Читаем без скачивания Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз

Все оцепенели.

— Убирайся к себе! Предупреждаю, не вмешивайся! — закричал ему Адхам.

— Одна беда за другой! — ответил громко Идрис. — Я не сержусь на вас, у вас такое горе. Давайте поговорим! Мы все страдаем. Ты потерял своего любимого сына, у меня пропала единственная дочь. Дети были утешением нам в изгнании. Мы не уберегли их. Давай же, несчастный, выразим друг другу соболезнования!

Значит, не получилось сохранить это в тайне! Как же он узнал? Сердце Умаймы испугалось за Кадри.

— Я не собираюсь ругаться с тобой. Кто испытал такое горе, как мое, того твои слова не тронут, — ответил Адхам.

— Ругаться?! — удивился Идрис. — Ты не знаешь, как я рыдал, глядя, как ты вытаскиваешь тело сына из ямы, где его закопал Кадри!

— Подлый шпион! — разозлился Адхам.

— Я плакал не только над убитым, но и над его убийцей! Я сказал себе: «Бедный Адхам! Он потерял обоих разом».

Умайма заголосила, забыв обо всех. В этот момент Кадри выбежал вон. Адхам бросился за ним.

— Я не хочу потерять обоих! — кричала Умайма.

Кадри хотел наброситься на Идриса, но Адхам оттолкнул его. Он встал перед Идрисом и с вызовом процедил:

— Предупреждаю! Не переходи нам дорогу!

Идрис спокойно ответил:

— Ты дурак, Адхам! Не видишь, где друг, где враг. Ты хочешь драться с братом, защищая убийцу сына?

— Прочь!

— Как пожелаешь! — усмехнулся Идрис. — Прими мои соболезнования, и до свидания.

Идрис исчез в темноте. Адхам обернулся, но увидел только Умайму, которая спрашивала, куда делся сын. Встревожившись, он вгляделся в темноту и громко позвал:

— Кадри! Кадри! Где ты?

До них донесся громкий крик Идриса:

— Кадри! Кадри! Где ты?

23

Хумама хоронили на кладбище Баб-аль-Наср. На погребение пришло много знакомых Адхама, по большей части такие же торговцы, и покупатели, знающие его честность и доброту. Идрис также явился на похороны, участвовал в процессии и даже принимал соболезнования в качестве дяди покойного. Адхам сносил это молча. Было много и сомнительных личностей: сюда стянулись хулиганы, воры и бандиты. Когда тело закапывали, Идрис стоял на краю могилы, поддерживая брата словами утешения. Адхам крепился изо всех сил, не отвечая, только слезы бежали по его щекам. Умайма от горя хлестала себя по лицу, причитала и каталась по земле. Когда соболезнующие разошлись, Адхам подошел к Идрису и с ненавистью сказал:

— Где предел твоей жестокости?

Идрис изобразил удивление:

— О чем ты говоришь, мой несчастный брат?

— Как бы плохо я о тебе ни думал, не представлял, что ты настолько жесток. Смерть — единственный конец всему живому. Как можно над этим злорадствовать?

Ударив рука об руку, Идрис ответил:

— Горе сделало тебя грубым. Но я прощаю тебя!

— Когда ты наконец поймешь, что нас больше ничего не связывает?

— Помилуй Бог! Разве ты не брат мне? Эти узы нельзя разорвать.

— Идрис!.. Хватит уже того, что ты сделал со мной.

— Горе невыносимо. Мы все пострадали. Ты потерял Хумама и Кадри. Я не могу найти Хинд. У великого аль-Габаляуи остались только внучка-развратница и внук-убийца. В любом случае тебе легче, чем мне. У тебя есть еще дети, которые восполнят тебе все.

— Ты еще и завидуешь мне? — печально спросил Адхам.

— Идрис завидует Адхаму?!

Адхам повысил тон:

— Пусть мир рухнет, если ты не понесешь наказание за содеянное!

— Рухнет-рухнет.

Потянулись серые дни, наполненные печалью. Горе подкосило Умайму, здоровье ее было подорвано, она исхудала. За это время Адхам одряхлел так, как не состарился за долгие годы. Они привыкали к страданиям и болезням. Когда им стало совсем плохо и они уже не могли подняться, Умайма с младшими детьми осталась в своей комнате, а Адхам перебрался в пристройку, где раньше жили Хумам и Кадри.

Ушел день, наступила ночь, а они не зажигали светильника. Адхам довольствовался тусклым лунным светом, проникающим со двора. Он то дремал, то бодрствовал, приходил в возбуждение и тут же проваливался в забытье.

— Тебе что-нибудь нужно? — донесся до него снаружи голос усмехающегося Идриса.

Сердце Адхама сжалось, но он ничего не ответил. Он ненавидел те часы, когда Идрис выходил из своей хижины, отправляясь на вечернюю прогулку. Снова раздался голос Идриса:

— Люди! Будьте свидетелями моей заботы и его упрямства!

