Читаем без скачивания Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

«ОцениМеня Плюс»

Из дневников Ленни Абрамова

12 июня

Дорогой дневничок!

Господи, как я по ней скучаю. От моей Юни пока ни слова, она не ответила на мои мольбы переехать сюда, позволить мне кормить ее чесночными тушками баклажанов и осыпать нежностями опытного взрослого человека, а также содержимым моего банковского счета за вычетом тех 239 000 долларов в юанях, что изымет у меня Говард Шу. Но я терплю. Каждый день вынимаю свой рукописный листочек и вспоминаю, что Пункт № 3 велит мне любить Юнис, пока на «ГлобалТинах» не возникнет ужасное письмо «Дорогой Ленни» и она не сбежит с каким-нибудь сексуальным Медийщиком или Кредитором, безмозглым болваном, которого так поразит ее внешность, что он даже не заметит, до чего эта миниатюрная женщина нуждается в утешении и починке. А тем временем в другом столбце моего гроссбуха Абрамовы по-прежнему оставляют безутешные тинки с безграмотными заголовками — например, «мене и мамке грусно», «мене тревожно», «без сына жисть одинока», — напоминая тем самым, что пора вплотную заняться Пунктом № 5, быть добрым к родителям. Но прежде чем отправиться на Лонг-Айленд в ареал их ультраправого пылкого обитания, нужно поднакопить уверенности в себе, своей жизни и особенно своих финансах — для бережливых Абрамовых это больная тема.

К слову о деньгах, я сходил в свое отделение «Банковской корпорации Гонконг-Шанхай» на Восточном Бродвее, где симпатичная доминиканка с целой пастью гниющих зубов рассказала мне, как дела у моих финансовых инструментов. Хреновы дела, если вкратце.

Мой портфель «АмериканскоеУтро», хоть он и в юанях, потерял 10 % стоимости, поскольку безголовый менеджер по активам, не поставив меня в известность, сунул туда издыхающего альбатроса «КолгейтПалмоливНям! Бренды Виаком Кредит», а мой стабильный фонд высокоэффективных государств «ЛЕТУЧИЙ БРИК» (Бразилия, Россия, Индия, Китай) отмечает всего лишь 3 %-ный рост в связи с апрельскими беспорядками под Путинградом в России и воздействием американского вторжения в Венесуэлу на экономику Бразилии.

— Да лети этот БРИК под откос, — сказал я сотруднице по связям с клиентами Марии Абриэлье.

Мисс Абриэлья предъявила мне старый компьютерный дисплей. На неверное мигание долларовых сумм я решил не обращать внимания и сосредоточился на числах в юанях и евро. Что-то вроде 1 865 000 юаней — до отъезда в Европу у меня было около 2,5 миллионов.

— У ва’ высокая кредито’посо’ность, ми’тер Ленни, — сказала она хриплым голосом сигаретной пачки в день. — Е’ли вы па’риот, во’мите ссуду и вложите де’ги в поку’ку еще о’ной ква’тиры.

Еще одной квартиры? Я и так уже истекаю деньгами. Я отвернулся от прекрасных — подобных летящей чайке — губ мисс Абриэльи, словно меня ударили по лицу; меня окатило смертью, вареный солонинный запах потной шеи уступил место престарелой вони бедер и подмышек, а затем прогорклому амбре финальных лет в аризонском хосписе, где санитары обтирают меня моющими средствами, точно недужного слона.

Деньги суть жизнь. По моей оценке, даже предварительные процедуры бета-дехронификации — к примеру, «умная кровь», которая отрегулирует мою нелепую кровеносную систему, — потребуют трех миллионов юаней в год. Каждую секунду, проведенную в Риме за сладострастным созерцанием архитектуры, восторженными перепихонами с Фабрицией, возлияниями и обжираловкой, содержащей столько дневных доз глюкозы, что подохнет даже кубинский специалист по сахарному тростнику, я мостил дорогу к собственной кончине.

И теперь лишь один человек на свете может меня спасти.

