Читаем без скачивания Эвридика - Жан Ануй

Эвридика (отстраняя ее). Теперь оставь нас, мама, у нас нет больше времени… (Орфею, который, стоя неподвижно, смотрит, как она отступает все дальше.) Видишь, любимый, мы не должны чересчур роптать… Ты был прав, если бы мы захотели быть счастливыми, мы, возможно, стали бы такими же, как они… Какой ужас!

Мать. То есть как это — ужас?

Венсан. Почему это — ужас?

Орфей. Отчего ты не призналась мне во всем в первый же день? В первый день я, может быть, понял бы…

Эвридика. Ты думаешь, из-за того, что я малодушна? Нет. Совсем не из-за того, что я малодушна…

Орфей , Из-за чего же тогда, из-за чего?

Эвридика. Это слишком трудно объяснить, любимый, я опять запутаюсь. И потом, у меня нет времени. Прости меня. Не двигайся… (Снова отступает, останавливается перед одним из действующих лиц) О, это вы, прекрасная кассирша, вы все время молчали. А мне казалось, что вы хотели нам что-то сказать.

Кассирша. Как вы оба были прекрасны, когда устремились друг к другу при этой музыке! Вы были прекрасны, невинны и страшны, как сама любовь…

Эвридика (улыбается ей и отступает еще дальше). Спасибо, мадам. (Останавливается перед другим персонажем.) Вот как, официант из «Комеди Франсэз». Первое наше действующее лицо. Здравствуйте!

Официант (раскланиваясь с преувеличенным благородством) . Прощайте, мадемуазель!

Эвридика (улыбаясь против воли). Да, да, вы очень благородны, очень милы. Здравствуйте, здравствуйте… (Еще немного отступает. Останавливается перед молодым человеком в черном, которого с удивлением рассматривает.) Но кто же вы, мсье? Вы, верно, ошиблись, я вас не помню.

Молодой человек. Я секретарь комиссариата полиции, мадемуазель. Вы меня никогда не видели.

Эвридика. Ах, так, значит, это у вас мое письмо. Пожалуйста, верните его мне, мсье. Верните…

Молодой человек. Увы, это не в моих силах, мадемуазель.

Эвридика. Я не хочу, чтобы этот противный, самодовольный толстяк читал его!

Молодой человек. Обещаю вам, мадемуазель, что господин комиссар не прочтет его. Я тоже сразу почувствовал, что такой человек, как господин комиссар, не должен читать это письмо. Я изъял его из папки. Дело закончено, никто этого никогда не заметит. Оно здесь, у меня. Я каждый день его перечитываю. Но я — это совсем другое дело… (Кланяется, печальный и благородный, вытаскивает из кармана письмо, надевает пенсне и, расхаживая, начинает читать его бесцветным голосом.) «Мой любимый, я сижу в этом автобусе, а ты ждешь меня в номере, а я знаю, что не вернусь. И хотя я стараюсь думать, что ты еще об этом не знаешь, мне грустно, грустно за тебя. Если бы я одна могла взять на себя все горе. Но как? Даже когда горе переполняет тебя, так переполняет, что кусаешь губы, чтобы оно не вылилось в жалобах, так переполняет, что слезы сами льются из глаз, — все равно нельзя взять на себя все горе: его всегда хватит на двоих. Люди, сидящие в автобусе, смотрят на меня. Видя мои слезы, они думают, что мне грустно. Ненавижу слезы. Плакать слишком глупо. Ведь когда ударишься, тоже плачешь или когда чистишь луковицу. Плачут, когда обижены или случилось еще какое-нибудь горе. Но мое теперешнее горе мне не хотелось бы оплакивать. Слишком мне грустно, чтобы плакать. (Голос его крепнет; переворачивает страницу и продолжает.) Я ухожу, любимый мой. Мне стало страшно еще вчера, и ты сам слышал, во сне я сказала: „Как трудно“. Я казалась тебе такой прекрасной, любимый мой. Я хочу сказать, прекрасной нравственно, ведь я отлично знаю, что внешне ты никогда не считал меня очень красивой. Я казалась тебе сильной, чистой, настоящей твоей сестренкой… Я никогда бы не сумела стать такой. А сейчас тем более, ведь тот, другой, придет с минуты на минуту. Он передал мне письмо. Тот, о котором я тебе не рассказала, он тоже был моим любовником. Не думай, что я любила его; ты его увидишь, его нельзя любить. Не думай также, что я уступила ему, потому что боялась, он, верно, так тебе и скажет. Ты не сможешь понять, я это знаю. Но я чувствовала себя сильной и потом так мало уважала себя. Я тебя еще не любила, мой любимый, вот и весь секрет. Я тебя не любила. Не знала. Стыдливость добропорядочных девиц казалась мне смешной. Как это отвратительно — стараться сохранить что-то из гордыни или для избранного покупателя… Со вчерашнего дня, любимый, я стала целомудреннее их. Со вчерашнего дня я краснею, когда на меня смотрят, я вздрагиваю, когда ко мне прикасаются. Я плачу при мысли, что кто-то осмеливается меня желать… Вот поэтому я и ухожу, любимый мой, ухожу одна… Не только потому, что боюсь, как бы он не рассказал тебе, что был со мною близок, не только потому, что боюсь, как бы ты но перестал меня любить… Но знаю, поймешь ли ты меня, я ухожу потому, что сгораю от стыда. Я ухожу, мой капитан, ведь вы объяснили мне, что я могу быть хорошим солдатом, поэтому-то я и ухожу…».