И он ушел, напевая:

Пошли втроем мы на охоту,Один стал жертвой страсти, другого сгубили друзья…

Глаза Адхама наполнились слезами. Этот злодей никак не насытится издевательствами. Он лезет драться, забивает до смерти, но все равно пользуется уважением. Он жестокий, и плевать ему на последствия, от его хохота сотрясается все вокруг. Ему доставляет удовольствие насмехаться над слабыми, он вечно торчит на кладбище, горланя песни над могилами. Смерть подошла ко мне совсем близко, а он продолжает смеяться. Убитый лежит в земле, а убийца исчез. Мы оплакиваем обоих. Теперь уже не услышать во дворе детского смеха. Настали мрачные дни, утонувшие в наших слезах. Болезнь гложет изнутри мое изнемогающее тело. За что все эти страдания? Где же мои невинные мечты?

Вдруг Адхаму показалось, что он слышит шаги. Эта медленная тяжелая поступь разбудила едва уловимые, как аромат чего-то знакомого, смутные воспоминания. Он повернулся лицом к двери и увидел, как она открывается. В проеме появился мощный силуэт. Адхам с удивлением уставился на него и напряг зрение в слабой надежде.

— Отец?! — громко простонал он.

В ответ раздался старческий голос:

— Доброго тебе вечера, Адхам!

Из глаз Адхама хлынули слезы. От счастья, которого не испытывал уже двадцать лет, он хотел привстать, но не смог.

— Не могу поверить, — сказал он дрожащим голосом.

— Ты плачешь, но это была твоя ошибка.

— Ошибка большая, но и наказание жестокое. Ведь даже твари, обреченные на муку, не теряют надежду на прощение, — глотая слезы, ответил Адхам.

— Ты поучаешь меня?

— Прости, прости! Я сошел с ума от горя. Болезнь не отпускает. Так и овцы скоро околеют.

— Ты еще можешь волноваться по поводу скота?

— Ты простил меня? — спросил Адхам с мольбой.

Помолчав, отец ответил:

— Да.

Адхама охватила дрожь.

— Слава Богу! Еще недавно я был на краю пропасти от отчаяния.

— Вот я и пришел.

— Да, как пробуждение от кошмара.

— Ты хороший сын.

— Я породил убийцу и его жертву, — простонал Адхам.

— Ушедшего не вернуть. Чего же ты хочешь?

— Я мечтал услышать пение птиц в саду. Но сейчас меня ничего не радует.

— Я оставлю все твоим потомкам.

— Хвала Господу!

— Тебе надо отдохнуть. Ложись, поспи!

Вскоре Адхам и Умайма ушли из жизни, за ними последовал Идрис. Дети выросли. После долгого отсутствия вернулся Кадри, с ним Хинд и их дети. Они жили бок о бок, женились, и число их росло. Благодаря доходам от имущества они застраивались, и так на лице земли появилась наша улица. От них пошли все ее жители.

ГАБАЛЬ

24

Дома в нашем имении строились друг напротив друга в два ряда, которые образовали улицу, берущую начало у Большого Дома и тянущуюся до аль-Гамалии. Что касается Большого Дома, то он так и остался стоять открытый всем ветрам в начале улицы со стороны пустыни. Наша улица, улица аль-Габаляуи, самая большая в округе. Дома поделены между членами кланов, как, например, клан Хамданов, а начиная с середины и до аль-Гамалии жмутся лачуги. Чтобы дать полное представление, надо еще упомянуть об особняке управляющего, первом с правой стороны, и доме местного надсмотрщика напротив.

Хозяин Большого Дома закрылся в нем с приближенными слугами. Сыновья его умерли рано. И к тому времени не осталось никого из потомков тех, кто всю жизнь прожил в Большом Доме, кроме аль-Эфенди, управляющего. Жители же улицы занимались кто чем. Среди них были бродячие торговцы, владельцы лавок и кофеен, часто встречались попрошайки, но всех объединяло одно общее дело — каждый понемногу приторговывал наркотиками, в основном гашишем и опиумом. Улица тогда, впрочем как и сегодня, была людной и шумной. Полуголые босые дети играли на каждом углу, наполняя улицу криками и нечистотами. Во дворах суетились женщины: одна нарезала зелень, другая чистила лук, третья разводила огонь. При этом они рассказывали друг другу новости, перебрасывались шутками, а в случае чего ругались. Песни и плач не умолкали, но особенно привлекал внимание стук колотушек, которые использовались в ритуале изгнания злых духов. Туда-сюда беспрерывно сновали ручные тележки. То тут, то там вспыхивали словесные перепалки или настоящие драки. В борьбе за отбросы орали коты, лаяли собаки. Во дворах и вдоль стен бегали крысы. Нередко людям приходилось объединяться, чтобы убить змею или скорпиона. А что до мух, то по многочисленности с ними могли сравниться разве что вши. Они ели и пили из одной посуды с людьми, садились на глаза и лезли в рот, как закадычные друзья.