая на волю весточку, что жива, что все там у них хорошо, и родную землю любит она по-прежнему… А графиня все никак не могла наглядеться на прекрасные цветы — на внучат своих, плакала оттого, что не увидит больше белого света ее милая доченька, и радовалась, что жива она все же и где-то там, под водою, протекает ее новая и неведомая людям жизнь…
* * *— Вот такая история.
Скучун замолк и швырнул в болотце камушек. Тот плюхнулся, разогнав ряску, которая тут же сомкнулась снова.
— Ужасно грустная история! — всхлипнула Ксюн, глотая слезы, которые двумя неровными полосочками, блестевшими на закатном солнце, стекали по ее щекам.
Кутора лежала ничком, уткнувшись в траву. Кукой все никак не решался погладить ее по головке и мыкался рядом…
— Да-а-а… — покачал головой Старый Урч. — Ты хочешь сказать, Скучун, что эта коряга, лежащая перед нами, и есть водяной?
— Не исключено… А испытывать, он ли на самом деле, пожалуй, не стоит.
— Скучуша! — Елена Петровна обняла его и, прижав к груди, слегка покачивала как младенца. — Защитник ты мой! — Она поцеловала его в зеленую макушку и, слегка отстранив, заглянула в глаза. — Ты ведь и Ксюна моего защитишь так же, как меня сейчас, правда?
— Правда, — очень серьезно и твердо произнес Скучун.
Ксюн взглянула на него с удивлением: никогда раньше она не слыхала в его голосе таких решительных интонаций…
Глава VII
— Скуч, — спросила Ксюн, в первый раз называя его так, по-домашнему, — а откуда ты знаешь эту легенду?
— Все очень просто — книгохранилище. Я ведь там зачитывался взахлеб и прочел массу старинных легенд и сказаний.
— И ты все их запомнил?
— Ты ведь знаешь: когда я болел, то все накопленное в памяти мучило меня, мешалось и путалось. А после того таинственного особняка с орхидеями, где ты нашла меня, все ожило вновь, но каждая книжка, легенда или история легла на свое место, будто на полочку…
— Скучун, а по-честному, ты никого в этом особняке не встретил?
— М-м-м… — Мы после об этом поговорим, ладно? У нас ведь сейчас очень важное дело, правда, бабушка Лена?
— Ты о кувшинке?
— Ну да. Нам надо умудриться сорвать ее так, чтобы водяной в воду не утащил… — При этих словах Скучун деланно рассмеялся, однако вид у него был не самый веселый. — Погодите-ка! — оживился он, — неужели эти цветы растут только здесь, в Ведьмином колодце?.. Название-то какое дурацкое! Что скажешь, Кукой?
— Лично я, — отозвался Кукой, — на такие бирюльки вообще не обращаю внимания: цветочки там, звездочки всякие! — Он страшно воображал перед Куторой. — Вот у меня в лесу есть приятель, Лопатоног, эдакий сентиментальный хлюпик — так ему только такое и подавай, а меня уж увольте… ой! Легок на помине…
Мимо честной компании с диким топотом пронеслось какое-то невообразимое создание и сгинуло сию минуту в кустах ежевики.
— Эй, Лопатоног, стой, да вернись, тебе говорю, это я, Кукой!
Кусты, чей покой был нарушен так бесцеремонно, просто тряслись от возмущения. Однако тут же их вновь смяли чьи-то лапы, затем в зарослях показалась совершенно гладкая напуганная физиономия с ушами, торчащими точно окаменевшие блинчики!
На вновь явившемся существе не было ни шерстинки, ни волосиночки, — только кожа да кости: на голове преглупо топырились уже упомянутые желтые уши, но самыми интересными оказались даже не уши, а лапы. Совершеннейшие две лопаты в натуральную величину — ну просто мечта огородника! И это при весьма хиловатом туловище размером не больше кролика…
Прыжок, второй — и Лопатоног присоединился к нашим друзьям.
— Вы, кажется, отдыхаете? Ой, а я и не поздоровался, — сконфузился он и покраснел с головы до пят. Лопатоног, надо заметить, был жертвой собственной душевной раздвоенности. Он носился по лесу, томимый вечно неутоленной жаждой общения, но едва найдя собеседника, немедленно тушевался, краснел и улепетывал от него со всех ног, страшно топая и утирая безутешные слезы. И все это из-за глупой его неуверенности в себе, боязни показаться смешным и нелепым…