Что приводит меня к Пункту № 1: Много работать на Джоши. По-моему, на этом фронте дела обстоят прилично. Закончилась первая неделя в «Постжизненных услугах», и катастроф пока не случалось. Говард Шу еще не поручал мне Набора, но всю неделю я провел в Салоне Вечности, игрался камешком нового эппэрэта 7.5 с «ОцениМеня Плюс», который теперь гордо таскаю на шее, получал бесконечные новости «КризисНет» о борьбе нашей страны за кредитоспособность и закачивал все свои страхи и надежды на потребу моим молодым немезидам: рассказывал о том, как родительская любовь ко мне была чересчур горяча и чересчур холодна, о том, как я хочу Юнис Пак и как она нужна мне, хотя я совсем не заслуживаю такой красавицы, — по сути дела, пытаюсь доказать этим молодцам с открытым кодом, какой кучей данных готов делиться старый пердун, к тому же «интро». До сих пор я слышал в ответ крики «фу-у», «больной» и «ЯДМОСОВ», что, как выяснилось, означает «Я Думаю, Меня Очень Скоро Откровенно Вырвет», но еще я обнаружил, что Дэррил, парень в боди «СОС Ху» и красной бандане, говорит про меня приятные вещи на своем канале на «ГлобалТинах» под названием «101 человек, которых стоит пожалеть». А между тем я слышу «тик-тик-тик» на Табло: показатели Дэррилова настроения упали с «позитивный/игривый/готов к работе» до «всю неделю достает Джоши». Уровень кортизола у него тоже не фонтан. Еще чуть-чуть повысится стресс — и я получу назад свой стол. Короче, все это сойдет за прогресс, а вскоре я займусь Набором, докажу, что полезен, постараюсь вновь отвоевать привязанность Джоши и как раз к Дню труда и ежегодному пикнику с темпе во фритюре восстановлю свой статус местной шишки. И еще я целую неделю не читал книг и слишком громко о них не говорил. Учусь поклоняться новому эппэрэту, разноцветной пульсирующей мозаике его дисплея, восторгаться тем, что он знает любую мелочь об этом мире во всей его паршивости, в то время как книжкам ведомы только мозги их авторов.

Тем временем наступили выходные — аллилуйя! Субботу я решил посвятить Пункту № 4: Заботиться о друзьях. Джоши в одном прав: хорошие отношения оздоровляют. И важно не только стать объектом заботы, но и научиться платить взаимностью. В моем случае — преодолевать нежелание единственного ребенка своих родителей целиком погружаться в чужой мир. Друзей своих я после возвращения не видел, они, как и все ньюйоркцы, у кого есть работа, трудятся от зари до заката, но мы наконец договорились встретиться в «Цервиксе», новомодном баре на новомодном Стэтен-Айленде.

Перед уходом со своих 740 квадратных футов я ввел имя моего старейшего приятеля, Медийщика Ноя Уайнберга в эппэрэт и узнал, что он планирует транслировать наше воссоединение у себя на канале «Шоу Ноя Уайнберга!», — поначалу я занервничал, но, если вдуматься, это ведь ровно то, к чему надо привыкать, если я хочу выжить в этом мире. Поэтому я с трудом натянул туговатые джинсы и надел огненно-алую рубашку с вышитым на груди букетом белых роз. Жаль, что нет Юнис, — она бы сказала, по возрасту ли мне такой наряд. Она, похоже, чутка к жизненным ограничениям.

Из вестибюля я увидел беззвучное мигание «Скорой помощи» на Грэнд-стрит — значит, еще одна смерть в доме, еще одно приглашение отсидеть шиву у горюющего сына в Тинеке или Нью-Рошели, еще одно объявление о продаже квартиры на доске. В антисептических — сливочный на сливочном — декорациях вестибюля одиноко стояло инвалидное кресло. У нас в почете неподвижность, и я приготовился к столкновению поколений — может, придется выкатить старика на зрелое солнышко и произнести пару слов на унаследованном от бабушки идише.

Я попятился. В кресле сидело тело, небрежно завернутое в мутный полиэтилен, и голову его венчал остроконечный воздушный карман. Трупный мешок страстно льнул к худым мужским бедрам, и покойник слегка ссутулился, будто погрузившись в бесплодную христианскую молитву.

Возмутительно! Куда смотрят сиделки? Куда подевались санитары? Хотелось пасть на колени и, вопреки доводам рассудка, утешить это бывшее человеческое существо, остывающее в тошнотворном полиэтиленовом саване. Я вгляделся в воздушный карман над головой мертвеца, будто уловивший его последний вздох, и из брюха к горлу подкатила тошнота.

Я ошеломленно выполз в удушающую июньскую жару к медикам со «Скорой» — они курили возле мигающей машины с надписью «Американская медицинская помочь [sic]» на боку.

— У нас в вестибюле мертвый человек, — сообщил я. — В кресле, блядь. Вы его там оставили. Ну имейте уважение, ребята?

Лица у них были непримечательные, не вызывающие доверия, смутно латиноамериканские.

— Вы родственник? — спросил один, кивнув, когда я приблизился.

— Какая разница?

— Он никуда не денется, сэр.

— Это отвратительно, — сказал я.

— Это просто смерть, — сказал один.

— Со всеми бывает, папаша, — прибавил другой.

Я состроил было гневную гримасу, но говорят, что в таком виде я смахиваю на полоумную старушку.

— Я о том, что вы курите, — сказал я, и мой упрек поспешно растворился во влажном воздухе.