Читаем без скачивания Свт. Василий Великий. Творения. Ч. 3 - Св. Василий Великий

Итак, достаточно сказано о том, что Бог в собственном и приличном смысле называется Отцом, что имя это означает не страсть, но единение или по благодати, как в отношении к людям, или по естеству, как в отношении к Единородному. Но допустили, что и это изречение, подобно тысяче других, есть не собственное и употребляется в переносном смысле. Как, слыша, что Бог гневается, спит, летает и другое подобное, что по смыслу, представляющемуся с первого взгляда, имеет неприличное значение, не изглаждаем этих изречений Духа, и не чувственно понимаем сказанное; так почему же не подыскать нам приличных Богу понятий для этого изречения, так часто употребляемого Духом? Или одно это изречение исключим из Писания, оподозривая оное по человеческому употреблению? Рассудим же так: поскольку слово «рождать» по человеческому употреблению имеет два значения, выражая страсть рождающего и свойство его с рожденным; то, когда Отец говорит Единородному: «из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое» (Пс. 109, 3), и: «Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя» (Пс. 2, 7): какое из этих двух значений, по нашему утверждению, выражается этим изречением, страстное ли состояние рождающих, или единение естества? Я утверждаю последнее; а думаю, что и они не будут противоречить, если не страждут явным черножелчием. Поэтому, если изречение свойственно Богу, то для чего уничижаешь оное, как чуждое Богу? Если же оно перенесено с человеческого рождения; то, избрав в нем здравое значение, избегни в значении худшего. Ибо, конечно, кто в многозначительном изречении посредством слова возводится к правому понятию, тот может миновать того, что в значении унизительно и гнусно.

И не говори мне: что это за рождение? каково оно? как могло быть? Не отринем твердости веры во Отца и Сына потому единственно, что образ рождения совершенно неизречен и недомыслим. Ибо, если будем все измерять своим разумением, и предполагать, что непостижимое для рассудка вовсе не существует; то погибнет награда веры, погибнет награда упования. За что же еще стать нам достойными блаженств, какие соблюдаются для нас под условием веры в невидимое, если верим тому только, что очевидно для рассудка? От чего «осуетишася» язычники, и «омрачися неразумное их сердце» (Рим. 1, 21)? Не от того ли, что, последуя открываемому посредством рассудка, не верят проповеди Духа? Кого же, как погибших, оплакивает Исаия: «Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою» (Ис. 5, 21)? Не подобных ли им людей?

Поэтому, обходя молчанием многое из сказанного между прочим у Евномия, когда он усиливается доказать, что сын нерожден, и когда ухищряется вынудить согласие на то, что Единородный есть тварь и произведение, обращусь к самому главному в его нечестии, то одно заметив об умолчанном, что хулу, которую предварительно произнес самым делом, желая прикрыть словом и смягчить бесстыдство речи, говорит он, будто бы не обобщает Единородного с тварью, сам позабыв те свои учения, какие выше излагал в ясных и неприкровенных словах. В следствии чего опять впадает в самое бесстыдное и явное противоречие. Пишет же так:

Евн. Но слыша, что сын есть тварь, никто да не оскорбляется этим, как будто через общность имен обобщается сущность.

Вас. О премудрый! если за различием имен необходимо следует разность сущности (помним, что именно так рассуждал ты в предыдущих словах); то почему же теперь общность имен не будет сопровождаться общностью сущностью? А кажется, что не однажды и не мимоходом произнес он это слово. Ибо и теперь, как будто раскаявшись в сказанном, то есть, что общность имен не обобщить и сущностей, тотчас через несколько слов, нападая на своих противников, опять прибавляет:

Евн. Им, если только заботятся об истине, надлежало при разности имен признать и разность сущностей.

Вас. Кто мог бы с большею легкостью владеть словами, нежели этот человек, который, так скоро перекидываясь к противным мнениям, то говорит, что различие имен необходимо указывать на разность сущностей, то опять утверждает, что общность имен не обобщает сущностей? Но думаю, что мы поступаем несколько подобно людям, которые убийцу осуждают за ругательные слова, или за какое–нибудь подобное преступление.

