Читаем без скачивания Газета День Литературы # 136 (2007 12) - Газета День Литературы

– Стойте! – заговорил я сбивчиво, от страха и волнения у меня во рту пересохло, и язык еле ворочался. – Это госпиталь! Здесь раненые и больные! – потом попытался то же самое повторить по-английски.

Гвардеец злобно ощерился и ударил прикладом автомата меня по лицу. Инстинктивно отшатнувшись, я получил значительно меньше, чем предназначалось. Кровь всё же заструилась из разбитого носа, и я осел на пол.

Усташ передёрнул затвор автомата, выругался, а затем принялся палить по койкам с ранеными сербами. Предчувствуя гибель, люди закричали.

И тут как будто что-то вспыхнуло внутри меня. Схватив медицинский лоток, выроненный Радой, я резко поднялся и нанес короткий рубящий удар. Лоток врезался в толстую шею не ожидавшего подобной прыти от эскулапа усташа. Он хэкнул, выронил автомат и завалился на прикроватную тумбочку. Затем грузное тело медленно сползло на пол. Я подобрал его автомат. Следующий усташ, ворвавшийся в палату, нарвался на автоматную очередь.

Перепрыгнув через его тело, я выскочил в коридор. Там никого не было, но несколько человек поднимались по лестнице. Я, почти не целясь, нажал на спусковой крючок, кого-то из усташей зацепило, он заорал благим матом, резанув меня этим по ушам.

Гвардейцы, решив не искушать судьбу, выскочили на улицу. Разгорячённый, я подскочил к окну и послал им вдогонку длинную очередь. Двое упали.

А вот гранатомётчика я заметить не успел. Даже разрыва гранаты не услышал. Просто что-то обрушилось на голову, и я потерял сознание. Резко – как будто выключили...

Как я узнал впоследствии, сербы успели вовремя, спецназ стремительно атаковал, отогнав хорватские подразделения.

Мне же удалось отделаться лишь приличной контузией, да маленьким осколком царапнуло правое колено. Осколок удалось извлечь без труда, а вот контузия давала о себе знать – тошнило, голова кружилась, земля то и дело уходила из-под ног, в ушах звенело.

В общем – отвоевался доктор! Меня переправили в Россию. Последствия контузии до сих пор дают о себе знать.

Так вот закончилась моя военная эпопея.

Ни с кем из своих соратников я больше не встречался. Живы ли? Слишком много с тех пор воды утекло. Но я не жалею, что воевал вместе с сербами против врагов.

Воевал не только за Сербию, но и за Россию.

Роман Сенчин БЕДНЫЕ МАЛЬЧИКИ

Рассказ

Накануне отправки решили попрощаться с Олькой и Наташкой. Это нужно было обязательно сделать – за три с половиной месяца жизни здесь они стали настоящими их подругами. Единственными. Именно подругами – в смысле дружбы... Девчонки жили на улице Солдата Корзухина, добраться до них было целой историей. На метро до станции "Проспект Ветеранов", а потом с полчаса ходьбы дворами, меж садовых участков, через продуваемые ледяным ветром пустыри. Затем нужно было преодолеть вахту...

Девчонки работали на прядильной фабрике – прядилке, – а в выходные подрабатывали на хладокомбинате. Димка с Денисом там с ними и познакомились – стояли рядом, час за часом снимая с ленты конвейера стаканчики с пломбиром, складывали рядами в коробки. С первой получки вместе зашли в чебуречную и наелись пузатых чебуреков с острым соусом, выпили "Жигулевского".

Второй зарплаты у парней не было – торчать на конвейере в субботу и воскресенье за сорок восемь рублей в месяц быстро надоело. Уволились. Но время от времени встречались с девчонками – как только появлялись деньги, ехали к ним в общагу на Корзухина, везли вино или билеты на концерт "Миража", Дитера Болена, однажды раздобыли даже на любимое Олькой "Кино" в спорткомплекс "Юбилейный". Но и когда в кармане не было ни копья, и надеяться, кроме трехразового скудноватого училищного питания (а есть хотелось постоянно), было не на что, они тоже отправлялись к девчонкам, и те давали взаймы, подкармливали.

Ничего такого между ними не было – парням мешала неопытность в этих делах, да и были девушки старше почти на десять лет. Они жалели Димку и Дениса, называли бедными мальчиками, заботились, даже шапки в холода надевать заставляли, – наверное, чувствовали, что свои дети у них вряд ли появятся...

