Читаем без скачивания Океан безмолвия - Катя Миллэй

Один раз, правда, мне пришлось держать ответ, но и то лишь потому, что драку я устроил в школе. Ударил Джейка Келлера на футбольном поле во время физры и думал: все, теперь уж мне несдобровать. Меня вызвали в кабинет директора — впервые в жизни. К счастью, он тоже вошел в мое положение, и я отделался предупреждением и тремя посещениями школьного психолога. Все, кто схлопотал от меня, усвоили: что бы я ни сделал, меня не накажут. Я мог бы избить любого средь бела дня на глазах десятка свидетелей, и им все равно скажут, даже собственные родители, чтобы меня оставили в покое.

Мой гнев утих, когда я перешел в восьмой класс. У отца как раз случился сердечный приступ. К тому времени меня уже почти никто не задирал. Никто не рисковал со мной связываться. Однажды я шел домой из школы и увидел, как трое отморозков дубасят Клэя Уитакера. Я его тогда даже толком не знал, но его лупили, а мне нужен был повод размять кулаки. Во мне накопилось немало здорового, праведного гнева, который я мог с полным правом излить на них. Обидчиков было трое, а я среди своих сверстников даже не был самым рослым. Они могли бы запросто по асфальту меня размазать. Но ими двигала самая обычная жестокость. Мне же придавала силу необузданная ярость.

Клэй сидел на земле, когда те трое наконец-то дали деру. Я запыхался, все тело ныло от синяков и ушибов, поэтому я сел рядом — не знал, куда идти; возможно, кто-нибудь придет, чтобы отомстить, ну и пусть. Но никто не пришел. И слава богу. Иначе им бы тоже, наверно, влетело. Клэй меня не поблагодарил, вообще ничего не сказал. И правильно сделал: я же не заслуживал благодарности. Я ввязался в драку не из-за него. Не из благородных побуждений.

Меня не волновало, что у меня могут быть неприятности. Мне было плевать на Клэя Уитакера, который сидел в двух шагах от меня весь в крови и плакал. Мне было все равно. Это была моя последняя драка. С того дня я дал себе слово, что без веской причины больше не стану махать кулаками. Но это уже неважно: к тому времени все уяснили, что любая драка мне сойдет с рук. Я плохо представлял, какая может быть веская причина, но решил, что, очевидно, пойму, когда таковая появится. А может, никогда и не появится.

Я ни слова не сказал Клэю, пока мы сидели рядом. Наконец я встал и пошел домой. Мы с ним никогда не обсуждали случившееся. Я привык к тому, что меня никто не трогает, но с того дня и к Клэю Уитакеру не пристают.

— Кажется, я их понимаю, — бурчу я. Клэй знает, что я шучу, но всплескивает руками — значит, намек понял.

— Ладно. Рисуй свой неотразимый столик. А я буду рисовать девушку, — самодовольно говорит он и отворачивается, открывая альбом.

Глава 12

Раньше я много думала о том, чем буду заниматься следующие двадцать лет. Обычно свое будущее я связывала с игрой на фортепиано в концертных залах всего мира. А это означало, что я буду много путешествовать по свету, останавливаться в сказочно роскошных отелях с пушистыми полотенцами и еще более пушистыми халатами. Вместе со мной будут гастролировать невероятно сексуальные, музыкально одаренные, достойные всяческих похвал принцы, которые непременно страстно в меня влюбятся. Ведь это вполне возможно. Передо мной будут преклоняться за талант, доставшийся мне от отца, и за красоту, которую я унаследовала от мамы. У меня появятся элегантные наряды самых невообразимых расцветок, и мое имя будет у всех на устах.

Теперь же я думаю лишь о том, чем займусь в ближайшие двадцать часов. Лучше всего лечь и уснуть.

Вот уже неделю мне удается бегать каждый вечер. Погода ко мне благоволит. Ноги привыкают. Я изнуряю себя больше, чем следует, но с той первой ночи меня ни разу не тошнило. Мой организм восстанавливается. Особенно радует, что после изматывающей пробежки, выхолащивающей из сознания все, что накопилось в нем за день, мне удается заснуть. Конечно, без записей в тетради я пока еще обходиться не могу, но бег помогает. Он придает мне силы или, точнее сказать, их отнимает. Впрочем, это неважно. Я знаю, что возвела бег в ранг панацеи, но это — одно из немногих средств, на которые я могу рассчитывать.

Физические нагрузки, тетради, ненависть. Это то, что не дает мне погибнуть.

В городке я теперь хорошо ориентируюсь. Мимоходом примечаю все, специально ни на что не обращая внимания. Запоминаю звуки, естественные для того или иного места. Знаю, где как должно быть, как не должно. Знаю, где тротуары неровные, где корни рассерженных деревьев вздыбили асфальт. Знаю, чего ожидать от темного времени суток, когда я бегаю. Каждый вечер выхожу на пробежку в один и тот же час, но одним и тем же маршрутом никогда не бегаю. Если придется, домой могу добраться фактически из любой точки городка. Спокойствия я не ощущаю. Вряд ли когда-нибудь я буду чувствовать себя спокойно вне стен дома, но я готова к любому развитию событий, поэтому ощущаю себя увереннее, чем в прошлый раз, и это самое большее, на что я могу рассчитывать.

