Читаем без скачивания Мистериум. Полночь дизельпанка (сборник) - Юрий Бурносов

– Что с вами? Кто вас так? – суетился Мирабо, перевернув офицера сыска на спину и подкладывая под голову свой плащ, одновременно пытаясь прикрыть ему лицо от дождя.

– Я говориль… Есть только один, кто меня побеждайт на дуэль… Только я сам!.. – с какой-то непостижимой гордостью произнес Штейблиц и отошел в лучший мир. Во всю грудь у него цвело красное пятно, еще два пятна растекались в области шеи и сбоку, чуть пониже ребер…

– Три укола. Все три смертельны… Чистилище пройдено. Начался ад!

Дождь стекал по застывшей улыбке Штейблица, по рукам и коленям Мирабо, перемешиваясь с его слезами. Рядом стоял в странном оцепенении Лауфер – скрестив руки на груди, обхватив плечи, будто стараясь закрыться от этого мира, от дождя и всего сразу.

Снова сигнал авто отчаянным пунктиром прострочил ночь, и им открылась совершенно жуткая картина. Из Нароста, выпочковываясь один за другим, выскальзывали люди. Вернее, они были почти похожи на людей. Безглазые, чуть сплюснутые оловянные тарелки вместо лиц, дерганые неуверенные движения ног с какими-то комлями вместо ступней, тела отливают свинцовыми искрами в свете молний. Но в руках у них под непрекращающимся дождем самым непостижимым образом горели свечи!

Темная месса под темным грозовым небом. Невидимый церковный орган в глубинах Нароста взял жуткий вибрирующий аккорд, и площадь заполнилась ритмичным гулом потревоженной мостовой.

Шаг. Еще шаг. Инспектор выпустил оставшиеся в барабане пули, две фигуры разнесло в стеклянные клочья.

– Нет! Не разворачивай! – крикнул Мирабо водителю, собиравшемуся сдавать задним ходом. – Назад не проехать… Давай через площадь! Пока они еще хрупкие.

– Но как?

– На заднее сиденье, живо! – Инспектор потеснил совершенно потерявшегося водителя и занял его место.

Следующие несколько секунд были схожи с автопробегом внутри посудной лавки. Во все стороны летели полупрозрачные, пока еще не сформировавшиеся людские конечности, осколки лиц, куски раскрашенных платьев и сюртуков. Даже флегматичный Лауфер прикрыл глаза, чтобы не вглядываться в мельтешение жутких фигур, взрослых и детских, рассыпавшихся со стекольным звуком, когда автомобиль врезался в них на полном ходу. То, что должно стать людьми, гибло под колесами, но их было много, слишком много, чтобы на ум пришла жестокая безумная идея перекрошить всю площадь.

Потом машину потряс сильный удар, как если бы они врезались в столб. Но то был не столб. Прямо перед ними, в свете уцелевшей фары, вторая оказалась разбита, стоял тот, другой Штейблиц. Вот у него уже имелось лицо, пальцы. Одежда как настоящая, и весь он как настоящий, кривил губы в несвойственной погибшему Штейблицу усмешке.

– Сдохни, тварь! – Мирабо в отчаянном жесте снова выхватил оружие, пытаясь стрелять через развороченное ударом лобовое стекло, совершенно забыв, что не перезарядил барабан.

Вместо него это сделал Лауфер. Как всякий человек, имеющий отношение к полицейским расследованиям, он носил с собой револьвер, правда, калибром поменьше, чем оружие инспектора, но при выстрелах в упор это не могло иметь никакого значения. Первый хлопок, второй, третий; губы ненастоящего Штейблица изогнулись по-звериному, будто бешеный пес оскалил клыки перед броском. Выстрелы оставили только небольшие вмятины. Причем вмятин оказалось шесть. Еще три наверняка были отметинами дуэльного клинка Штейблица, отвечавшего ударом на удар своему двойнику. Все три несли бы верную смерть живому человеку. Но не тому, кто выходит из стеклянного чрева подобно Ионе, выходящему из желудка огромной рыбы.

Потом двойник Штейблица достал клинок и сделал выпад. Мирабо не успел увернуться, и ему оцарапало плечо.

– Бежим! – проорал на ухо Лауфер, выталкивая инспектора из салона.

Водитель уже успел исчезнуть; коронер даже не заметил, как это произошло. Ну и черт с ним, с трусом, решил Лауфер, выпуская оставшиеся три пули, что позволило им выиграть пару секунд и умчаться, прежде чем лже-Штейблиц сделал следующий выпад.

Со стороны баррикады, которую они встретили по пути к соборной площади, доносились вопли боли и отчаяния. Жители Марблтана вели свою последнюю неравную битву. Когда полицейский и коронер добежали до баррикады, там все уже было кончено. Под ливнем движущиеся фигуры казались размытыми, нечеткими, они просто склонялись над другими фигурами, которые лежали на мостовой. Склонялись и делали короткие движения.