Во время чтения этого письма Эвридика все отступала. Теперь она в глубине сцены.

Орфей. Прости, Эвридика.

Эвридика (ласково, из глубины сцены). Не надо, мой любимый, это ты прости меня. (Остальным.) Извините меня, я должна уйти.

Орфей (кричит). Эвридика! (Как безумный бросается к ней.)

Она исчезла. Все другие действующие лица тоже исчезли. Орфей остается один. Он стоит неподвижно. Занимается утро. Вдали гудок паровоза. Дребезжание звонка. Когда дневной свет уже начинает пробиваться, входит официант, вид у него оживленный.

Официант. Добрый день, мсье. Утро сегодня не жаркое. Что прикажете подать?

Орфей (без сил опускается на стул). Что хотите. Чашку кофе.

Официант. Хорошо, мсье. (Начинает снимать со столов стулья.)

Входит кассирша и идет к своей пассе, напевая сентиментальную песенку довоенных лет. По перрону проходит пассажир, с минуту колеблется, потом робко входит в зал. Он нагружен чемоданами, музыкальными инструментами. Это отец Орфея.

Отец. Ты здесь, сынок? Знаешь, я не сел в тот поезд на Палавас. Он был полон. Переполнен, мой дорогой. А эти скоты требовали, чтобы я доплатил за второй класс. Я сошел. Я буду жаловаться Компании. Пассажир имеет право на сидячее место в любом классе. Они должны были бесплатно посадить меня в другой класс. Ты пьешь кофе?

Орфей (словно не замечая его). Да.

Отец (усаживаясь рядом с ним). Я тоже выпью чашечку. Я провел всю ночь в зале ожидания. Там было не очень-то тепло. (Шепчет ему на ухо.) По правде говоря, я пробрался в зал ожидания первого класса. Там великолепные кожаные диваны, дружок, я спал, как принц. (Видит кассиршу, разглядывает ее; она отводит глаза, он тоже.) Знаешь, при свете дня эта бабенка сильно проигрывает. Груди у нее роскошные, но чересчур уж вульгарна… Так что же ты решил, сынок? Утро вечера мудренее. Все-таки поедешь со мной?

Орфей. Да, папа.

Отец. Я был уверен, что ты не бросишь старика отца! Давай отпразднуем это, позавтракаем как следует в Перпиньяне. Представь себе, дружок, я как раз знаю там маленький дешевый ресторанчик, где можно поесть за пятнадцать франков семьдесят пять сантимов, включая вино, кофе и рюмку коньяка. Да, дружок, великолепного коньяка! А если заплатить еще четыре франка, получишь на закуску омара. Жизнь прекрасна, что там ни говори, сынок, жизнь прекрасна…

Орфей. Да, папа.

Занавес

Действие четвертое

Номер в гостинице. Орфей съежился на кровати. Г-н Анри стоит рядом, прислонившись к стене. Отец удобно расположился в единственном кресле. Он курит огромную сигару.

Отец (г-ну Анри). Это «мервелитас»?

Г- н Анри. Да.

Отец. Такая сигара ведь недешево стоит, а?

Г- н Анри. Да.

Отец. А сами вы не курите?

Г- н Анри. Нет.

Отец. Не понимаю, раз вы сами не курите, почему у вас при себе такие дорогие сигары. Может быть, вы коммивояжер?

Г- н Анри. Вот именно.

Отец. У вас, верно, крупные дела?

Г- н Анри. Да.

Отец. Тогда понятно. Нужно умаслить клиента. В подходящий момент вынуть из кармана «мервелитас». Курите? Тот сразу обрадуется: да-да, конечно! И гоп! Дело на мази. Остается вычесть стоимость сигары из суммы торговой сделки, да она, впрочем, туда уже вошла. Ну и ловкачи! Я с наслаждением занялся бы делами. А ты, сынок?

Орфей не отвечает.