Последние шесть вечеров я умышленно избегала желтого дома в Коринфском проезде. Того самого, где постоянно открыт гараж. Я пробегаю мимо той улицы каждый вечер и на повороте непременно разок гляну в сторону дома — не могу устоять перед соблазном. По тому, как падает свет, я определяю, открыт гараж или нет, и ни разу не была разочарована. Гараж открыт в любое, даже самое позднее время. Я всегда пытаюсь представить, что бы сказал Джош Беннетт, если б я снова появилась там. Не думаю, что он продемонстрировал бы красноречие, но мне все равно интересно. Сказал бы он что-нибудь вообще? Проигнорировал бы меня, продолжая работать, будто меня вовсе там нет? Велел бы уйти? Предложил бы остаться? Ну нет, это вряд ли. Джош Беннетт никому не предлагает остаться. В голове моей роятся десятки вариантов, но какой из них близок к истине, затрудняюсь сказать. Потом на одно лишь мгновение я теряю сосредоточенность. Перестаю думать о том, что сказал бы мне он, и начинаю размышлять, что сказала бы ему я. В этот момент я убыстряю бег и уношусь в противоположном направлении от Коринфского проезда и своих нелепых губительных мыслей.

В дом Марго я возвращаюсь в 21.25 и первым делом иду в душ, где болтаю сама с собой — сто лет так много не говорила. Бояться нечего: в доме я одна, шумит вода. Я напоминаю себе о том, как усложнится моя жизнь, если я на людях открою рот, и потому пытаюсь выговориться сейчас. Говорю Итану Холлу, что он чмо, и при этом представляю, как даю ему в морду. Или вилкой в глаз заезжаю, что тоже соблазнительно. Мисс Дженнингс объясняю, что, в противовес бытующему мнению, Бах был не более плодовит, чем Телеман; просто его лучше помнят. Дрю говорю, какие из его «клеящих» фраз наиболее эффективны и кого, на мой взгляд, ему следует клеить вместо меня. Папе говорю, что он по-прежнему может звать меня Милли, ибо, хоть это и дурацкое прозвище, раз оно ему нравится, я тоже счастлива, насколько это возможно. Я благодарю своих психотерапевтов, но добавляю, что, к сожалению, любые их слова или действия, направленные на то, чтобы я заговорила, бесполезны. Я говорю до тех пор, пока вода не холоднеет и мой голос не хрипнет от болтовни. Надеюсь, это поможет мне держать рот на замке. За 452 дня я не сказала ни слова ни одной живой душе. Я исписываю свои три с половиной страницы, прячу тетрадь и залезаю в постель, зная, что сегодня чуть не сорвалась — на 453-й день едва не нарушила свой обет молчания.

Мне довольно успешно удается избегать встреч с Джошем в школе. Я вижу его только на пятом уроке, на уроке труда, где ничего, кроме унижения, не испытываю, поскольку я одна из всего класса с древесиной и инструментами на «вы». Хорошо хоть молоток могу отличить, да и это еще вопрос. На днях один парень из класса, Эррол, попросил подать ему молоток, я подала, а он посмотрел на меня как на идиотку. По-видимому, есть четыре сотни разных молотков, а я подала не тот, что ему был нужен. Теперь с подобными просьбами ко мне больше не обращаются.

Можно было бы попытаться отказаться от факультатива по труду, но я решила не связываться с методистом. Тем более что труд — меньшее из зол в сравнении с риторикой и музыкой. Риторика еще куда ни шло, поскольку мистер Трент сказал мне, что я могу зарабатывать оценки, занимаясь подборкой информационно-справочного материала. К тому же класс риторики посещает убойно-сексапильный Дрю. Он забавный, а мне нужны развлечения. И, если уж быть предельно честной с самой собой, чего я обычно стараюсь не делать, я знала с самого первого дня в этой школе, что мне необходимо любой ценой свалить из класса музыки. Этот класс — линия разлома, проходящая прямо под поверхностью моей неустойчивой психики. Я предпочла бы уклониться от его посещения. А я умею уклоняться.

К тому же выполнение обязанностей помощника учителя на пятом уроке мисс Макаллистер оказалось занятием куда более интересным, чем я ожидала. Это все равно что смотреть школьный аналог «Старшего брата». Я невольно подслушиваю чужие разговоры, наблюдаю за развитием отношений, и меня это ничуть не напрягает. В числе участников шоу Дрю и Джош, пошляк Итан, недоносок Кевин Леонард и задиристая девица по имени Тьерни Лоуэлл, которая постоянно спорит с Дрю. Не думаю, что она — моя большая поклонница. Открыто она мне этого не заявляет, но глазами мечет в меня громы и молнии, как будто я все свободное время душу щенков. Из чего я и сделала вывод.