Поэтому перейдем к самому корню его злых умышлений. Евномий видел, что у всех равно христиан, действительно достойных этого наименования, есть общая, твердо укоренившаяся мысль, что Сын есть свет рожденный, воссиявший от нерожденного света, что Он — источная жизнь и источное благо, исшедшее из животворного источника Отчей благости; потом рассудил, что, если не поколеблет этих наших понятий, то ничего не останется у него, кроме лжеумствований; ибо кто признает и Отца светом, и Сына светом, тот, поскольку понятие света есть одно и то же, естественно приведен будет к признанию единения по сущности; так как между светом и светом, по самому слову «свет», нет никакой разности ни в выговоре, ни в самом понятии. Потому, чтобы отнять у нас это, облагает учение веры сетями ухищрений, учит, что Отец и Сын совершенно несравнимы и несообщимы между Собою, утверждает, что, какая есть противоположность между нерожденным и рожденным, такая же есть между светом и светом; или, если не соглашаемся на это, принуждает признать, что Бог сложен. Но лучше выслушаем собственные его слова.

Евн. Или свет в нерожденном, говорит он, означает что–нибудь иное, а не свет рожденный, или тот и другой есть одно и то же? Если один свет есть нечто иное с другим; то очевидно, что состоящее из того и другого сложно: но сложное не есть нерожденно. Если же они тождественны; то сколько разнится рожденное с нерожденным, столько же необходимо разниться свету с светом, жизни с жизнью, силе с силой.

Вас. Вникните и поймите ужас нечестия! Сколько, говорит он, различно нерожденное от рожденного, столько будут различны свет от света, жизнь от жизни, и сила от силы. Поэтому спросим его самого: в какой мере нерожденное отлично от рожденного? Ужели в малой какой–нибудь и в такой, что одно с другим может когда–либо сойтись в тождество? Или это совершенно невозможно, и гораздо невозможнее, нежели одному и тому же в одно время и жить и быть мертвым, в одном и том же быть и здоровым и больным, вместе и пробудиться и спать? Ибо все подобное этому противоположно одно другому в крайней степени противоположения; так что где есть одно, там необходимо не быть другому; и такие противоположности, обыкновенно, бывают совершенно несовместны и несоединимы. Пусть же будет такого рода противоположность у нерожденного с рожденным; кто называет Отца светом и Сына также светом, и утверждает, что последний свет столько же отличается от первого света, сколько рожденное отлично от нерожденного, тот, хотя и притворяется на словах снисходительным, то есть, хотя называет Сына светом, однако же не явно ли, самою силою утверждаемого, ведет к понятию противному? Ибо смотрите, что противоположно нерожденному? Иное нерожденное, или рожденное. А что противоположно свету? Другой свет, или тьма? Без сомнения, тьма. Поэтому, если сколько разнится рожденное с нерожденным, столько и свету необходимо разниться с светом; то не всякому ли явно, его нечестие в том, что, под именем света вводя противоположное свету, подает ту мысль, будто бы сущность Единородного противоположна естеству света? Или пусть укажет нам свет противоположный свету, и имеющий ту же степень противоположности, какая есть между рожденным и нерожденным. Если же такого света нет, и сам он не в состоянии придумать его; то да не остается неузнанным ухищрение, с каким издалека предуготовляет хулу. Поскольку думает, что нерожденное прямо противоположно рожденному; то эту же противоположность прилагает к свету и свету в доказательство, что сущность Отца во всем сопротивна и противоборственна сущности Единородного. На этот конец и это новое постановление догматов: сколько разнится рожденное с нерожденным, столько же необходимо разниться свету с светом. Но у рожденного с нерожденным, хотя не в естестве самого дела, по крайней мере по складу изречений, есть некоторая противоположность, как и они утверждают; а между светом и светом, ни по выговору, ни по значению слова, не возможно придумать никакой противоположности.

Но видно, что сам он вводится в заблуждение обманчивыми лжеумствованиями. Ибо думает, что вещи последующие за противоположными состоят в том же противоборстве между собою, какое имеют им предходящие, и когда в одной из противоположных вещей есть противоположное, то непременно и за другою последует противоположное. Например: если за зрением следует свет, то за слепотою — тьма; и если за жизнью — чувствительность, то за смертью — бесчувственность. Но всякому, и при малом внимании, можно видеть, как слабо и нетвердо это замечание. Ибо потому, что за пробуждением следует жизнь, за сном не следует непременно смерть.