Сегодня Димка с Денисом шли особенно торопливо – хотелось побыть у девушек подольше, ведь это, скорей всего, в последний раз. Всё утро они искали выпивку, и наконец получилось – в вино-водочном на Садовой купили две бутылки агдама и литруху – "сабонис", как её называли – "Пшеничной"... Возле дверей общаги засунули бутылки в штаны под ремень. Вошли.

В фанерной будке непременная, будто никогда никуда не отлучалась, – сонная, но и бдительная вахтёрша:

– К-куда?

– В четыреста двадцать третью, – приветливо ответил Димка, незаметно поправляя сползающую в штанину "Пшеничную".

– В четыреста... – Вахтёрша стала листать истрёпанный журнал. – В четыреста какую?

– Двадцать третью.

– И к кому это?

– К Ольке... Ольге Ефремовой.

Вахтёрша поводила по странице ногтем, пощурилась.

– У, е-есть. И чего? – подняла на парней колючие глаза.

Это было обычным её развлечением – перед тем как пустить внутрь женского рабочего общежития, она устраивала подробный и изматывающий допрос: "И чего?", "Родственники?", "А вас ждут?", "Как её соседку звать?"... Но вот – долгожданное:

– Документы давайте.

Димка с Денисом отдали ученические билеты. Вахтёрша прочитала, что там написано, сличила фотографии с переминающимися перед ней оригиналами. Разрешила:

– Проходите. До двадцати трёх! – И в спину уже послала бормоток: – Кобельё ненасытное.

По тёмной узкой лестнице поднялись на четвёртый этаж. Прошли по коридору мимо кухни, где что-то булькало, перекипало в кастрюле, мимо туалета с распахнутой настежь дверью. Постучали в знакомую дверь.

– Да-а, – лениво с той стороны.

Крошечная прихожая, отделённая от комнаты занавесками.

– Привет, русалки! – заглянул Димка за занавески; Денис вытаскивал из-за пояса агдам.

– Хо, – голос Ольки, – мальчики заявились! – Скрип кровати. – Вспомнили о нас. Спаси-ибочки...

– Вспомнили, значит опять что-то стряслось, – отозвалась как всегда показно недовольно Наташка. – Ну, заходите уж.

Парни, мешая друг другу, сняли ботинки, куртки.

– Вот, девчата, – Димка выставил на стол бутылки, – пришли отвальную справить. Завтра Дэнчику в армаду, послезавтра – мне.

Олька испугалась: "Да?!", а Наташка отмахнулась:

– Хорош гнать. Какая армия...

– Такая, советская. Родину защищать будем, отдадим последний долг.

– Нет, вы серьёзно? – Наташка недоверчиво посмотрела на одного, на другого.

– Ну да. Повестки показать?

Олька прикрыла ладонью рот, засуетилась, куда-то убежала. Наташка поднялась с кровати, оправила халат, закурила.

– Да вы садитесь, – сказала серьёзно, с сочувствием. – Ну и новость...

Комната была маленькая, узкая, с трудом умещались в ней две панцирные кровати, два стула, квадратный кухонный столик, две тумбочки. На стенах, в целлофановых пакетах, висела одежда... Эта комната считалась люксовой – таких было всего две на этаже, остальные шестиместные.

Олька приехала в Питер после восьмого класса из Тулы, закончила путягу при прядильной фабрике и десять лет уже на ней работала; в отличие от Наташки, она иногда на выходные сматывалась домой. А Наташка, хоть и была из Лодейного Поля – на электричках часа три, – но туда не ездила. Говорила: "Нечего там ловить".

Наташка высокая, сухая, с короткими тёмными волосами, лицо строгое, напряжённое. Когда-то наверняка была симпатичной, но общажная житуха, отупляющая работа измотали, изуродовали, озлобили её. Невозможно было дать ей двадцать восемь – выглядела лет на сорок. Но если вдруг начинала веселиться, улыбалась, мгновенно молодела; правда, это очень редко случалось... Олька была года на два моложе, ещё сохраняла в себе свежесть, женскую уютность. Она и радовалась вовсю, и так же бурно огорчалась. Наводила в комнате порядок, всячески старалась придать ей домашний вид, даже фиалки на подокон- нике держала, раз в три дня варила супчик, "чтоб желудок не портился"...

– И куда вас? – спросила Наташка.

– Дэна в погранцы куда-то в Карелию, а меня в мотострелки...