– Они их добивают! – понял Мирабо и тут же принялся набивать барабан патронами.

Если бы не Лауфер, инспектор закончил бы свою жизнь прямо здесь.

– Им уже не помочь! Твои пули бессильны! Нужно прорываться к ратуше!

И они мчались в темноте, между замершими, опустевшими домами. Марблтан превращался в город-призрак. Шторм ликовал. Наросты пульсировали, выпуская новые и новые фигуры. Это была агония.

Когда они выкарабкались из нижней части города, им открылся белый луч, бьющий вверх.

– Туда! – скомандовал инспектор, и вскоре они оказались в совершенно другом мире.

Здесь по-прежнему жили иллюзией, будто все как-то наладится, сюда не долетели вопли ярости и крики боли тех, кто сражался на баррикадах в нижнем городе. Кружился диск радиолы, выводя приятную салонную мелодию, подавальщики в матросских тельняшках и рыбацких шляпах разносили пиво. Какой-то старый шкипер в десятый, наверное, раз пересказывал свою историю. Инспектор и коронер услышали ее с середины. Про то, как рассказчик столкнулся с какой-то старухой, которая на самом деле погибла в первый день появления Наростов. Как она говорила ему, что время закончилось, что теперь будет все новое: новые люди, новая жизнь, – что так решили где-то высоко-высоко древнейшие боги… Потом старик со смехом рассказал, как успел сбежать, оставив свою одежду в руках призрака… Все улыбались. И все чему-то радовались. Но чему?

Когда коронер задал этот вопрос, ему сообщили важную новость.

– Нам повезло. Тут оказался парень, с южного побережья, то ли Джеронимо, то ли Джанни… В общем, он подсказал, как можно вывести летающую лодку, используя воздушные потоки над горами. И взялся доставить весточку во внешний мир. Сказал, они так перевозят почту и саженцы у себя там, в горах… Это был самый смелый полет, чтоб мне провалиться! – закончил рассказчик. – Так что скоро придет помощь, и все закончится…

– Джанни или Джеронимо, говорите… – Глаза Мирабо расширились до невозможного предела. Он выхватил все ту же пачку мелко исписанных протоколов, которую носил в нагрудном кармане, и быстро-быстро пролистал до середины. – А может, его звали Джакомо? Джакомо Пирелли? Аэроштурман из Тавестии, прибыл в наш город рисовать картины, это его хобби. Остановился в городской гостинице. Его еще чуть не смыло в море.

– Точно, Пирелли! Из Тавестии! – послышались голоса. – Но ведь гостиницу три дня назад прихлопнул Нарост!

– Я вспомнил. Темноволосый южанин. С наколкой птицы на плече. Принял сок цикуты. Самоубийство. Я занимался вскрытием, – проговорил на самое ухо инспектору Лауфер. – Боги не допускают ошибок. Их план всегда срабатывает.

– Саженцы? Что ж… Подходяще… – лицо инспектора исказила гримаса боли, но никто не обратил на это внимания.

Все потонуло в скрипичных звуках, в таверну ввалились несколько моряков, и веселье продолжилось. Отсюда не было слышно мерной поступи тысяч и тысяч новых людей, поднимающихся в верхний город.

Лауфер достал флягу, отхлебнул и протянул Мирабо. Тот кивнул. На небе ударил гром. В кабинете коронера пустой аквариум дал трещину – больше в нем никогда не будет никаких рыб.

Где-то под зданием ратуши укрывшиеся люди задали один-единственный вопрос – выживут ли они? И две птицы ответили одновременно, каждая на свой лад. Что бы это значило? – подумал бургомистр, запирая массивную дверь в подземелье, отгораживаясь от внешнего мира.

Это письмо запомнилось мне больше всех. Не по внешнему виду и даже не по содержанию. По запаху. От покоробившихся страничек, когда-то подмоченных и высушенных теплым воздухом калорифера, ощутимо пахло тиной. А еще затхлой водой и немного – соляркой.

Видимо, он и писал прямо там, этот русский доктор, среди переборок, патрубков и трубопроводов, среди рулей глубины, манометров и заклепок, прислушиваясь к протяжному скрежету прочного корпуса.

Старый конверт долго искал меня, письмо шло через Австралию и Перу, через Гавайи и Сан-Франциско. Пока почтовый вагон вез его с Восточного побережья через все Штаты, неистребимая подводная влажность успела просохнуть, но запах, кисловатый, гнилостный запах тины, так и не смог выветриться.

Не знаю, когда доктор поставил последнюю точку – он не написал дату, а штемпель на конверте давно выцвел, – год назад или десятилетия, не знаю.

И еще. Я перерыл архивы, раз десять, наверное, перебирал всю корреспонденцию, а потом ждал еще несколько месяцев. Но второе письмо от него так и не пришло. То ли субмарина навсегда ушла в глубину, то ли его последняя молитва оказалась пророческой…